«Духовная» банда Лебединского уезда

Беспощадная порка крестьян считалась обычным делом в православной империи. Кристиан Гейслер. Наказание кнутом в присутствии крестьянского схода. Раскрашенная гравюра XVIII века

В середине XIX века в Харьковской губернии разыгралась жуткая трагедия: несколько духовных лиц истязали крестьянина. Слышавшие о преступлении были потрясены. Дело попало на контроль императору Николаю I. Следствие обнаружило крайнюю жестокость истязателей (см.: РГИА. Ф. 796. Оп. 133. Д. 1245). 

Любителям русской словесности эта история может напомнить сюжет «Райского змея»  Николая Лескова. В этом очерке рассказывается о злодеяниях, совершенных православным епископом вместе с приспешниками. Так что настоящая статья продолжает тему, поднятую русским классиком.

«Поповская» салтыковщина

Итак, в Харьковской губернии произошла следующая история. Помещичьему крестьянину Власу Зинченко жилось нелегко. Оттого в начале 1852 года он бежал от своих хозяев, сменив Полтавскую губернию на соседнюю Харьковскую. Сначала прибыл в город Лебедин. А затем, в Великий пост, перебрался в слободу Штеповку, где у дьячка Евфимия Огинского нанялся молотить хлеб. Потрудившись несколько дней и получив деньги согласно договоренности, он двинулся искать другую работу. 19 апреля пришел в хутор Остробурый того же Лебединского уезда. Выдав себя казаком, поселился у государственного крестьянина, намереваясь заняться поденщиной.

Между тем 23 апреля у Огинского увели лошадь, что было большой потерей для дьячка. Подозрение Огинского пало на Власа, и он обратился за помощью к чиновнику Константину Джунковскому из Лебедина, чтобы тот отыскал странствующего батрака. В силу своих служебных обязанностей Джунковский ездил по всему уезду и мог найти Власа «через расспросы». Важно отметить, что Огинский не обратился в полицию. Поступать по законам он вовсе не собирался.

27 апреля Влас напряженно работал: мастерил гроб для умершего хуторского крестьянина. Тут-то его и нашел Джунковский. С помощью подручного он захватил Власа и 3 мая доставил Огинскому. Беспаспортный беглый крестьянин был беззащитен, и с ним не церемонились.

Власа подвергли столь злобной расправе, что, желая хоть на время спастись от издевательств, он, невиновный, ложно заявил, что лошадь в двух верстах от Штеповки, в хуторе Дубина. Туда и отправился пономарь Николай Сафонов, но, понятно, ничего не нашел. Вернувшись в Штеповку, Сафонов увидел, что под руководством местного священника Феодора Протопопова допросы Власа шли полным ходом.

Протопопов не поверил пономарю и настоял ехать в Дубину всем вместе с Власом, которого священник схватил рукой за шею и усадил рядом с собой в повозку. Сафонову же велел управлять лошадью. «Духовная» команда двинулась в путь.

Когда повторные поиски лошади ничего не дали, Протопопов пришел в «сильный азарт и гнев», как заметили очевидцы. Солдатке-хуторянке Ксении приказал принести раскаленную сковороду. Увидев, что та медлит, пригрозил посадить на сковороду ее саму. Думая, что Власа хотят лишь пристращать, солдатка отправилась исполнять приказ. Пока женщина ходила, Власа повалили на спину, стащили с него сапоги и принялись бить по подошвам ног лозами толщиной в палец.

Когда Ксения принесла сковороду и бросила ее наземь, Протопопов скомандовал пономарю и крестьянину Василию Шабуре держать Власа под плечи. Сам же, «взяв его ногу, начал становить на… сковородку». Влас не мог вырваться. Крича от нестерпимой боли, несчастный привлек внимание многих крестьян, ставших в дальнейшем свидетелями этого преступления. Затем Протопопов велел подельникам самим ставить Власа на сковороду. Священник при этом кричал, чтоб крепче прижимали подошвы. Когда сковорода остыла, он приказал вновь раскалить ее. Так продолжалось три раза. Сцена была невыносима, отчего палачи испытали сострадание к Власу, не желая вплотную прижимать ступни несчастного к раскаленному металлу. Тогда Протопопов придавливал ноги сам, не прекращая безобразную ругань. Один из очевидцев вспоминал про священника: «Пришел в такую запальчивость, что никто не в силах был ничего с ним сделать». Истязатели христианских мучеников языческих времен могли бы у него поучиться.

