Валерий Вяткин
Для Русской Православной Церкви опальный митрополит – мученик и святой. Фото с сайта www.wikipedia.org
Мнения исследователей об этом церковном деятеле расходятся. Одни считают его в полном смысле этого слова святым, другие склонны к негативным оценкам. Подход первых – иллюзорно-благочестивый, вторые опираются на исторические факты. Столкнулась агиография с наукой: сыны Церкви и свободные авторы, богословский склад и предпочтение логике.
В любом случае митрополит Арсений не совсем понят. При первом приближении уже ясно: образ его по-своему современен, и рассказать о его деяниях надо именно сейчас.
Неистовый митрополит
Свой нрав Арсений показал в полной мере, будучи на Ростовской кафедре. Подчиненный клир он карал изуверски, практикуя «цепки», или «кошки». (Об этих орудиях наказания сообщал писатель Сергей Аксаков: «Это не что иное, как ременные плети, оканчивающиеся семью хвостами из сыромятной кожи с узлами на конце каждого хвоста». У Аксакова в «Семейной хронике» есть выражение «ободрать кошками».) После такой пытки человек оставался едва жив. К «кошкам» могли приговорить даже за пыль на престоле в алтаре храма. Были в ходу и веревки, пропитанные горячей смолой, с обрезками проволоки на концах – в форме когтей. «Бывали случаи жестокой своеручной расправы» (Иконников В.С. Арсений Мацеевич: Историко-биографический опыт // Русская старина, 1879. Т. XXV. С. 33). Дореволюционный источник свидетельствует, что 85-летнего игумена Трифона Мацеевич «запытал» до смерти.
Нрав его прочувствовали и миряне. За непосещение церквей их били нещадно, сажали в архиерейскую тюрьму. Ничьих прав и мнений он не признавал.
Грубый и заносчивый, он нигде не уживался с властями, всюду порождая раздоры, теша свои самолюбие и амбиции. В 1762 году он писал канцлеру Александру Бестужеву-Рюмину: «В Ростове у нас воеводою Петр Протасьев: не возможно ли… его отсюда переменить?» Острые конфликты с дворянами – тоже его стиль. Некоторым из них грозило битье по его приказу, церковные прещения.
Митрополит «жизнь… вел не совсем монашескую», замечали современники. При его архиерейском доме состояло множество служителей, одних только слуг мужского пола было до 200 человек.
Но у Мацеевича были, конечно, не только недостатки. К числу его достоинств можно отнести внимание к подвижникам Церкви. Именно он собрал проповеди митрополита Димитрия (Туптало) – сподвижника Петра I и составителя «Четий-Миней». Похвальна его забота о церковном благочинии, борьба с вымогательством священниками средств с прихожан. Он ценил благолепие храмов, усердно отлаживал богослужения. Не лишены достоинств, хотя достаточно своеобразны, его литературные опыты и проповедничество. «Изобличение на лютеранский пасквиль» – одно из его сочинений. Крайняя нетерпимость звучит уже в заголовке, как и в доношении Мацеевича в Синод в 1756 году, когда он предложил называть старообрядцев «жидоверами».
В истории Мацеевич известен больше другим: сопротивлением секуляризации церковных имений, которая проводилась в его время. Он защищал пребывание в неволе массы монастырских крестьян. Сам Мацеевич имел свыше 16 тыс. крепостных, получая сверхдоходы. Но значимой благотворительности и просветительских забот не проявил. Тогда как государство, получая при секуляризации новые средства, ратовало за активное социальное служение Церкви.
