Надежда Муравьева Коррадо Ауджиас. Модильяни./ Пер. с ит. Т.Соколовой. – М.: Молодая гвардия, 2007, 256 с.
Амедео Модильяни, как мы знаем, вовсе не был изначально парией, изгоем, мировым страдальцем и страстотерпцем. Он происходил из весьма состоятельной итальянской семьи и в юности, пожелав стать художником и скульптором, довольно неплохо проводил время в Венеции, а когда ему это надоело, перебрался в Париж – родину всяческой богемы. Там-то он и стал алкоголиком, юродивым, мучеником от искусства, учеником Казановы и наркоманом. Там он валялся, избитый, в изодранном пиджаке, на улицах перед дверями закрытых на ночь кафе, там танцевал обнаженный при свете звезд в парке рядом со своей мастерской, там участвовал в оргиях и вообще радовался жизни, как умел.
Если же мы всего этого по какой-то причине не знаем, то книга Ауджиаса расскажет нам обо всем вышеизложенном, и не только об этом. Целая гроздь душераздирающих любовных историй будет наградой терпеливому читателю – ибо какая же богемная жизнь без романов, внебрачных детей и свиданий в Люксембургском саду?
Как правило, в жизнеописаниях мы находим несколько ретушированный, подправленный портрет героя – подправлен он, собственно, желанием автора не перегнуть палку, не испортить песню и не сгустить слишком уж пристрастным отношением мягкие краски, которыми окутан дальний образ любимого персонажа. Всегда приятно наблюдать, как автор подобного рода жизнеописаний старается держаться на расстоянии от портретируемого, убеждает читателя, что «есть многое, о чем нам никогда не узнать, и нам не разгадать этой загадки┘».
Конечно, в случае с Амедео Модильяни (или Дедо, как называли его домашние и друзья), Ауджиас тоже тщится напустить легкого тумана, этакого романтического флера, но, как известно, шила в мешке не утаишь. Дело даже не в том, что нравы и обычаи парижской богемы, круга друзей, среди которых были художники Пикассо, Цадкин, Сутин, Ривера, Маревна, поэтесса Беатрис Хестингс, танцовщица Кики Монпарнасская и прочие, нам хорошо известны.
┘О них, кстати, существуют дивные воспоминания самой Маревны – подруги Диего Риверы и своеобразной художницы. Оргии, туберкулез, сквозняки в ледяных мастерских, вдохновенные взлеты и безрадостные падения описываются там довольно-таки скрупулезно, но без смакования деталей┘
А романтики все же не выходит, потому что личность Модильяни – безусловно привлекательная и чем-то даже трогательная – при всем при этом совершенно отталкивающа. Смешно, конечно, говорить, что богема начала века (да и любая) – это прежде всего жадная и могучая сосредоточенность на себе любимом и своих физиологических и душевных проявлениях, но, с другой стороны, почему бы еще раз не сказать об этом?
Колоритность рассказов о безумии и гениальности (а также о попойках, хроническом безденежье и каком-то бездумном, особого рода самоистреблении) иногда начинает немного утомлять. Любовные истории Модильяни однотипны, хотя читаешь весь этот повторяющийся бред с интересом: «┘В какой-то момент Беатриса и Амедео начали ссориться, он развернул ее за плечи и, разбив стекла, вытолкнул из окна┘ Все очень испугались и с криками устремились на помощь бедняжке. Маревна тоже обеспокоилась, но ошиблась дверью и очутилась в темной комнате, в центре которой коленопреклоненный Витя (математик Виктор Розенблюм. – Н.М.) громким голосом молился по-русски: «Господи, избави меня от лукавого, защити от греха» – и время от времени стучал лбом о пол, кладя поклоны.
Раненую Беатрису положили на диван и накрыли пледом. Амедео метался по комнате, повторяя по-итальянски: «Это не моя вина, не моя». Митрани, который было занялся любовью с Кармен, взбудораженный криками и суматохой, предпочел удалиться со своей красавицей в сад. «Мы выходили, – пишет Маревна, – переступая через осколки стекла. Праздник продолжился до рассвета в атмосфере полного безумства. Амедео запел, Митрани и Кармен опять принялись за свое, Макс Жакоб, сидевший на земле у ног Беатрисы, положил голову на диван, сжимая в руках требник, а сама Беатриса, накрыв голову подушкой, болезненно рыдала┘»
Автор даже не хочет утомлять читателя этими описаниями «накаленных до предела историй, подогретых умопомрачительным сексом, алкоголем, наркотиками, интимными излияниями, порой шутливыми, но всегда однообразными выходками┘» Вся штука в том, что все они «заканчиваются одинаково» – так что толку их повторять?
Одна из них – самая долгая, длиною в жизнь Модильяни – закончилась его смертью в 1920 году и самоубийством его невенчаной жены, беременной вторым ребенком, Жанны Эбютерн, выбросившейся из окна сразу после похорон мужа.
┘Странные детали в воспоминаниях друзей, иногда абсурдные и дикие, иногда просто жалкие и страшные: «Каждую неделю я привозил ему немного угля, но потом на несколько дней должен был уехать из Парижа. По возвращении я навестил его, и положение его было ужасным. Он лежал рядом со своей женой на убогой подстилке, в тошнотворной грязи. Я был очень обеспокоен и спросил: «Ты хоть что-то ешь?» В этот момент ему принесли коробочку сардин, и я заметил, что два матраса и пол были покрыты пустыми, блестящими от масла коробочками. Модильяни, умирая, восемь дней питался сардинами┘»
Ко всему этому хочется (да и нужно) прибавить только одно: тридцать шесть лет этой довольно-таки беспросветной жизни парадоксальным образом впустую не прошли. Амедео Модильяни говорил, что когда-нибудь «все поймут, кто он такой». Прошло почти два века. Все, похоже, это поняли. Именно поэтому и появилась на свет эта книга.
Дарья Гармоненко