Николай Бердяев предвидел, что его не поймут

Интерес к наследию Бердяева сегодня во многом определяется идеологической конъюнктурой.

Актуальность философии, может быть, и сродни злободневности. Однако ее никак нельзя отождествить ни с «вчитыванием» в тексты философов своих собственных идей, ни с успешным «перепахиванием» исторического поля под новые «посевы мысли». Говорю это не потому, что считаю собственную интерпретацию взглядов Николая Бердяева безукоризненной, но потому, что в наши дни действительно назрела необходимость напомнить – в том числе и самим себе – о требовании корректности историко-философского анализа.

Нельзя не согласиться с утверждением Анатолия Черняева, чья статья об авторе «Русской идеи» была опубликована в «НГР» от 19.03.14, о том, что «мысль Бердяева парадоксальна», а стиль «доходчив» и «публицистичен». Вывод: не разобравшись как следует с «кабинетными» рассуждениями философа, не стоит ввязываться в «трактовки» – уж очень удобно приписывать ему любые взгляды. Недаром сам философ сожалел в книге «Самопознание. Опыт философской автобиографии» о том, что его «никто не понимает». Ведь парадоксалистика – это не отсутствие логики в последовательности философских высказываний; это – диалектическая связь между такими высказываниями. И вовсе не следует из принятия Бердяевым Рудольфа Штайнера и Владимира Соловьева, Ницше и Шеллинга (и далее по списку, от античности до Хайдеггера включительно), что он – «переходящее красное знамя» между великими умами. Как не следует и то, что философ «нарезал» для себя подходящий гарнир из «выбранных мыслей» собратьев по цеху, отправляя на свалку все, что не подходило к вкусу основного блюда – отторжения Церкви, соборности; провозглашения эры «нового религиозного сознания» как торжества некоей идиллии – к примеру, отечественного гражданского общества под предводительством «грамотных» идеологов (например, интеллигенции – то есть тех, очевидно, кто «с детства воспитывался на русской литературной классике»).

Философия – не пережевывание чужих мыслей или тщание породить свои, «самостоятельные». Те, кому действительно дано мыслить (Аристотель, между прочим, полагал, что дано каждому человеку, просто потому, что он – человек; Бердяев, похоже, разделял эту точку зрения), – то есть философы, создают в соответствии со своим временем синтез тех идей, которые, в общем-то, не ими придуманы. Недаром есть выражение «вечные ценности», а истина по-древнегречески называется «алетейя», «несокрытое»…

Не побоюсь высказаться категорично: приписанные Бердяеву идеи о Церкви не соответствуют его интерпретации «нового религиозного сознания». Во-первых, «носители» грядущей «новой Церкви» для него лишь очень приблизительно вписываются в параметры «русских мальчиков», «начитавшихся литературы», – их «совесть», болеющая за народ, этому народу слишком дорого стоит (достаточно заглянуть в статью философа, опубликованную в сборнике «Из глубины») …В ранний период творчества Бердяев под «новой Церковью» действительно иногда имеет в виду гностическое понимание христианства, «третий Завет». Но никак не язычество, иронично восклицая по поводу «дионисийских» исканий Ивановских «Башен»: «Они водили хороводы, но у них ничего не получилось»… В «парижский» период он выскажется еще более определенно: «Церковь не может уехать в эмиграцию»! И будет продолжать ходить в Трехсвятский приход русской православной Церкви – той самой, патриаршей, – получая за это даже от своих единомышленников упреки едва ли не в сотрудничестве с НКВД. Заметим вскользь, что, согласно дневникам его жены, Лидии Бердяевой, такое «хождение» продолжалось каждое воскресенье в течение многих лет, за исключением тех случаев, когда он не мог подняться с постели из-за болезни.

Философ лукавит? Ищет себе адептов в рядах «наивных правоверных»? Посещает богослужения, не уважая «сам обряд»? Возможно ли это для человека, чье последнее произведение – «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» – прямо и недвусмысленно требует: для того, чтобы иметь дело с Истиной, философ должен ходить к причастию?

Спросим – где же тут свобода? И ответим сами себе словами Августина: «Возлюби Бога и поступай, как хочешь». Правда, тогда окажется, что очень мало что оказывается по-настоящему «свободно можно» (об этом книга Бердяева «Миросозерцание Достоевского»); а свобода вообще парадоксальным образом совпадает с должным, – прямо как у Канта (и об этом книга Бердяева «Царство Духа и Царство Кесаря»).

Сегодня очень соблазнительно прочитать этого автора как социального церковного реформатора, русского Лютера. Такие попытки уже имели место – специалистам известна книга М. Валлона «Апостол свободы». Только, если вспомнить, свобода у Бердяева – это Истина, а истина – это Христос. Церковь же – тот путь, который оставил Христос верующим в Него для спасения, забвение этого факта неизбежно ведет к фальши.

Нет, для неверующих – иначе. Но «оформить» Христа на свой лад не пытался даже Лютер, в этом ему «помогла» Католическая Церковь, не пожелавшая лечиться от запущенных болезней. Новое религиозное сознание потому и не противостоит свободе, что творчество должно состояться в каждом человеке, – каждый, включая самых «заблудших», должен «проснуться к духовной жизни»… Труд здесь – не протестантская добродетель, а самая что ни на есть обычная рутина, которая не дает человеку превратиться в обезьяну. Бердяев «лишь» подчеркивает «перпендикулярность» Церкви по отношению к государству. Они могут делать общее дело, но у них навсегда принципиально разные задачи. Государство спасает людей на земле, чтобы они не погибли от голода и не дрались на улице; Церковь занимается соборно-личным спасением, «непрозрачным» для отчетов и реляций.

Не питаю иллюзий по поводу современных проблем в отношениях государства и религий. Еще Августин говорил, что Церковь болеет теми же грехами, что и общество. Но очень сомневаюсь, что можно выздороветь, просто «похоронив» тех, кто болен тяжелее, чем ты («Что же это за праведники, – восклицает Бердяев, – которые спокойно смотрят на адские мучения грешников?»). Как сомневаюсь и в том, что Церковь можно свести к «официальной церковности»: в самой Церкви, насколько мне известно, нет такого понятия. Христос, как говорят православные люди, намного живее, чем на это надеются некоторые. Здесь есть о чем подумать. Собственно, к этому и зовет нас русский философ, самым верным и «понятливым» учеником которого, по моему мнению, является Антоний Сурожский.

Философ не хирург, он диагност и, возможно, терапевт. Философ Бердяев – не «прогрессист», не оставивший камня на камне от «официальной церковности», хотя инертности, лени и тупости ее нерадивых пастырей и пасомых от него досталось. И читается такая критика с болью и состраданием, а не с издевкой, – потому что бичуется грех, а не уничтожается человек.

Личность начинается с Образа, а не с «религиозного сознания». «Жалкие» христиане в жестокой Римской империи потому и были свободны и радостны, несмотря на гонения. Как отмечал Георгий Флоровский, культура (устроенность мира) и вера (а также христианство и цивилизация) вообще плохо совместимы. Это не значит, что мир (и себя вместе с ним) надо оставить «догнивать». Просто надо смотреть на вещи трезво, и это тоже может быть политикой. А Бердяев… Бердяев «лишь» дает «современному человеку» урок терпеливого и внимательного отношения к себе и миру, за который мы в конце концов ответственны перед Богом. Или по крайней мере перед другими людьми.