Под гнетом церковной цензуры

Один из православных клириков стал злым гением для Николая Гоголя. Илья Репин. Самосожжение Гоголя. 1909

Едва в России возникла светская литература, как Православная российская церковь вступила в синодальный период своей истории, а значит, она стала юридически неразрывно связана с государством. Это наложило свой отпечаток на взаимоотношения Церкви и литераторов, которые черпали свое вдохновение и учились не столько у древнерусских книжников, сколько у своих западных кумиров. Империя подчинила себе Церковь, но та, в свою очередь, получила чиновничьи полномочия напрямую вмешиваться в культуру. И этими полномочиями пользовалась, широко применяя свое право цензурного вето.

Первые мученики пера

Во времена императрицы Анны Иоанновны появляются первые «мученики» от литературы. В 1736 году цензор архимандрит Платон (Малиновский), призванный, как и все цензоры, проверять издаваемую литературу на предмет соответствия церковному учению, признал «атеистическими» песни и псалмы Василия Тредиаковского (РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 515). Наученный горьким опытом, готовя в 1752 году к изданию свою новую книгу, поэт сам просил Святейший правительствующий синод о ее экспертизе: нет ли чего «противного вере православной» (РГИА. Ф. 796. Оп. 41. Д. 238. Л. 1).

Примерно тогда же, по доносу уже самого Тредиаковского, Синод занялся одой Александра Сумарокова, который утверждал о бесконечности Вселенной и множественности миров, противореча церковному учению о мироустройстве (РГИА. Ф. 796. Оп. 36. Д. 392). В оде нашли мысли «новейших философов», отнеся ее к ереси. Пример уникальный: деятель культуры «сдал» церковникам своего коллегу. Что до Тредиаковского, то он, похоже, был уже сломлен. А в юности слыл вольнодумцем.

Нелегко было даже Михаилу Ломоносову, шедшему непроторенными путями не только в науке, но и в литературе. К 1756 году под его началом завершили перевод поэмы англичанина Александра Поупа «Опыт о человеке», где защищалась гелиоцентрическая система Николая Коперника, а также идея множественности миров. «Другие солнца, коим счета нет, в круговращении других планет…» – живописал Вселенную Поуп. Предполагалось, что книгу издаст Московский университет. Но Синод не позволил, поручив одному из архиереев исправить перевод в согласии с учением Церкви, для чего сочинили новые стихи. Поупа издали в искаженном виде.

В 1757 году Синод докладывал о так называемых «пашквилях» Ломоносова (РГАДА. Ф. 18. Оп. 1. Д. 178), реагируя на сочиненный просветителем «Гимн бороде», где осмеяно сожжение «еретиков» и дана сатира на «попов», которых автор откровенно презирал. Разгневанные синодалы просили императрицу Елизавету Петровну сжечь «пашквили», отдав автора им на перевоспитание. Но Ломоносов не поддался. Более того, ответил инквизиторам новой насмешкой: «Козлята малые родятся с бородами. Коль много почтены они перед попами».

В отношении Ломоносова клерикалы добились лишь локальных успехов. Например, в 1764 году закрыли научно-популярный журнал, издаваемый Ломоносовым, где печатались труды по астрономии, выводившие из себя духовенство. Не помогла и просвещенность Екатерины II, которая правила в то время.

Доставалось даже Гавриилу Державину, хотя он был государственным сановником, министром. Его оду «Бог» церковники ругали не раз.

Особые испытания выпали на долю просветителя Николая Новикова. По доносу московского «попа» Петра Алексеева изданные Новиковым книги, где клеймилось крепостничество, религиозный фанатизм и суеверия, конфисковали, а самого просветителя заточили в Шлиссельбургскую крепость, где в суровых тюремных условиях он томился с 1792 по 1796 год.

Неприязнь церковников познал и другой противник крепостничества – Александр Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву». Сверх всего, он критиковал проповедь о бессмертии души, резко осуждал суеверия на религиозной почве. В оде «Вольность» он коснулся отношений государства и Церкви в России: «Власть царска веру охраняет, власть царску вера утверждает, союзно общество гнетут…» Таким образом, государственно-церковный альянс мешает развитию страны, в какую эпоху ни живи, убеждает Радищев. Трагическая судьба вольнодумца известна. В 1903 году была попытка переиздать «Путешествие из Петербурга в Москву», но Синод воспротивился, увидев в книге вред обеим «союзным» властям.

