Принудительная нормальность

Вадим Руднев. Диалог с безумием. – М.: Аграф, 2005, 320 с.

Между Чарльзом Дарвином и Уильямом Джеймсом произошел спор: что первичней – аффект или язык? Дарвин выступал за аффект. Ударив по пальцу молотком, человек испытывает боль, а уже потом кричит: «Больно!» «Вначале было слово!» – не унимался Джеймс. Разве аффект не является реакцией на языковой раздражитель? Почему, когда нам говорят: «Ты ни на что не способен», – настроение портится?

В позитивистском XIX веке спор закончился с перевесом Дарвина. В постмодернистском XX веке значительная часть философов переметнулась на сторону Джеймса. Эдвард Сэпир и Бенджамин Ли Уорф сформулировали знаменитую гипотезу «лингвистической относительности»: не реальность строит язык, а язык строит реальность. Деррида, Делез и Лакан не переставали повторять: все от языка, все произошло из языка, вся реальность это только язык. Вадим Руднев называет это направление «лингво-солипсизмом». К тому же времени относится движение антипсихиатрии, основным пафосом которого была апология шизофренического сознания, попытка показать, что шизофреники не больные люди, а по другому устроенные типы сознания, может быть, во многом лучше, чем так называемые нормальные.

Соединяя установки лингво-солипсизма и антипсихиатризма, Руднев приходит к выводу, что в каждом человеке, языке, даже в самой жизни есть и обсессивные элементы, и истерические, и паранойяльные, и шизоидные, и фобические, и депрессивные и т.д. Жизнь складывается из осколков психопатологий.

Но если так, то причина психических заболеваний – в отказе от гармоничного единства психопатологий, называемого нормой, в пользу какой-то одной, то есть в отказе от семиотической реальности «нормального», «коллективного» языка в пользу альтернативного «индивидуального» языка безумия. В свое время Витгенштейн доказал невозможность «индивидуального» языка. Это означает лишь, что с носителем индивидуального языка затруднена коммуникация. Он как бы существует в параллельном мире.

Следующим шагом Руднев безжалостно отбрасывает «как бы». Для сангвиника, истерика, параноика и шизофреника не существует общей реальности – для каждой из этих групп имеется своя реальность. Мир, который мы называем «нормальным», есть абстракция, наиболее приближенная к миру сангвиника-циклоида. Но только по той причине, что сангвиникам-циклоидам проще всего существовать в этом мире. Легко представить условия, при которых мир будет благоприятствовать совершенно другим типам личности. Соответственно изменятся представления о нормальности. Значит, мы можем постулировать существование множества психических миров для каждого характера или расстройства. Эти психические миры хотя и пересекаются, но при этом нет такого маркированного мира, который в семантике возможных психических миров назывался бы действительным.

Тогда мы не будем говорить, что человек, заболевший депрессией, начинает субъективно видеть мир в черных красках, испытывать чувство вины и тоски и т.п., но вместо этого скажем, что имеется мир, фундаментальными свойствами которого является чувство вины, мрачность, подавленность и т.д. тех индивидов, которые в этом мире пребывают.

Психотик видит стороны реальности, которые не видим мы. Но не видит многого из того, что мы считаем очевидным. Как вступить в коммуникацию с психотиком, если он говорит на индивидуальном языке? Между индивидуальным языком и коллективным не бывает зазора, они всегда хоть чуть-чуть пересекаются. А значит, возможна коммуникация. Психотик пробивается в наш мир, хочет вступить в общение, пытается изъясняться на нашем языке. Дело за нами. Мы должны попробовать заговорить на понятном ему языке. Вступить в диалог с безумием.