Эпоха имени меня

Евгений Евтушенко. Шестидесантник/ Мемуарная проза. – М.: Зебра Е, 2006, 832 с.

Целой эпохой назвал его еще Булат Окуджава, и это не простой дежурный комплимент из серии «старик, ты гений». Кого-то раздражает упорное стремление Евтушенко в последние двадцать лет заменить поэзию рифмованными политическими эссе. Но, может быть, это сбывается пушкинское «лета к суровой прозе клонят, лета шалунью-рифму гонят...» Хотя такого успеха, как в поэтическом жанре, Евтушенко-прозаик не имел никогда.

Уже простое перечисление имен тех, с кем Евгению Александровичу доводилось дружить, работать или просто встречаться, впечатляет: Пастернак, Шостакович, Пазолини, Че Гевара, Роберт Кеннеди, Фидель Кастро, Пабло Неруда, Феллини, Марк Шагал, академик Сахаров, Александр Галич┘ список можно длить и длить. Ощущение, что он знал всех и вся, а все и вся знали его – везунчика и счастливчика со станции Зима, и не зря одна из глав называется «Жизнь как приключение». Правда, далеко не все встречи были приятными. Не названный по имени Сальвадор Дали, обозначенный «великим магом», предстает гнусной аморальной сволочью с фашистскими взглядами: «В каждом из нас живет убийца, и не мешать ему – есть проявление величия духа. Неубийство – это трусость, серость. Убийство настолько высоко, что не нуждается в такой мелочи, как моральные оправдания┘» И если раньше Евтушенко нравились горящие жирафы и лужеобразные часы Дали, то сразу же после этих слов одним поклонником художнического таланта стало меньше: «┘что-то странное стало происходить в моем понимании с картинами великого мага. Краски начали гноиться и медленно стекать, обнажая угреватую, нечистую кожу холстов. О, неправда, неправда, что произведение искусства живет независимо от художника! Оно, как портрет Дориана Грея, изменяется вместе с художником, запечатлевая тени его предательств на лице, когда-то не отягощенном пороками. Если, читая даже самую прекрасную книгу, мы знаем о подлости ее автора, то волей-неволей не сможем воспринимать ее в чистом виде».

Так что художников (в широком смысле слова) лучше знать исключительно по их произведениям, а то и совсем без литературы и искусства остаться можно. Вот когда мы проходили в школе «Поднятую целину», нас не посвящали в подробности жизни ее автора – и, наверное, правильно. Сколько лет минуло, а Евтушенко все помнит обиду, нанесенную ему «Михал Александровичем». При личной встрече в станице Вешенская Шолохов пообещал поддержать талантливую молодежь и, в частности, защитить от нападок поэму Евтушенко «Бабий Яр» (правда, на странице 117 автор пишет, что против «Яра» выступил в стихах Алексей Марков в газете «Литература и жизнь», а на странице 213 утверждает, что этой газетой была «Литературная Россия»). И что получилось? «Я раскрыл газету и сразу наткнулся на речь Шолохова, произнесенную им на партийном съезде, ту самую речь, которую я так ждал. Никакой защиты «Бабьего Яра» там и в помине не было. Были грубые казарменные остроты вместо обещанного удара по бюрократии и шовинизму – мелкое личное хамство, и что самое отвратительное – он обрушился с издевательскими нападками на наше поэтическое поколение, высмеивая наши литературные вечера, ни на одном из которых не был, оскорбительно называя читателей кликушами».

Но, по большому счету, все эти гонения не только вредили, но и помогали – существует же понятие «сопротивление материала». «Шестидесантники» считались яростными борцами с цензурой (и были таковыми), но без нее это литературное поколение вряд ли состоялось бы. Советские бенкендорфы волей-неволей становились «соавторами» поэта, заставляя его быть «более метафоричным», чем он «изначально способен». Получается, свободный художник и успешный художник – две вещи не несовместные, но и не совпадающие. И долгая поэтическая жизнь Евгения Александровича тому пример и другим наука. «Я не такой уж уникальный поэт, но уникальна моя судьба, – скромно признается он. – Я был во всех республиках СССР, во всех областях и краях России, побывал в 94 странах, и мои стихи переведены на 72 языка┘ Мне повезло. Я родился в рубашке. Она оказалась смирительной, но я сумел ее разодрать┘» А нынешним, выходит, не повезло: рубашки-то уже кончились.