Право писать грубо

Писать о Николае Коляде в объемах газетной статьи – дело, как говорится, неблагодарное. Спектакли по его пьесам идут почти на всех континентах, и редкая постановка остается без внимания критики. Написаны многочисленные рецензии, обзоры, научные статьи, монография, защищаются дипломы, диссертации. Статистика подтвердила, что Коляда – один из самых репертуарных современных драматургов. Еще немного, и пора будет выпускать собрание сочинений. А пока в арсенале Коляды – пять сборников, выпущенных в Екатеринбурге в 1994 («Пьесы для любимого театра»), 1997 («Персидская сирень»), 2000 («Уйди-уйди»), 2002 («Кармен жива») и 2003 («Носферату») годах.

Объективно оценивая весь вал театральных рецензий о работе этого драматурга, нельзя не признать, что в основном критики Коляду ругали. Тем интереснее заглянуть в первоисточник – литературные тексты – и проанализировать, в чем, собственно, заключаются заслуги этого «живого классика».

Замаскирован под «чернуху»

Как драматург Коляда проявил себя в 1986 году. Первая его пьеса «Играем в фанты» сразу же привлекла внимание театральной публики (она была поставлена в 91 провинциальном театре!). Естественным было и то, что творчество Коляды сразу же было воспринято как продолжение линии «чернухи». Сам драматург не скрывал, что на первых порах подражал Разумовской и Петрушевской. Однако, несмотря на то что в его пьесах фигурировали до боли знакомые и к тому времени приевшиеся черты бытовой «чернухи»: сленг, пьяные развлечения, базарные склоки, маргиналы, скудная, убогая обстановка, – они не были самоцелью драматурга.

Несомненно, все внимание Коляды изначально было направлено на современного «маленького человека», оказавшегося таким же убогим, униженным, оскорбленным и в постсоветской действительности. Попав в ту или иную коллизию (или, как они сами говорят, «ситуёвину»), его герои обнажают перед читателем/зрителем весь нравственный ресурс, на который только способны.

Возьмем пьесу «Тутанхамон» (2000). Обстановка снаружи: полуостров под названием «Куба», на котором есть все: «клуб с прогнившей крышей, кафешка стеклянная – «чипок», церковка маленькая, рядом с ней наркологическая больница┘»; внутри – «в квартире везде обои синенькие, синий абажур, чистенько и все по-простому┘». Так же «просты» героини: Тамара (сорок лет с хвостиком) в мини-юбке, рыжем парике и кофточке из люрекса и ее ровесницы, такие же нелепые Ася и Ольга. И над всем этим – портрет Тутанхамона под стеклом. Одна выходит замуж, другие завидуют. Женихи, правда, незавидные. В финале все три выстраиваются на балконе в ожидании суженого и твердят, как молитву, слова: «Я люблю его, я люблю его, я люблю его, я люблю его┘» Наивно? Да. Сентиментально? Более чем. Но героинь-то жалко.

Мир и мирки

«Квартирки» и «дома» мира Коляды представляют собой набор вещей, «барахла», «хлама», «помойку». Это могут быть и пищащие на батарейках китайские павлины с красными глазами, и яркие настенные коврики в оленях и лебедях, и расписные кухонные полотенца, и фотообои «Отговорила роща золотая», и пластмассовые розы. А посреди «маленького такого дурдома» – обязательно портреты кумиров, певцов, сериальных актеров. Все это создает хоть и сомнительный, но уют. Драматург, он же режиссер, он же сценограф, украшает жизнь своих персонажей настолько, насколько они, по задумке автора, понимают красоту. Он и героев своих одевает цветасто, что называется, «вырви глаз»: если юбка, то совсем короткая, да еще и ярко-розовая, если кофточка, то «блестючая», с люрексом. В постановках под руководством Коляды – обязательно парики, синие, рыжие, «под Анжелу Девис». В ход идут короны, маски, тюбетейки, марлевые воланы, золотые зубы, бусы, бантики, бисер, мишура┘

Коляда, кстати, всегда сам покупает на рынке все эти вещи, которые в контексте театрального представления перерастают в кич, иногда грубый. Однако кич здесь – собственно, язык не драматурга, а его героев.

Эффект авторского присутствия

Создается просто. Обширными лирическими ремарками. Пожалуй, только Николай Коляда может позволить себе так разгуляться на страницах драматического произведения. Описывая место действия, он непременно проведет вас с улицы, на которой попутно будут разыгрываться целые сценки и даже драмы, в дом, где живут герои. Может быть, опишет подъезд, обязательно укажет, какой ширины коридор в квартире, сколько в ней комнат, как они обставлены, что видно из каждого окна. И обязательно снабдит все это своими, на правах хозяина, замечаниями: воскликнет «Как хорошо!» или заметит для постановщика «Это важно». А то и позволит себе влезть в голову персонажа и написать, о чем тот думает. Автор не над героями, а среди них, в их мире. Эту манеру Коляды хорошо усвоили почти все его ученики. Василий Сигарев, Анна Богачева, Артем Северский, Гульнара Ахметзянова и другие практически не отстраняются от своих героев (особенно это проявлено в первых работах). Как бы передвигаясь вместе со своими героями (чаще – одним героем-одиночкой), постоянно незримо присутствуя, они не только передают их состояние, но и создают определенное настроение своих пьес.