Некоторые историки говорят, что в вотчинах Ростовской епархии не было недовольства крестьян. Однако это не соответствует истине: крепостные страдали от гнета и притеснений. В 1747 году крестьянин вотчины Улейминского монастыря Марк Семенов жаловался на игумена Иону, который пять дней держал Семенова без вины «в цепи и железах», моря голодом. В другой раз игумен и служители нагрянули к жертве ночью и «неведомо по какому умыслу сломали его ворота, а самого его били до смерти». В третий раз Иона насильно сдал сына Семенова в рекруты. «Многие обиды и притеснения» испытали от игумена и другие крестьяне вотчины (их было свыше 1500). Жалобу Семенова послали Мацеевичу, но тот, несмотря на вопиющие факты, включая волнения крестьян ярославских монастырей, остался противником секуляризации. Прав дореволюционный историк академик Владимир Иконников: «Взгляд Арсения на имущественные права Церкви не разнится от мнения крайних защитников крепостного права».
У себя, в Ростовском крае, он захватил деревни «архиерейских дворян», чем вновь спровоцировал межсословную рознь. В личной его собственности находилось до 600 лошадей. Со слов историка Антона Карташова, церковно-имущественная идея стала для него манией. «Эффективный менеджер» образца XVIII века не мог остановиться в стремлении к наживе и приобретательству.
Последний бой
Злополучная страсть ослепила митрополита, и в феврале 1763 года в преддверии секуляризации церковных имений он объявил анафему всем посягающим на церковное добро, разумея под ними и императрицу Екатерину II. «Толикое мучительство претерпеваем!» – юродствовал и лицемерил он, чувствуя, что над его имуществом нависла угроза. Не видя поддержки других архиереев, проклинал и их: «Как псы немые, не лая, смотрят». Члены Святейшего Правительствующего Синода восприняли эти проклятия как личное оскорбление.
Противники пытались объяснить его упорство западным влиянием. Вот что писала Екатерина II о тех, кто учился в Польше и Украине (митрополит был из этого круга священнослужителей): «Обучающиеся богословию… по развратным правилам римского духовенства заражаются многими ненасытного властолюбия началами».
Мацеевич отрицал синодальный строй. Он мог считаться государственным преступником, которого ждали пытки Тайной канцелярии. При Елизавете Петровне, многое ему прощая, его принудили все же молчать. Но реформы Екатерины II вновь оживили активность митрополита. «Его наглость и безумие усилились», – комментировала императрица. В другой раз она заявила о его «властолюбии и бешенстве».
Он слал доношения в Синод, доказывая право Церкви на вотчины, при этом нелицеприятно отзываясь о Екатерине II. Получив первое доношение 12 марта, Синод снесся с императрицей, и та повелела судить митрополита. Синоду осталось санкционировать арест и препровождение бунтаря в Москву, где находилось тогда правительство. А ничего не подозревающий митрополит послал второе доношение.
17 марта он был привезен в Москву. Дело получило международный резонанс. Посол Пруссии Виктор Сольмс сообщил королю Фридриху II о доставке иерарха «под стражей» и помещении в Симонов монастырь под строгую охрану. Посол уловил суть происходившего: «Горе его по случаю утраты духовенством огромных богатств… побудило митрополита написать императрице одно из самых дерзких писем».
К моменту ареста в Ростове собрали сведения о разговорах Мацеевича, подтвердившие его неблагонадежность. Дело приобрело политическую подоплеку. Опасность своего положения понимал и арестованный. Он запросился «на покой».
Монархиня спешила с разбирательством. Знала, что борьба с Мацеевичем – это борьба со «старорусской партией», чьим «вождем и главой» считался ростовский митрополит. Опасность этой партии для государства была ясна. Монархиня называла митрополита «ослушником верховной власти».
Доставленный во дворец, он был «исповедован» Екатериной (так называла допрос сама императрица) в присутствии секретаря Тайной экспедиции Степана Шешковского и других. Утверждают, что Мацеевич при допросе грубо выражался. О пытках и физическом воздействии речь не шла. Но сохранилось предание, что по воле монархини ему затыкали рот кляпом, чтобы прекратить потоки злословия. Есть свидетельства, что и ранее, у себя в епархии, он «бранился непристойными словами». О неуемной эмоциональности Мацеевича писал дореволюционный церковный историк протоиерей Александр Сулоцкий: «Митрополит говорит жарко… он просто бичует, бранит наповал». Сулоцкий объяснил всё «строптивым характером» митрополита, «бестактностью, нехотением, хотя бы на время, примениться к обстоятельствам и лицам».
