Наталья Рубанова 1990-й. «Юность» еще кладут в почтовый ящик: снова подарили годовую подписку – тогда это считалось подарком. Настоящим. И никакого тебе вирта: эпоха-то доинтернетная. А по сему, вдыхай запах свежеизданного, прицеливайся, лови! Тогда-то она мне и попалась: конечно, «чудо как хороша», даром что мельничиха: ни дать ни взять – прекрасная. Как у Бетховена. Только у Сазанович.
«Проходи. Не споткнись. Так. Тут налево. Теперь направо. Прямо. Света нет. И не будет. Я живу без света. Почему? Вовсе я не крот. Еще чего! Просто мне нравится жить без света. Ты разве не читала, что свет разрушает мозговое вещество? Осторожно. Как ты только умудряешься спотыкаться? Не ойкай. Это мышь. Уже пришли. Поднимай повыше ноги. Тут порог. Высокий, кстати. Обязательно надо головой удариться. Дылда. Вымахала, осторожности ни на грош. Погоди. Сейчас зажгу свечку. Теперь нормально. Закрой дверь за собой. Боишься? Ну, не закрывай, Не настаиваю. Ну-с, я тебя слушаю».
Потом, много позже, я наткнулась на «чисто женский» пассаж Токаревой: «На страницах этой удивительной (Уф!– Н.Р.) прозы так причудливо переплетаются жизнь, любовь, искусство и мечта». Однако не это даже было самым «многообещающим» – аннотация оказалась куда более красноречива: «Только любовь дарит женщине счастье! В этом твердо уверена шестнадцатилетняя Люська┘» После сей «широкоформатной» презентации (ай да редактор!..) книга, как любят теперь выражаться иные человекообразные, была «обречена на успех». То есть ты бы, читатель, ее – «Предпоследний день грусти» Елены Сазанович (Эксмо-Пресс, 1998) – и в руки-то не взял, кабы, скажем, не всегда бескорыстный профинтерес. Однако аннотации я тогда на слово не поверила, привычно перелистнув страницу. Да и какая, в сущности, разница, что героиня, как сообщается мариванне на обороте титула, «┘узнала безумную страсть и предательство┘»? Все это – чушь, ведь к тому времени я уже восемь лет как помнила «Прекрасную мельничиху»: маленький шедевр.
Журналист и сценарист (Белорусский государственный университет, затем ВГИК), Елена Сазанович дебютировала как прозаик в «Юности» (1990): за повесть «Прекрасная мельничиха» она и получила премию Бориса Полевого – «Лучшая проза года». А в 94-м международный литжурнал TRAFIKA опубликовал этот текст на английском. Потом, в конце 90-х, вышли книги «Смертоносная чаша» («Локид»), а также «Улица вечерних услад» и «Предпоследний день грусти» (Эксмо-Пресс). Однако говорить хочется, как и семнадцать лет назад, все больше о «Мельничихе». Потому как, возможно, именно она – наиболее интересная проза этого автора. Автора, сочинения которого я ценила за музыкальность, узнаваемый – будто «с придыханием» – стиль (нельзя, нельзя так о стиле! шлепаю любимую «мышь») и искрометную, не-как-у-всех искренность. Ценила, пожалуй, не меньше прозы г-на Набокова, хотя подобное соседство фамилий кажется довольно странным. И не думала в прошлом веке о том, что и их тоже: тоже проклассифицируют. Бирку привесят. К примеру, «модернизм». Или «магический реализм». Или, скажем, «ЖП». Обычно ведь как: если о любви, то сразу вешают «ЖП»: майская ночь, lit'утопленница.
Итак, Елена Сазанович пишет о любви, что по нынешним временам, так скажем, немодно. Даже неприлично (если речь не о «лавбургерах» с грифами «для одиноких москвичек»). Любовь – это моветон. Любовь – это ЖП. Любовь – это для невежд и домохозяек. Н а с т о я щ а я л и т е р а т у р а – она ведь умная, всегда о другом. Не о любви, нет-нет. А если даже и «да», то «в ином масштабе». Новые «Алые паруса» невозможны, не так ли, читатель? И все-таки Сазанович перекликается с Грином. А еще – с Андерсеном: «Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Неужто ты сам не видишь, как велика ее сила? Подумай, ведь ей служат и люди, и животные! Она босиком обошла полсвета! И эта сила скрыта в ее сердце» – именно так писал великий сказочник о силе любви. И именно эта сила движет персонажами Сазанович. Которой наплевать на моду и «гендерные стандарты».
Банально? Все уже было? Да, читатель, все уже было. Пора начинать сначала. Терпи.
Ее не интересует, так скажем, «мировой масштаб». Ей вполне достаточно всего лишь чувства, которое «движет миром». Она не делает – не считает нужным? не может? – тех или иных обобщений, каждый раз заново изобретая «любовный велосипед». Ей для реализации замысла вполне достаточно материала, называемого душевными движениями лирической героини. Или героя. Однако вот прописать последнего изнутри, от первого лица (М), Сазанович, насколько мне известно, пока не смогла. Или не захотела – например, повесть «Циркачка»: «И с томным (выделено мной. – Н.Р.), задумчивым видом небрежно опустил руки на клавиши» (между тем «томный» в лексиконе так называемого сильного пола отсутствует в девяноста процентах из ста; подобных проколов немало. – Н.Р.). Или: «Боже, как пошло. Боже, как скучно. Но я старательно улыбаюсь Вике. И всем своим видом показываю, что меня до глубины души трогает эта песня» («до глубины души трогает» – опять-таки лексика... дамская; вообще же это напоминает чем-то мои ранние, крайне неудачные опыты «мужской прозы от первого лица»).
Впрочем, далеко не всем писателям удается, как, скажем, той же Петрушевской («В садах других возможностей»), уйти от гендерных ловушек. Елена Сазанович их не избежала: да и хотела ли? Слишком разные у них с Петрушевской «весовые категории». Иной принцип переработки материала. Цена же порой – исчерпанный лимит читательского доверия к персонажу-мужчине. Возможно, это не столько вопрос профессионализма, сколько осознанная позиция. Но так и хочется порой изменить пол героя – как вот здесь, к примеру: «Я бесцельно бродил(а) по многоцветному многомиллионному городу. Абсолютно одинокий(ая) в этом страшном бездушном мире».
Но что же «Мельничиха», почти загипнотизировавшая автора этих строк в 90-м и, несомненно, «подлившая романтического яду» в ранние его тексты? Все вопросы к Яндексу, господа: «Прочитала в свое время «Прекрасную мельничиху» Елены Сазанович – одно из самых сильных впечатлений в жизни...» – автор: Zahir, дата: пт, 2007.03.30, 23:25.
