Сергей Антоненко ЧТО МЫ ПОМНИМ сегодня из истории царевича Димитрия Угличского? Пожалуй, лишь недавние пушкинские торжества напомнили нам о последнем потомке Калиты - строками из бессмертной трагедии: "...и мальчики кровавые в глазах". А ведь святой царевич был одним из самых почитаемых угодников Божиих не только на Московской Руси, но и в Петербургской империи. Воистину, прав был Георгий Федотов, отмечавший, что "на путях исторической жизни народа меняются в его даже церковном сознании небесные покровители; некоторые столетия окрашиваются в определенные агиографические цвета, впоследствии бледнеющие".
Выставка "Реликвии царской усыпальницы - святой царевич Димитрий", развернутая этим летом в Благовещенском соборе в Кремле, не просто представляет посетителю замечательные, порой трогательные свидетельства почитания невинно убиенного царевича - не аскета-подвижника, не пастыря-святителя и даже вроде бы не мученика за Христа, а жертвы политического преступления. Экспозиция выводит на путь размышлений о восприятии народом жертвенной сути царского служения, и эта тропа пронизывает века русской истории и теряется в самых потаенных, архаических пластах человеческого сознания.
В галереях древней домовой церкви московских государей за стеклами музейных витрин лежат предметы, еще хранящие память о злодеянии четырехвековой давности. Камнепад зла, обрушившийся на Россию в XX веке, перевел насильственную смерть из категории единичной в массовую и сделал нас удивительно невосприимчивыми ко всякому частному, индивидуальному страданию. Но все равно вряд ли кто-то останется полностью равнодушен, рассматривая вещи, связанные с памятью зарезанного ребенка. (Для историка это еще и очень важный фактический материал - личные вещи человека Московской Руси.)
..."Родимая", или "мерная", икона с изображением святого покровителя - в данном случае Димитрия Солунского. Такая икона писалась при крещении ребенка обычно на восьмой день после рождения, и размером своим должна была точно соответствовать росту младенца... Принадлежавшие царевичу Димитрию ложка, шелковый кошелек, складень-деисус, шапочка-тафья (присланная в Архангельский собор в 1700 г. царем Петром I), платок-ширинка с языческими еще узорами в орнаменте: "древо жизни" с сидящей наверху уточкой и олени с ветвистыми рогами.
Этот смысловой ряд реликвий завершается следственным документом - допросом свидетеля гибели Димитрия, Григория Нагого (вначале участвовавшего в расправе над убийцами, а затем показавшего, что царевич накололся сам на нож в припадке падучей болезни). Здесь же видим и фрагменты первоначальной обивки гробницы царевича из древней парчи-объяри...
Конечно, с точки зрения скептической исторической науки происшедшее 15 мая 1591 года в Угличе так и останется навсегда "гибелью при невыясненных обстоятельствах", подобно смерти английских принцев в Тауэре, в которой обвинялся Ричард III, и множеству других, не раскрытых до конца злодейств. Хотя виднейший представитель русского исторического позитивизма Сергей Соловьев, проанализировав версии об убийстве царевича и о "несчастном случае", пришел к выводу, что "в рассказе об убиении мы не встречаем ни одной черты, которая заставляла бы заподозрить его", а приводимые подробности "не позволяют историку видеть в этом рассказе выдумку". Да, импульс к почитанию св. Димитрия исходил от царя Василия Шуйского, стремившегося "закрыть" скользкую тему самозванчества, пресечь появление новых Лжедмитриев.
Перед нами остается и еще один факт: в Смутное время русский народ последовательно отвергал любую власть, которая представлялась бы "перешагнувшей" через кровь царевича. Русская история оказалась неспособной примириться со слезинкой умученного царственного отрока - хотя на весах против нее лежали такие вещи, как спокойствие государства, правление грамотного, дальновидного политика (Борис Годунов), наконец, верность крестному целованию (в нарушении присяги Василию Шуйскому упрекал московских бояр и дворян Патриарх Гермоген). И успокоилась Смута лишь тогда, когда ситуация была "отыграна назад". Земский собор остановился на кандидатуре Михаила Романова, которая уводила в прошлое, к первой жене Иоанна Грозного, Анастасии, и как бы снимала "димитриевскую" проблему.