Итак, в руки правосудия попал «адамант», которого императрица считала «превеликим плутом и лицемером». Необходимо было принимать меры, что мотивировано в ее письме Бестужеву: «Прежде сего… не по столь важным делам преосвященным головы секали… И не знаю, как бы я могла держать тишину и благоденствие народа, если бы возмутители не были наказаны».
Между тем прусский посол Сольмс продолжал сообщать о Мацеевиче: «Трудно думать, чтобы участь, которая постигнет его… была объявлена во всеобщее сведение».
Предстоял суд Синода, с которым у Мацеевича уже давно был конфликт. В 1760 году синодалы вынесли ему выговор за «непокорение… крайнее презрение, противление и ослушание».
Суд начался 1 апреля. Мацеевич был «уличен в изуверстве и действиях, противных как вере православной, так и самодержавной власти». Заметим: вопрос о нем решался неспешно. Опала началась с лишения сана. Целесообразность низведения в простые монахи объяснил Синод: «для удобнейшего по старости его… покаяния». 12 апреля Екатерина утвердила достаточно снисходительный приговор Синода. Она знала: строгость неуместна, иначе Мацеевича назовут мучеником.
Через день митрополит обратился в рядового монаха. «Я его помиловала», – не скрывала императрица, велев вопреки предсказанию Сольмса предать приговор огласке. Именно помиловала, ведь митрополиту грозила казнь: дело имело тяжкую, в понимании тех лет, уголовно-политическую составляющую.
Вскоре «под влиянием возникшего благоволения» к Мацеевичу поползли слухи о его святости. Один из слухов гласил, что Мацеевича сослали в Сибирь, где он и скончался. Пошли разговоры о «необыкновенных явлениях» на его могиле. По словам Сулоцкого, эти слухи впечатляли лишь «некнижных» людей. Разглашение ложных чудес в те времена было серьезной проблемой. А доверчивость русских простолюдинов не знала границ. Уже в XIX веке в Иерусалиме лукавые греки продавали им то, что выдавали за перья из крыльев архангела, или кусочки лестницы, увиденной во сне библейским Иаковом…
При суровом крепостничестве требовались символы борьбы с системой. Парадоксально, но таким символом стал Мацеевич – один из убежденных крепостников. Однако он был борцом, а не конформистом, что рождает определенные симпатии, ведь «он не жертвовал… убеждениями для получения прощения», утверждал историк Сергей Соловьев. Деятельность Мацеевича – последний и отчаянный бой с государством ради свободы иерархии от опеки императорской власти. После него борьба, по сути, стихла.
На северных морях
Сначала его хотели сослать в Ферапонтов монастырь, куда некогда попал низвергнутый Патриарх Никон. Но власть поняла опасность подобной исторической аналогии, найдя монастырь более отдаленный – Николо-Корельский, на Белом море.
Отправляясь в ссылку простым монахом, Мацеевич мог взять с собой келейника, повара и все свое московское движимое добро. 13 мая был сдан на попечение настоятелю монастыря. На Белом море низложенному митрополиту предстояло жить четыре года.
На содержание «простого» монаха выделили 182 руб. 50 коп. в год – не в пример обычному корельскому монаху, на которого, согласно штатам, полагалось тратить около 18 руб. в год. Всего 5 руб. ассигновалось в те времена на призреваемого в богадельне нищего.