Жанр

В критике почти принят термин «пьеса Коляды», настолько индивидуально ярко выражает он в своих произведениях стилевой колорит. Однако по сути это, конечно, мелодрама. Мелодрама, не требующая особого литературно-художественного вкуса, эстетического восприятия, доступная разным возрастам после 18 (или даже после 15) и разным слоям населения, независимо от их образования. Некоторые критики называют Коляду «массовым» драматургом, в советском литературоведении, возможно, назвали бы народным, однако здесь можно поспорить. Массовая литература, как правило, быстро теряет свою актуальность, выходит из моды. Пьесы Коляды останутся просто потому, что, во-первых, оригинальны и построены по законам хорошо сделанной драматургии, а во-вторых, они по содержанию оказываются гораздо глубже так называемой драматургии ширпотреба.

Возьмем для примера пьесу, спектакль по которой был представлен в этом году на «Золотой маске». В «Амиго» странная семейка из пьющих мамы, дочки и внука (кстати, безотцовщина – непременный атрибут пьес Коляды) вынуждена продать свою квартиру новорусской девахе. Мама пишет рубаи и афоризмы, дочка загоняет их за символическую сумму под крыльцом магазина. Внук промышляет стриптизом и водит домой странных личностей. Заявлены «кокетничающие» темы гомосексуализма, поверхностного эротизма. Все, что нужно для невзыскательной публики с совершенно традиционными эстетическими и политическими вкусами. Однако где-то ближе к финалу из клоунов начинают вылезать живые люди. Бывшая порновезда Жужа оказывается Ниной, мечтающей о чистых мальчиках-хлебопеках, смягчается грубый Костя, который видит в разорительнице их «помоечки» свою давно умершую сестру, тоже Нину. Клоунада заканчивается: смеяться, плакать ли, непонятно, но автор, конечно, подводит нас к сопереживанию своим героям. Пусть они на лицо ужасные, зато, как выясняется, добрые внутри. И так же искренне верят в слова о любви, и так же страдают, когда эти слова оказываются враньем.

Герои

Для самого Коляды – «это люди, которые ходят по улицам». Люди, которые хотят счастья и просят его у судьбы и никак почему-то не могут получить. «Я люблю и жалею всех, про кого пишу пьесы и ставлю спектакли», – признавался драматург в одном из интервью.

Эту любовь иногда сложно разглядеть в покалеченных судьбой героях, пьяницах, одиноких и недалеких, выражающихся на своем метком, но все же понятном «птичьем языке». Это всегда, по меткому выражению одного из критиков, «обманутые вкладчики», люди, не умеющие жить, «маленькие человечки», у которых в силу их простоты и неумения притворяться только один выход из двух вариантов – озлобиться и смеяться над всем высоким либо стать блаженным и верить в чудо до смерти. И чаще – они верят, несмотря на то что самые розовые их мечты чернят окружающие. Такова продавщица Наташа в пьесе «Нежность», которая, несмотря на далеко не юный возраст и наличие семьи, мечтает о прекрасном принце до такой степени, что каждый раз добегает по перрону до «головы состава»: вдруг сегодняшний машинист окажется тем, о ком она думает день и ночь? Однажды в электричке она встречает одноклассника, охранника Колю, и как на духу выкладывает ему все о своих мечтах, о том, как она стыдится мужа-шофера, о заветной тетрадке, в которую записывает стихи. Он заливает ей про свою устроенную жизнь. Она – блаженная – верит человеку, который по всем признакам – преступник-рецидивист. Она – поет о нежности, он – крадет у нее кошелек. В финале героиня бесконечно (тоже один из приемчиков для «раздеребенканья» зрителя) повторяет: «И все-таки она есть┘ нежность┘»

Язык

«Столичная штучка» Лариса из «Куриной слепоты», брезгливо оглядываясь, изрекает: «Я вдруг подумала, что Достоевский был ерунда себе┘ Ничего особенного┘ Вот это, куда я попала, – дно, вот это жизнь, тут страшно┘ тут достоевщина настоящая».

Действительно, многое в авторских описаниях напоминает «петербургские декорации» Достоевского, обстановку горьковских ночлежек, гоголевскую матушку «Расею». Многое, но не язык. Вампилов и последовавшие за ним драматурги проделали огромную работу по возвращению живого языка на сцену, и Коляда сыграл здесь не последнюю роль.

При первом же появлении его герои ошарашивают энергией словесных наворотов. В «Мурлин Мурло»: «Ах, пардон, ёк-макарёк, не представилась! Инна Зайцева! Советский Союз! Впервые без намордника!» В «Куриной слепоте»: «Познакомимся. Я начальников начальник и мочалок командир. Зорро. Сам себя так назвал. У богатых беру, бедным раздаю. Жизнь у нас тут ой сладкая в городе: слой повидла, слой говна». В «Амиго»: «Я обезножела, я себе сделаю суицид, не верьте, что я своей смертью умерла, только суицидом». Сам Коляда отстаивал право на грубый язык в своих пьесах. Поддерживали его немногие, но объективное литературоведение в лице критиков Н.Лейдермана, О.Игнатюк, Е.Сальниковой доказало, что язык героев Коляды – скорее часть народного фольклора, чем грубая ругань, что в нем больше артистизма, чем вульгарности, что только такой язык может быть адекватен тому миру и тем героям, о которых пишет драматург. Коляда, как в свое время Горький, собирает перлы народного остроумия в записные книжки. Он, наверное, практически единственный писатель, который может еще подписаться под словами автора пьесы «На дне»: «Даже дураки в России глупы оригинально, на свой лад, а лентяи – положительно гениальны. Я уверен, что по затейливости, по неожиданности изворотов, так сказать – по фигурности мысли и чувства, русский народ – самый благодарный материал для художника» («Заметки из дневника. Воспоминания»).