Мы продвигаемся по выставке далее и видим, как почитание убиенного царевича со временем превращалось в державно-цесарский культ, особыми нитями связанный с идеологией российской государственности. Поражает изысканностью стиля рака (усыпальница), на крышке которой образ Димитрия передан с чертами портретного сходства: удлиненное лицо, тонкий нос и высокий лоб Рюриковича (он очень похож на своего брата Феодора Иоанновича, чей воссозданный Герасимовым портрет можно увидеть в Музее истории Москвы). Великолепна икона Димитрия, писанная при царе Михаиле Феодоровиче Романове, украшенная морским и речным жемчугом, драгоценными каменьями, чеканкой, золочением. Особый интерес для историка представляет икона, где царевич Димитрий Иоаннович изображен в императорской короне. Образ явно был писан после принятия Петром I императорского титула. Каково его символическое значение - желание возложить цесарскую порфиру на мощи мученика (нечто подобное, только в самом натуралистическом смысле, произвел позднее Павел I с останками своего отца, надеясь вернуть ему царское достоинство)? Или, наоборот, стремление освятить, согреть памятью о страданиях нецарствовавшего царственного страстотерпца холод петербургской империи?
В культе святого Димитрия современное сознание встречается с двумя загадками. Первое - это, собственно, причины его прославления и широкого почитания. За царевичем не было иных заслуг, кроме его детской чистоты; и пал он не за слово Божие, а как жертва династического преступления. И все-таки почему мальчик, не сопротивлявшийся, да и не имевший возможности сопротивляться убийцам, стал покровителем динамично и агрессивно распространяющей свое влияние империи?
Для нынешнего времени, пожалуй, самым приемлемым ответом на первый вопрос стал бы моралистический довод о "слезинке ребенка", которой не стоит вся "высшая гармония". Но не все здесь так просто. Московский люд не отличался особой сентиментальностью и, в отличие от Ивана Карамазова, не считал, что "детки" "не солидарны" с отцами их в грехах и злодействах. Средневековье вообще не слишком четко представляло себе критерии детской невинности (в смысле юридической неподсудности - не только Божескому, но и человеческому суду). В 1614 году в Москве был повешен Иван-воренок, сын Марины Мнишек и Лжедмитрия II, совсем еще маленький ребенок, и приступа сострадания это ни у кого не вызвало.
Проблемы, подобные поставленным, попытался разрешить Георгий Федотов в "Святых Древней Руси". Он размышляет о парадоксальности культа страстотерпцев (на примере св. Бориса и Глеба). Философ приходит к выводу, что в их почитании отразилась следующая духовная интуиция, присущая христианству: "Всякий ученик Христов оставляется в мире для страдания, и всякое невинное и вольное страдание в мире есть страдание за имя Христово".
Принимая всю глубину выводов Федотова, мы можем дополнить их еще одним наблюдением. С точки зрения историка Традиции, почитание царевича Димитрия - часть общего сложившегося на Руси культа царственных мучеников (отличного от почитания святых благоверных князей!). Это особый тип мученичества, при котором страдания и кончина угодника Божия непосредственно связаны с его царской или великокняжеской харизмой. Современное православное сознание ставит в ряд таких страстотерпцев св. Бориса и Глеба - первых чудотворцев, канонизированных Русской Церковью, св. Андрея Боголюбского, с днем гибели которого мистически совпало убийство царской семьи в 1918 году; св. Михаила Тверского, кончившего свою жизнь в 1318 году в Орде... Из "новых" царственных мучеников многие чтут память государей Павла I и Александра II. И конечно, особенно актуализировался культ царственных мучеников в XX веке после екатеринбургской и алапаевской трагедии. На сегодняшний день он представляет собой специфическое духовное явление, характерное для русского православия. Хотя в разных национальных Церквях прославлены подобные мученики (Федотов называет как пример наиболее близкий к Борису и Глебу св. Вячеслава (Вацлава) Чешского), но нигде почитание царственных страстотерпцев не достигает такой развернутости и исторической непрерывности.