Высокопоставленный узник мог заказывать себе пищу по вкусу. К черным работам привлекался три раза в неделю: рубил дрова, носил воду, подметал, мыл пол – то был скорее моцион, чем труд. Чтение книг, широкий круг общения облегчали его участь. Некоторые воздавали ему архиерейскую честь. Обхождение было «кроткое и дружелюбное». Охрана к нему благоволила. Давший монашеские обеты, он должен был радоваться, что ныне, в тиши и уединении, мог подчинить себя им, включая обет нестяжания. Но вместо этого предавался горю, хулил императрицу. Выражал сомнение в ее правах на престол. «Роскошь откровенной болтовни» вела его к новым испытаниям.
В 1767 году дело Мацеевича рассмотрели опять. Итог – лишение монашества. Под именем Андрей Враль он был отправлен в Ревель и помещен в каземат одной из крепостных башен. Но правильно ли говорить «каземат»? Ведь в тех башнях были квартиры чиновников, как сообщает современный исследователь из Таллина Виктор Ланберг. О местонахождении узника дискутируют, в том числе историки из ФРГ. Упоминаются разные башни. Одна из них – Толстая Маргарита, что в 300 метрах от моря. Предполагается, что низложенного митрополита переводили с места на место.
Что до Екатерины II, то, посетив Ревель в 1764 году, она знала, куда попал Мацеевич, и продолжала печься о нем – чтобы «был сыт и одет», мог, как и прежде, просить себе пищу по вкусу. «Мои намерения, чтобы он нужду не имел, – писала она в Ревель обер-коменданту. – Книги дать ему можете… в болезнях велите его лечить… чтоб с ним без грубости обходились». Повелела и о выдаче свечей на ночь. Деньги же давать запретила: «Он сколько стар, столько и пронырлив». В Ревеле на него ассигновалось 15 коп. в день – опять много больше, чем на обычного монаха. Поняв настрой властей, из Ревеля сообщали, что помещение узника отапливается.
Другая задача – разлучить его с внешним миром, чему служила ревельская иноязычная среда. Императрица писала обер-коменданту: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка, береги, чтобы не улетела». Из письма к Александру Вяземскому: «Чтоб не стали слабее за сим зверьком смотреть». Даже охранникам запретили иметь при себе письменные принадлежности. На Балтике он жил свыше четырех лет. Императрицу регулярно информировали о судьбе неукротимого старца, благо Ревель был ближе к столице, чем Белое море.
Сведения о конце его жизни дошли до нас через церковного историка митрополита Евгения (Болховитинова). Но, как заметил Виктор Ланберг, «история последнего года… Арсения особенно запутана и насыщена множеством легенд». Что до Болховитинова, то он был в архиереях, где сильна кастовая солидарность, где блюдут свои интересы. Изображать Мацеевича страдальцем было митрополиту-историку выгодно.
28 августа 1772 года узника не стало. Ему было около 75 лет.
В XIX – начале XX века в Николо-Корельском монастыре показывали колодку, к которой якобы приковывали Мацеевича. Изучив историю обители, епископ Макарий (Миролюбов), касаясь в своем труде судьбы Мацеевича, не упоминает о той колодке. Вряд ли она была и в Толстой Маргарите, и в других ревельских башнях. Зато в Ростове, в развалинах архиерейского дома, показывали подвалы, где Мацеевич «страшно истязал провинившихся духовных».
Со временем образ митрополита-бунтаря приобретал отвлеченные черты. Красок и лаку не жалели, изображая его как страдальца. В то время как составлялись реальные жития, творили и «слагатели религиозных легенд». Увлекались даже серьезные авторы. И, как водится, возникли преувеличения. У писателя Николая Лескова он сидел в Ревеле с кляпом во рту, у одного из биографов – просил через окошко милостыню у прохожих.
Митрополита Арсения на сайте Ярославской епархии РПЦ называют «милостивым и добрым». Люди страдавшие вызывают симпатии, ведь страдания должны очищать. Но, испытав страдания и гонения, избавился ли Мацеевич от страсти к материальным благам? На этот вопрос у историков нет ответа.
Дарья Гармоненко