Сексот на фоне Пушкина

Андрей Крылов. Мои воспоминания о Мастере, или Как я стал агентом КГБ. - М.: Булат, 2005, 160 с.

"Вот когда госпожа смерть подойдет неслышными стопами к нашему изголовью и, сказав "ага", начнет отнимать драгоценную и до сих пор милую жизнь, - мы, вероятно, наибольше всего пожалеем об одном чувстве, которое нам при этом придется потерять. Я так думаю, наижальче всего будет расстаться с любовью", - горестно замечал Зощенко в "Голубой книге".

Думается, что автор воспоминаний о Булате Окуджаве, которого он трепетно и почтительно называет "Мастером", вполне согласился бы с Зощенко: кто бы ни сказал это самое угрожающее "ага", нежную любовь потерять действительно труднее всего. А ведь в случае Андрея Крылова, верного поклонника Мастера, все произошло почти что так - на ровном месте оболгали, что-то этакое нашептали, и - прощай многолетнее знакомство, более того: близость к истокам и служение поэту! Конечно, в нашей стране удивляться этому не приходится, многие любят из-за угла рявкнуть "ага" и что-нибудь такое отнять. Но пресловутая любовь - чувство рисковое, ей не в новинку очертя голову лететь в пропасть. Зато и шампанское она пьет почаще, чем более неприхотливые эмоции. Эта книга - хороший тому пример.

Сам Крылов описывает свое служение Окуджаве и последующий разрыв мирно и с юмором. "Я передумал массу всевозможных причин, по которым мы стали встречаться редко, но, как позже выяснилось, так и не догадался. Насильно мил не будешь┘" Достоинство это немаловажное, если учесть, что исследователь трясся над каждой новой строчкой барда, участвовал в создании большого самиздатовского собрания сочинений Мастера, брал интервью, записывал песни, и не было для него большей радости, чем просто послушать, что говорит (или поет) великий и обожаемый Булат. И вдруг - отстранен без объявления войны, да в придачу ко всему назван сексотом!

Впрочем, "великий Булат" в этих мемуарах предстает вовсе уж не избалованным гением, ничего такого в отличие от прочих гениев (вспомним, к примеру, воспоминания Лидии Чуковской об Ахматовой) не выкомаривает. Есть в нем некоторое скромное величие, но нет и не может быть надутости и излишнего самомнения. Хотя цену он себе знает (не без помощи молодых обожателей) и невидимой стеклянной стенкой отчуждения от "черни" все-таки отгорожен. Да и, как выясняется, не только от черни.

"В черные списки" попадают ничего не ведающие молодые поклонники, обожатели и собиратели стихотворных строчек - вдруг, ни с того ни с сего. "Налетели ветры злые, ой, да с восточной стороны┘" В случае с Крыловым "злые ветры", судя по всему, носили имя Ольги Владимировны, жены Мастера. Ситуация, впрочем, довольно банальная: кто-то же должен следить за священным огнем творчества и охранять его от профанов и посягателей. Обычно такую роль берут на себя дражайшие половины всяческих великих Мастеров. Вот и здесь не обошлось без шума┘

Андрею Крылову казалось, что любой клочок бумаги, исписанный рукой поэта, бесценен. Да что там - даже читательские письма, которые Мастер ничтоже сумняшеся выбрасывал, Крылов попросил отдать ему на сохранение. "Исторический роман сочинял я понемногу┘" Вот и автор данных мемуаров скрупулезно воссоздает свой собственный "исторический роман".

И все ж таки от судьбы в образе "ветров с восточной стороны" не убережешься. Чуть было не попал в подобный переплет еще один молодой талантливый поклонник Булата - Михаил Нодель. Он-то и "заменил" опального Крылова при Мастере, подготавливал интервью, статьи о своем кумире, ненавязчиво следил за каждым шагом поэта. Правда, пришлось Мишу предупредить, чтобы был острожен: Крылов уже был сослан с глаз долой и объявлен агентом КГБ, приставленным шпионить за Мастером, другой верный служитель Булата - Михаил Баранов был обвинен в подторговывании фотографиями поэта и тоже изгнан.

И все же - пишет Крылов - как-то раз Нодель "чуть было и сам не потерял высочайшего доверия". Наивный юноша посмел описать в рассказе, как Булат Шалвович сковыривал в летнем туалете осиное гнездо. Судя по всему, описание происшествия было забавным, потому что главный герой повествования, слушая рассказ, "от души смеялся". И тут как гром среди относительно ясного неба (прозвучавший опять "с восточной стороны") раздался грозный окрик: "Булат Шалвович - и туалет! Как вы смеете об этом писать!" Еле-еле выпросили помилование - Мастеру пришлось заступаться за незадачливого летописца.

Так что с творческими личностями (и особенно с их жрецами и жрицами) надо быть осторожнее - ведь они как петарда: никогда не знаешь, куда пальнет, куда занесет тебя, крошечную искру, внезапным взрывом. Может, ты и достигнешь "неба своего", как писал Булат Шалвович, а может, выпорхнешь этакой нагловатой птичкой, которой (опять же по словам Окуджавы) и вылетать-то неприлично "на фоне Пушкина". Тут-то тебя и заклеймят. Так уж повелось у нас на Руси.

Как писал тот же Зощенко: "А что касается как у нас, то в жизни у нас, конечно, большие перемены. И разные хорошие факты произошли, и превосходные дела┘ Но коварство у нас, конечно, имеется. И было бы странно, если бы его совершенно не было. Можно сказать, столько веков создавали и лелеяли это самое. И, наверное, не может того быть, чтобы раз-два - и нет ничего".