Самодержавие – вожделенная иллюзия

Бытие Церкви в объятиях российской монархии не было столь безоблачным, как это пытаются представить некоторые апологеты самодержавия.
Валентин Серов. Коронация. Миропомазание Николая II в Успенском соборе. 1896 г. ГТГ

Когда говорят, что православные верующие аполитичны, это не так. Когда говорят, что среди православных людей озабочены политикой по большей части отдельные маргиналы и церковная бюрократия, напрямую взаимодействующая с властью, это тоже не так.

Верно скорее утверждение, что большая часть верующих не стремится практически участвовать в политике, в общественной жизни – то есть их аполитичность распространяется исключительно на практические стороны жизни. Обеспокоенность общественными проблемами православным верующим все-таки присуща. Но она вытеснена из практики жизни – в сферу мечты и ожидания. И выражается часто в молчаливой или проговариваемой между собой жажде «православного царя».

Представление о монархии как об идеальной форме устройства общества основывается, в частности, на отсутствии опыта жизни русского православия при других общественных форматах. Советское время брать в расчет не стоит, потому что для Церкви это была не жизнь, а выживание. Действительно, сразу после почти тысячелетия существования сначала в удельно-княжеской, а затем в монархической России русская Церковь провалилась в советскую разрушительную эпоху. Откуда ж взяться другому опыту?

Парадоксально, но факт, что успехи, свобода и поддержка Церкви со стороны государства за последние 20 лет демократии (реальной или декларируемой – дело вкуса) игнорируются массой верующих. Об этом писал неоднократно протодиакон Андрей Кураев, приводя очевидную, но тем не менее ошеломляющую статистику церковного возрождения: уникальные темпы открытия и строительства церквей, взрывной рост тиражей православной литературы, успехи церковных СМИ, проповедь в школах, армии и местах лишения свободы. То есть последнее двадцатилетие можно было бы так или иначе зачислить в качестве позитивного опыта – опыта бытия в обществе принципиально нового формата. Но этого не происходит.

Внимание верующих сосредоточено часто на негативных сторонах жизни страны. По-человечески это понятно: жизнь действительно трудна, особенно в провинции. Но характерно то, что переживание трудностей не приводит к осознанию необходимости улучшать общественную жизнь доступными на текущий момент методами. Сознание верующих проскакивает практический аспект жизни и устремляется дальше, в мечту об идеальном обществе. Это любопытный феномен, который требует дополнительного осмысления.

Не совсем красивая история

Говорить о монархической мечте в категориях мифа и иллюзии можно потому, что большинство православных верующих не знакомы с подробностями жизни Церкви в конкретных условиях конкретных монархий. Интересный факт: рост монашеского движения, массовое бегство от мира и закрепление цезаропапизма в Византии хронологически совпадают. Хотя православные историки часто отрицают монашеский «взрыв» как реакцию Церкви на ее включение в орбиту византийской государственности (IV век), следующее очевидно вытекает даже из семинарского учебника по истории Средневековья: в зрелой Византии Церковь стала игрушкой и инструментом политических манипуляций и социального регулирования в руках имперской олигократии. Вообще Византия – это далеко не убаюкивающая сказка о вожделенной «стабильности»: сосланные, замученные отцы Церкви, кровавые монашеские драки, в которых отстаивались не только вероучительные истины, но и право повелевать, бесконечные государственные перевороты с казнями и ослеплением предшествующих правителей и их малолетних наследников, чехарда Патриархов вслед за сменой власти…

История российской монархии в части ее взаимоотношений с Церковью также не безоблачна. Собственно «золотым веком» можно считать только недолгое на всем тысячелетнем горизонте истории России правление святого князя Владимира, крестителя Руси, и отчасти его сына Ярослава Мудрого. Очень скоро Русь проваливается в княжескую междоусобицу, которая фактически продолжается несколько столетий – в жертву споров о престолонаследии принесены реки христианской крови. Кровопролитие длится до окончательной гегемонии Московского княжества, но на этом трагические вторжения в жизнь Церкви отнюдь не заканчиваются.

Вот они, вехи русского самодержавия. Цезаропапизм Ивана Грозного, жертвой которого пал среди прочих жертв святой мученик московский митрополит Филипп (Колычев). Болезненный и не менее кровавый и до сих пор не преодоленный старообрядческий раскол, не последнюю роль в котором сыграли имперские амбиции. Со времен Петра I русская Церковь терпит двухсотлетнее унижение – как минимум в виде лишения ее своего канонического главы, Патриарха. Екатерининская секуляризация церковных земель, подорвавшая монастырскую жизнь, вообще весь синодальный период жизни Российской Церкви, окончание которого делегаты Поместного Собора 1917–1918 годов восприняли как долгожданное освобождение.

Бытие Церкви в объятиях российской монархии также не было безоблачным. Однако, несмотря на исторические факты, монархия во главе с православным по вероисповеданию царем часто постулировалась в социальном богословии как желательная или единственно возможная форма общественного устройства.