В золотой век русской культуры

Наступило XIX столетие, но в цензурной сфере по-прежнему доходило до крайностей. Самому Александру Пушкину, отвергавшему установления Церкви, грозила тюрьма в Соловецком монастыре. Расправы требовал петербургский митрополит Серафим (Глаголевский). Загнанный поэт принял внешние знаки церковности, совершив насилие над собой. «Я стал умен и лицемерю: пощусь, молюсь…» – есть в одном из его стихотворений. Но православные обряды его скорее раздражали. В 1826 году он писал Петру Вяземскому: «Теперь у ней (няни. – «НГР») попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом» (письмо от 9 ноября 1826 г. // Собр. соч. М., 1981. Т. 9. С. 238).

Известно, что после дуэли с Дантесом, зная о предстоящей смерти, Пушкин позвал священника для исповеди и причащения. И вот новый взгляд на этот факт, который поборники православия потом использовали в своих интересах. Помня, что на нем большой денежный долг, волнуясь за своих малолетних детей, Пушкин уповал на царскую помощь. Оставалось уважить систему, возведшую в закон церковный обряд, тем более что в глазах власти Пушкин был виноват, позволив себе дуэль, на что был запрет. Многое разъясняет другое письмо Пушкина: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку…» (письмо от 7 марта 1826 г. // Там же. С. 228). Надежда поэта оказалась не тщетной: император оплатил его долги и позаботился о его детях. Можно предположить, что, приглашая священника, Пушкин преследовал скорее не религиозные цели.

Злым гением стал один из клириков для Николая Гоголя. В 1847 году в его жизнь вошел протопоп Матфей Константиновский, о роли которого много спорили после смерти Гоголя. По мнению Павла Анненкова, Василия Розанова, Дмитрия Мережковского, Викентия Вересаева и других, он «благословил» Гоголю бросить литературу, подтолкнув сжечь второй том «Мертвых душ». Гоголь томился: неужели «не жить» (не писать)? Депрессия эта, видимо, ускорила смерть писателя. Даже историк русской религиозной философии протопресвитер Василий Зеньковский счел неудачей для Гоголя встречу с Константиновским, который «не подходил для духовного руководства таким человеком, каким был Гоголь», заявил Зеньковский (Н.В. Гоголь. СПб., 1994. С. 332).

В 1860-е годы нападкам церковников подверглись изданные Александром Афанасьевым «Народные русские сказки». Нашли ни много ни мало оскорбление «благочестивых чувств», особенная уязвимость которых удивляет и в наши времена.

«Открылась бездна, звезд полна...» Ломоносов и обскурантизм несовместимы. Франц Рисс. Портрет М.В. Ломоносова. Середина XIX века. МГУ имени М.В. Ломоносова

Почувствовал тяжесть церковной цензуры и Николай Лесков. Автор «Мелочей архиерейской жизни» с ужасом узнал, что шестой том его собрания сочинений, включающий «Мелочи…», был «арестован» и сожжен по воле духовной цензуры. «Попы толстопузые поусердствовали… – возмущался Лесков. – Что за подлое самочинство и самовластие…» (Собр. соч. М., 1989. Т. 1. С. 40). Потрясенный писатель испытал приступ тяжкой болезни, ставшей для него роковой. Но к явным антиклерикалам Лескова не причислишь. Образ протоиерея Савелия Туберозова, созданный им, – один из лучших образов духовенства в нашей литературе, и при этом герой сей весьма симпатичен.

Церковники не уставали провоцировать писателей, восстанавливать их против себя. «Всюду разит лампадным маслом, которого я не выношу», – писал Иван Тургенев в 1871 году, прибыв в Москву из Европы (Собр. соч. М.–Л., 1965. Т. 9. С. 46). В поэме «Поп» он признался: «Попов я презираю всей душой…» (ПСС. М.–Л., 1960. Т. 1. С. 385). Но не будем упрощать взгляды Тургенева. Священник в «Отцах и детях» показан явно не без сочувствия.

Но главным врагом господствующего вероучения считается Лев Толстой, который заявил в 1901 году: «Я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее… смысл христианского учения…» (ПСС. М., 1952. Т. 34. С. 246–247). Нет нужды рассказывать историю духовных исканий Толстого, в результате которых он оказался вне официальной Церкви.

Сейчас, когда уголовный закон на страже «чувств верующих», таким, как Лев Толстой, пришлось бы, наверное, еще хуже. Столетний юбилей титана прошел как-то незаметно, и здесь предполагается церковное влияние.