Церковь учит, что уникальность подвига царственных мучеников - в прямом уподоблении Христу, Царю, который также был заколот своими рабами. Допустимо предположить, что мы имеем здесь дело с архетипом (или прообразом) еще более древним, сохранившимся в русской культуре в силу ее глубокой архаичности, - не будем забывать, что мы, по теории Льва Гумилева, да и просто согласно здравому смыслу реликтовый этнос. Речь идет о мифе царской крови, от которой зависят благосостояние государства и само бытие народа. В глубочайшей древности царь являлся жертвенной фигурой. Предполагается, что в матриархальных культурах, т.е. среди народов, поклонявшихся Матери-Земле в ее аспекте ненасытимой богини, каждого царя в конце цикла земледельческих работ приносили в жертву, дабы обеспечить вечное обновление юности и оплодотворяющей силы спутника Земли-кормилицы. В исторических уже культурах подобное действо было заменено обрядами, призванным подтвердить отроческую свежесть царя: "ритуальный бег фараона" в Египте, церемония омоложения "ваджапея" в ведической Индии.
Для народов патриархальных, исповедовавших культы "правой руки", цари были прямыми посредниками между миром людей и небесными богами, даровавшими жизнь злакам и ниспосылавшими дожди. Конечно, такого царя было немыслимо принести в жертву, но на нем лежала благородная ответственность: он должен был сам отдать свою жизнь в качестве величайшего выкупа, если жрецы требовали этого в критический для народа час.
Кровь царя, проливаемая в качестве высшей жертвы, способна отвести приговор судьбы от народа. (Здесь мы не можем подробно распространяться на тему о мистике вещественной царской крови. Отсылаем читателя к лучшему труду по данному вопросу, в настоящий момент переводимому с французского языка на русский: Александр де Даннан, "Память крови"). Если взглянуть из этой архаической перспективы, то становится понятным, почему Борис и Глеб стали во главе небесных сил, обороняющих землю русскую от врагов; и отчего первый царь новой династии Романовых так стремился установить молитвенное общение со святым царевичем Димитрием.
И последний, очень важный аспект почитания царственных мучеников. Любое их страдание воспринимается традиционным сознанием как "вольное", жертвенное. Дело в том, что подобно тому, как даже на Голгофе Христос мог призвать легионы ангелов, в одно мгновение освободивших бы Его, так и царь может воспользоваться особой мистической силой, позволяющей ему одерживать верх над врагами. По учению Православной Церкви, особенные благодатные дары сообщаются государю в таинстве миропомазания, которое совершается только над ним одним.
...В самом конце выставки в Благовещенском соборе нас ожидало подтверждение того, как традиция царственного мученичества наследовалась поколениями властителей России. Перед нами икона: Сергий Радонежский, святая Елизавета и царевич Димитрий. Образ написан по заказу дяди последнего государя, Великого князя Сергея Александровича и его супруги Великой княгини Елизаветы Феодоровны. Супружеская чета с особым благоговением относилась к памяти убиенного царевича... Рядом - перемет на мощи св. Димитрия. Он был изготовлен тщанием Сергея Александровича и возложен 26 февраля 1904 года, в день рождения императора Александра II. Годом позже, 4(17) февраля 1905 года, московский генерал-губернатор Великий князь Сергей Александрович был убит бомбой, брошенной эсером Каляевым, в Кремле, возле Никольских ворот. Ему суждено было открыть мартиролог уничтоженных в XX столетии представителей царствующей фамилии. Елизавете Феодоровне Господь судил прожить еще 13 лет, которые она посвятила делам благотворительности и милосердия. В ночь на 5(18) июля 1918 года она была расстреляна в Алапаевске. По свидетельству очевидца, в момент казни она крестилась и громко молилась: "Господи, прости им, не ведают, что творят".
Елизавета Феодоровна открывает собой список царственных новомучеников, официально канонизированных Русской Православной Церковью.
Дарья Гармоненко