═ Значимости монархической идее добавила канонизация последнего российского императора. Фото Светланы Сафиуллиной

«Основы социальной концепции РПЦ», главный официальный церковный документ нашего времени, регулирующий отношение к различным общественным проблемам, оставляет двойственное впечатление, когда речь заходит о монархии. С одной стороны, в документе сделаны все необходимые оговорки. Например, там сказано, что «Церковь принимает соответствующий выбор людей», когда речь идет о «формах и методах правления». С другой стороны, только монархия наряду с теократией (известной, отметим, только по книгам Ветхого Завета) из всех возможных видов социального устройства названа в документе «богоданной» – без дополнительных расшифровок. Такая двусмысленность оставляет церковному человеку широкое поле для мечтаний именно о монархии. Это, на мой взгляд, косвенно провоцирует его на отказ от доступных способов участия в наличном политическом процессе. Сейчас трудно говорить о причинах выбранного пути освещения проблемы в документе более чем десятилетней давности. Возможно, в нем представлены взгляды составителей «Концепции», возможно, это реверанс в адрес монархически настроенной части православной общественности.

Значимости монархической идее добавила и канонизация последнего российского императора. Опять же, несмотря на множество сделанных оговорок, в том числе и членами Синодальной комиссии по канонизации, в том духе, что Николай II прославлен в лике святых не как монарх, а как мученик, как страстотерпец по образу первых русских святых Бориса и Глеба, – канонизацией монарха в массовом сознании отчасти канонизирована и монархия.

Страх в душе – авторитаризм в жизни

Существуют ли у православных верующих какие-либо иные причины повышенного внимания к монархии помимо религиозных? Предполагаю, что да. Эти причины духовные и психологические. Страх греха часто заводит верующего человека в тупик, рождая страх практического действия: «Что бы я ни сделал, я согрешу». Подтверждение этого предположения – в искаженном преувеличении статуса наставника, духовника, которому часто подвержены православные люди. В крайней своей степени это искажение сводится к требованию предельного послушания духовнику абсолютно во всех вопросах. Чему соответствует стремление к максимальному делегированию ответственности за себя и свою жизнь. В таком случае спрос на тоталитарный характер духовного руководства со стороны паствы находит богатое предложение со стороны духовенства.

От необоснованного преувеличения роли духовника в духовной и практической жизни предостерегали и признанные церковные авторитеты (святитель Игнатий (Брянчанинов), видные пастыри и иерархи, включая Патриарха Алексия II. Но проблема все равно существует, причем в огромных масштабах.

Вероятно, симпатии к монархии и стремление к тоталитарному духовничеству – явления схожей природы. В их основе, предполагаю, страх ошибки и как следствие – страх ответственности. Монарх как старший, как «отец», в ослабленном страхом сознании должен взять на себя бремя власти и тем самым избавить самого человека от ответственности за последствия своей социальной активности. В духовном плане ответом на эту проблему может служить меткое наблюдение православного богослова ХХ века протопресвитера Александра Шмемана: «Страх греха не избавляет от самого греха».

В политическом контексте предупредить от чрезмерного увлечения монархической идеей может следующая, на мой взгляд, очевидная мысль: монархия как форма общественного устройства крайне уязвима именно за счет личности монарха. Так как в руках монарха (а в православном сознании монархия мыслится в основном самодержавной) сосредоточена вся полнота власти, то страна и общество под властью самодержца предельно зависимы от качества личности самого правителя. Грубо говоря: хороший монарх – всем хорошо. А если – плохой?

Множество примеров из истории подтверждают эту зависимость. Формальное вероисповедание монархом православия отнюдь не решает эту проблему уязвимости, от которой страдает в первую очередь сама Православная Церковь: так, императрице Екатерине II ее принадлежность к господствующей религии не помешала произвести секуляризацию монастырей и церковных земель, в результате которой святцы Русской Церкви пополнились именем замученного царицей ярославского митрополита и члена Святейшего Синода Арсения (Мацеевича). Но миф сильнее разума и фактов…

Разговоры о монархии в России не так утопичны, как может показаться на первый взгляд. Существуют факторы, которые, я думаю, заставляют отнестись к ним всерьез. С одной стороны, это глобальный кризис традиционных институтов демократии, о котором время от времени говорят политологи: успешное использование демократической риторики тоталитарными (СССР) и олигархическими (отчасти США) режимами, вырождение электоральных демократий в двухпартийные системы (США и Великобритания), приход к законной власти демократическим путем политиков тоталитарных идеологий (нацистская Германия). И последнее событие, крайне неожиданное для западных демократий: победа на свободных парламентских выборах в Египте в январе текущего года радикальных – и отнюдь не демократичных – исламистов.

Другой, специфически российский фактор – это симпатии отечественного социума к единоличной сильной власти, которые в некоторой степени подтвердили прошедшие президентские выборы. Так или иначе, тема монархии пусть риторически, но до сих пор не исчерпана в российской политике. И православная часть граждан страны еще может сказать по этому вопросу свое веское слово.