Дьявольская «исповедь» на этом не закончилась. Батюшка-садист был действительно неудержим. Измученного уже Власа подвесили на тонкой веревке вниз головой за второй палец правой ноги: использовали балку в сарае. «Выше, выше!» – командовал Протопопов. Когда палец оторвался, Влас рухнул без чувств.

Но изобретательность палачей не знала пределов. В довершение ко всему Власа секли розгами, присыпая раны солью, чтобы было больнее. И наконец, привязав за «детородный уд», как сказано в архивном документе, вновь причиняли ему тягчайшие страдания.

Несмотря на свою «запальчивость» во время пыток крестьянина, Протопопов не забыл приказать хранить о случившемся строжайшее молчание…

Едва живого Власа отвезли к дьячку, где он пробыл 17 дней. 19 мая ночью с согласия Протопопова Власа отвезли из Штеповки и бросили в овраг, «откуда он на руках дополз» до людей, которые могли оказать ему помощь.

Взяв сироту в услужение, священники не всегда обращались с ней по-божески, как велит Библия: «Ни вдовы, ни сироты не притесняйте». Владимир Маковский. Молебен на Пасху. 1887–1888

Трудный путь правосудия

Но муки Власа на этом не закончились. 24 мая его «представили» в Лебединский земский суд, где произвели первоначальный допрос. Состояние страдальца было печальным, и его доставили в больницу. Медицинское освидетельствование обнаружило тяжелые ожоги на ступнях, представлявших собой сплошную рану, и язву на месте оторванного пальца. Гноящиеся ноги производили сильный смрад. Виднелись следы и прочих истязаний.

Тем временем по решению земского суда преступников взяли под арест. 30 мая вице-губернатор Карл Данзас сообщил о трагедии епископу Харьковскому Филарету (Гумилевскому). А сам губернатор поставил в известность главу государства, сделавшего ряд распоряжений по поводу случившегося. К делу подключился управляющий III Отделением императорской канцелярии Алексей Орлов и обер-прокурор Святейшего правительствующего синода Николай Протасов.

Началось следствие с участием чиновника особых поручений из Харьковского губернского правления, жандармского штаб-офицера и депутата от духовной стороны, что в случае преступлений, совершенных духовными лицами, было непреложным правилом.

Целая группа виновных призналась в причинении истязаний Власу: Джунковский, Огинский, Сафонов и др. Харьковский гражданский губернатор Александр Траскин так расценил роль Протопопова: «Хотя от всего отказался и учинил запирательство, по обстоятельствам дела обнаруживается главным виновником». А малороссийский генерал-губернатор Сергей Кокошкин ужасался: «До какой степени простирается жестокость… помянутого священника!»

Оба чиновника основывались на материалах следствия, согласно которым первым фигурантом дела оказывался именно Протопопов, при всем том, что лошадь украли не у него. Следователи установили, что священник подговаривал подельников к запирательству, но те предпочли чистосердечное признание. Запиравшегося Протопопова уличили на очных ставках. Показания «нескольких посторонних свидетелей» подтвердили его вину.

Предметом пристального внимания стала и личность Протопопова. Удивительные вещи сообщил секретарь Харьковской духовной консистории Алексей Лабинский. Оказалось, что «за усердие к храму Божию» Протопопову ранее объявлялась признательность епархиального начальства. По итогам 1851 года благочинный свидетельствовал о его «хорошем поведении». 39-летний Протопопов никогда не был судим или оштрафован. Иными словами, образ этого священника представляет нам олицетворение господствующей Церкви, которая демонстрировала респектабельный фасад, но за этим фасадом подчас таилась полная духовная разруха и гниль.

Следующей судебной инстанцией стала Харьковская палата уголовного суда. 27 августа 1853 года она вынесла обвинительный приговор всем преступникам. Окончательное решение принял Сенат – высшая судебная инстанция Российской империи. Согласно сенатскому решению от 11 ноября 1854 года Протопопов приговаривался к шести годам каторжных работ на заводах. Огинский получил пять лет. Священник, дьячок и пономарь были лишены всех прав состояния. Наказали и прочих преступников.

Дело потрясло тогдашнее общество. Но никаких значительных выводов Синод так и не сделал. Поэтому проявления жестокости со стороны священнослужителей продолжились.

