Ольга Рычкова Михаил Филин. Мария Волконская: «Утаенная любовь» Пушкина. – М.: Молодая гвардия, 2006, 432 с. (Жизнь замечательных людей).
Марсель Брион. Дюрер. / Пер. с фр. Л.Матяш. – М.: Молодая гвардия, 2006, 180 с. (Жизнь замечательных людей).
Что общего у таких разных людей, как княгиня-декабристка Мария Волконская, урожденная Раевская (1805–1863), и сын нюрнбергского ювелира, художник эпохи Ренессанса Альбрехт Дюрер (1471–1528), – кроме того, что обе их биографии выпущены в одной серии? Автор первой книги Михаил Филин – известный историк и писатель, ученик знаменитого пушкиниста Валентина Непомнящего. Вторая написана Марселем Брионом (1895–1984), членом Французской академии, автором романов-фантасмагорий, литературным критиком, историком искусства, известным у нас по биографии Моцарта. Но если вчитаться и всмотреться внимательнее, жизнь Волконской очень напоминает некоторые – апокалиптические – работы Дюрера.
Взять хотя бы знаменитую гравюру «Прогулка»: ухмыляющаяся Смерть, прячась за деревом, преследует влюбленных. Так было и с Волконской, которая летела на каторгу к мужу Сергею Волконскому и не думала, сколько смертей ждет впереди – в том числе маленького сына и новорожденной дочери. Голову дюреровской Смерти венчают песочные часы, которые «отсчитывают минуты кратковременного счастья», а влюбленные «так ничего и не заподозрят и останутся в этом счастливом неведении до того момента, когда, выскочив из-за дерева, насмешливый скелет схватит их за горло┘»
Хотя «жили счастливо и умерли в один день» – отнюдь не про супругов Волконских: Мария Раевская выходила замуж без любви. Она пылала страстью к Пушкину и даже написала ему признание по-французски – на страницах «Онегина» этот поступок повторила Татьяна Ларина. Поэт, как и его герой, ответить на пылкое чувство взаимностью не смог, но и доверчивостью юной барышни благородно не воспользовался. Потом, конечно, по-онегински страдал и каялся, но поздно – «другому отдана и буду век ему верна». В горе и в радости, хотя радости было мало, а горя – сколько угодно.
Когда государственному преступнику декабристу Сергею Волконскому определили двадцать лет каторжных работ в Сибири с последующим поселением, у Марии на руках был маленький первенец: «К несчастью для себя, я вижу хорошо, что буду всегда разлучена с одним из вас двоих; я не смогу рисковать жизнью моего ребенка, возя его повсюду с собой». Сын остался у бабки, прожил на свете два года, встречи с мамой так и не дождавшись┘
Хотя князь Волконский был не тем человеком, ради которого стоило жертвовать чьей бы то ни было жизнью – особенно детской. Во время следствия он вел себя как суетливый предатель и трусливый лицемер. Много раз пытался преуменьшить свои заговорщицкие заслуги («Во второй армии большое число сочленов уверены были, что я в оной имею наибольшие способы, я собственно был убежден, что оные почти ничтожны»), разделить с товарищами вину за содеянное («Не оправдывая себя, щитаю, что Якубович мне в сем соучастник») или просто перевалить ответственность на других («Вот, сколько могу припомнить, смысл предложений Пестеля; называя его, а не себя, я не делаю сие в виде оправдания себя – но для соблюдения истины»). Из-за пустопорожних откровений Сергея Григорьевича под подозрением оказались минимум десяток совершенно посторонних человек: «называя их имена, генерал сокрушался», что «неосновательными словами┘ вводит людей под ответственность», и каялся, что «себе во вред лучше о всем сознается – нежели невинно навлечет на других подозрений и взысканий».
Ничего странного, что семейная жизнь героя не ладилась и в ссылке. Декабрист Вадковский сообщал в письме князю Оболенскому о чете Волконских: «Как мне показалось, одно приличие удерживает мужа и жену под той же кровлей; а кто из них виноват, знает один Бог┘» Отношения между супругами были таковы, что Марии Николаевне приписывали тайную связь с декабристом Поржио, которого считали истинным отцом ее рожденных в ссылке детей. Домашний апокалипсис растянулся на годы, но не закончился даже с отъездом Волконской в Москву к дочери (Сергею Григорьевичу дозволили покинуть Сибирь несколько позже). Смерть по-прежнему выглядывала из-за дерева: список утрат пополнился именами зятя и двухлетнего внука, и от этого удара княгиня уже не оправилась.
Наверное, Альбрехт Дюрер мог бы сделать с Волконской не одну гравюру на тему смерти. Такое тогда было апокалиптическое время – рубеж двух веков, XVI и XVII: мор и глад, стихийные бедствия и крестьянские войны... Считалось, что «все эти явления были вызваны Божьим гневом. Это Господь подавал знаки о приближающейся расправе». Художника тоже преследовали мысли о конце света, которые вылились в ряд гравюр, самая знаменитая из которых – «Четыре всадника» из серии «Апокалипсис». Для Дюрера было важно донести свое видение светопреставления до как можно большего числа людей, и его «гравюрная проповедь» сочетала фантастику и натурализм. «В его Апокалипсисе практически каждая деталь связана с человеческим опытом; даже монстры на его гравюрах не кажутся ирреальными. Благодаря его таланту Апокалипсис становится понятным каждому┘ С Дюрером мы не покидаем земли, она всегда присутствует на его гравюрах в виде реалистического пейзажа, но это земля Последнего дня, находящаяся в руках ангелов-мстителей, иссушенная дыханием дьяволов и драконов».
«Четырем всадникам» Дюрера уже полтыщи лет. Кони все скачут и скачут, и остановить их не под силу даже героическим русским женщинам.