Эффект отторжения

Подвергаясь цензуре, литераторы в долгу не оставались, что мы уже видели выше в случае Ломоносова, Пушкина, Тургенева. В 1847 году Виссарион Белинский писал Гоголю: «Наше духовенство… во всеобщем презрении русского общества… Не есть ли поп… для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?» (Письмо от 15 июля 1847 г. // Письма. СПб., 1914. Т. 3. С. 230).

Справедливости ради заметим: подобные откровения в те времена не вели к уголовному преследованию, хотя православие официально являлось государственной религией. Можно даже сказать, что сейчас выступать против вероучения, которое больше не является государственным, стало опаснее. В этом парадокс нашего времени.

Имелись, верно, и «воцерковленные» писатели. Но они скорее обращались к крайностям – специфически российская тема. Возьмем Федора Достоевского, его знаменитого старца Зосиму. Попробуйте представить Зосиму реальным человеком, живущим среди нас. «Был ли он типичен?» – задавался вопросом протопресвитер Александр Шмеман (Русское духовенство у Чехова. Лекция. 1970-е гг.). Не отрицая гениальность Достоевского, поневоле задашься вопросом: не слишком ли иллюзорен художественный мир его романов?

Некоторые авторы сочувствовали духовенству, объясняя его деградацию социальными причинами. В рассказе Антона Чехова «Кошмар» внешне убогий, нищий священник обеспечивает из сострадания своего предшественника по приходу, лишенного иерейского места за «слабость». Впечатляющий пример благородства, но как исключение из правила.

Одновременно выходили произведения, где чувствуется безграничное отвращение к духовенству, вообще ко всему церковному. В рассказе Владимира Короленко «Сон Макара» (1885) священник изображен настолько жалким, что автору потребовалось слово «попик».

Примечательна и другая проза – «Жизнь Василия Фивейского» Леонида Андреева (1903). Герой повести, священник, служит в сельском храме, где однажды «над всеми, обычными запахами» воцарился «отвратительный и страшный запах тления». И вот, устав от жизни, священник бежит из храма с «диким ревом». Но, не находя дверей, «мечется и бьется о стены… и ревет… чьи-то дрожащие… руки обнимают его и держат. Он барахтается и визжит… бьет по голове пытавшегося удержать его псаломщика и, отбросив ногою тело, выскакивает наружу…» «Запах тления», обозначенный в повести, – не емкий ли то символ загнивающей имперской церковности?

В новелле «В грешный мир» (1904) украинский классик Михаил Коцюбинский показал крымский Космо-Дамиановский женский монастырь. «Ссоры», «распри» и «вражда» распространились там настолько, писал Коцюбинский, что одна из черниц призналась: «По целым дням кипит у нас, как в пекле…» «Кипела» также эротомания. Монахиня-казначея поделилась сокровенным: «Только задремала, слышу, снова он стоит надо мной... такой благолепный… щеки румяные… положил свою руку мне на плечо… наклонился так, что кудри щекочут…» Кто-то возразит: автор сгустил краски. Но бесспорно, что общественное мнение о Церкви в эпоху перед русскими революциями сильно ухудшилось.

На некоторых писателей не повлияла даже послереволюционная эмиграция с присущей ей ностальгией. О своей ненависти к богослужению заявлял Георгий Газданов. В романе «Вечер у Клэр» сказано о кадетских днях автора: «С религией в корпусе было строго… нас водили в церковь; и этому хождению, от которого никто не мог уклониться, я обязан был тем, что возненавидел православное богослужение. Все… казалось мне противным: и жирные волосы тучного дьякона, который громко сморкался в алтаре… прочищал горло… кашлем, и лишь потом… бас его тихо ревел… и тоненький смешной голос священника, отвечавший из-за… царских врат, облепленных… толстоногими, плохо нарисованными ангелами с меланхолическими лицами и толстыми губами…»

Работы Максима Горького и других писателей, близких к большевикам, мы даже не рассматриваем по понятным причинам. Александр Шмеман: «Можно… написать… огромный сборник… антиклерикализма русского».

В наши дни Церковь возвращается на круги своя. В «Православной энциклопедии», издаваемой РПЦ, есть статьи о писателях, включая тех, кто далек от православия. Некоторых не стесняются обвинять в «ошибках и заблуждениях», например Александра Блока (Т. 5. М., 2002. C. 365). Церковь продолжает судить писателей, хотя это не входит в ее задачи.