Убиваю и отпеваю

Вскоре после закрытия лебединского дела, 1 мая 1857 года, однодворец Бессарабской области Иван Прапорщик пожаловался в Синод, что протоиерей Иоанн Лашков с сыном жестоко его избили (РГИА. Ф. 796. Оп. 139. Д. 685). Делом занялись духовные власти – но так, что еще 20 октября 1859 года Синод констатировал: «Следствие и поныне производством не кончено»…

В те же 1850-е годы разыгралась еще одна вакханалия жестокости духовного лица: священник из города Макарьева Костромской губернии Иоанн Лебедев убил собственную мать, в чем признался сам, хотя и не сразу (РГИА. Ф. 796. Оп. 134. Д. 1643). Служение в макарьевской церкви не мешало ему пьянствовать, что обернулось наконец тяжким преступлением.

Придя к матери 28 августа 1853 года, Лебедев стал требовать от нее бутылку вина, которую оставил у матери накануне. Но, видя сына уже пьяным, она отказала. Тогда Лебедев набросился на мать, вооружившись доской. Удар следовал за ударом. Услышав крики, прибежал отец Лебедева, чтобы защитить жену. Но под натиском осатанелого сына вынужден был бежать на улицу…

Дополнительный свет на преступление проливает рапорт макарьевского уездного стряпчего: «На теле умершей найдено столько знаков насильственной смерти, что исчислить невозможно». Поражает и то, что последовало за убийством: поп сам служил панихиду по убитой им матери. Иной увидит здесь «достоевщину», другой – парадоксы «обрядоверия» в официальном православии.

Послужной список убийцы содержал лишь положительные характеристики, как и у описанного выше Феодора Протопопова. 26-летний Лебедев имел за плечами духовную семинарию, которую окончил по первому разряду.

Подобно Протопопову, Лебедев поначалу запирался, потом признался в содеянном. Но мы никогда не узнаем ответ на самый страшный вопрос: служа по матери панихиду, чувствовал ли он раскаяние?

Слезы детей

В начале 1804 года управляющий Орловской епархией поведал Синоду, что Палата уголовного суда рассматривает дело по обвинению священника из Орла Михаила Малиновского и его жены в избиении до смерти крестьянского мальчика Ксенофонта Котова (РГИА. Ф. 796. Оп. 86. Д. 779). Мальчик был в услужении у поповской четы, то есть в полном их распоряжении.

С началом судебного разбирательства Малиновские были арестованы. Они содержались под стражей с 4 декабря 1804 года по 27 мая 1805 года. Дело оказалось сложным: подсудимые не сотрудничали со следствием. Констатируя, что следам побоев на теле мальчика «быть не от кого, как от Малиновских», суд так и не смог вменить им в вину «смертельный ушиб». Лишь длительное пребывание под арестом спасло попа и попадью от судебного наказания за издевательство над мальчиком.

Дело было резонансным, и епархиальное начальство перевело Малиновского в другой город с запрещением в священнослужении. Начальство понимало, что жители Орла не примут такого духовного наставника.

Издевательства над детьми происходили и в других местах империи. В 1854 году епископ Казанский Григорий (Постников) доложил, что священник его епархии Георгий Мансуровский нанес побои больной девочке при «напутствовании ее святыми дарами» (РГИА. Ф. 796. Оп. 135. Д. 2223).

В 1881 году через Синод прошло еще одно громкое дело – об истязании священником Павлом Усольцевым и его женой девочки-сиротки Аполлинарии Басалаевой (РГИА. Ф. 796. Оп. 162. Д. 2133). Место трагедии – село Асановское Елабужского уезда Вятской губернии, где Усольцев нес священническое служение. Девочка была взята из Вятского приюта. Судебно-медицинская экспертиза и показания свидетелей подтвердили страдания девочки. Дело Усольцевых столь впечатлило судебного следователя, что он поспешил с требованием к епархиальным властям о принятии мер к священнику.

Приведем еще одно дело по XIX веку. Оно гласит, что дьякон из Пермской епархии Алексий Луканин обвинялся в изнасиловании девятилетней девочки (РГИА. Ф. 796. Оп. 135. Д. 975). Чем все закончилось – осудили дьякона или нет, – в деле не говорится.

Вот такая была в христианнейшей империи «православная педагогика». В то время как Федор Достоевский рассуждал о великой цене слезы ребенка, слезы эти обильно лились в государстве российском.