Игорь Михайлов Нелли Комолова. Италия в русской культуре Серебряного века. Времена и судьбы. - М.: Наука, 2005, 470 с.
Книга Нелли Комоловой выхватывает из тьмы веков Серебряный, период, как многие полагают, русского ренессанса, когда поток русских писателей, поэтов, философов, художников и революционеров устремил свой взор на берега Адриатики. Кто в поисках убежища, сначала от преследования царского правительства, потом - большевиков, а кто в поисках Прекрасной Дамы, как Блок.
Блоку Италия не пришлась по душе: "Путешествие по стране, богатой прошлым и бедной настоящим, - подобно снисхождению в дантовский ад". Поэту с супругой, завороженной Белым, сопутствовали семейный разлад и образ умершего новорожденного сына - Мити.
"Итальянские стихи" полны неизбывного, но какого-то томного пессимизма: "В черное небо Италии/ Черной душою гляжусь". И в тоже время: "Флоренция, ты ирис нежный┘/ О, сладко вспомнить безнадежность:/ Мечтать и жить в твоей глуши;/ Уйти в твой древний зной и нежность/ Своей стареющей души┘"
Великолепие и аскеза Средневековья, изнеженная и где-то даже порочная святость Возрождения, застывшие в лицах языческих богов и христианских подвижников на улицах и площадях, в соборах и фресках Италии, словно призрак, долго манивший в свои призрачные сети. А после - оглушивший и подавивший цветом, роскошью и размахом. Издалека он, призрак Италии, - прекрасная и недостижимая мечта. Но рядом - испуг, смятение, полная растерянность. Немногие выдерживают искус. Марина Цветаева пишет: "Природа - избыток, а каждый избыток, кроме человека (не людей), меня подавляет. С природой я не сливаюсь, не обретая ее, теряю себя, пропадаю в ее пустоте, - у-ми-ра-ю".
Впрочем, в этом отчуждении, смерти, погружении в "дантов ад" многие из русских путешественников ощущали нечто мистическое, инфернальное, куда надо погрузиться с головой, чтобы возродиться для новой, совершенной жизни.
Так, Андрей Белый вместе со своей женой Асей Тургеневой решили пойти путем великого греческого врача и натурфилософа Эмпедокла. Согласно легенде, Эмпедокл поднялся на огнедышащую вершину горы острова Этна и бросился в жерло вулкана, чтобы "погибнуть или превратиться в бога".
До того как отправиться в путешествие из паучьего угла Малороссии, Волыни, внучатая племянница знаменитого писателя витийствует: "┘свиток истин, развернутый в страх в душах людей, - чертит знаки; прочти эти знаки; для этого нужно уметь пробираться по кратерам жизни, уметь низвергаться в огонь, как низвергался Эмпедокл┘ - Ты этого хочешь?"
Белый отвечает: "Да, хочу!"
Однако в жерло вулкана вслед древнему греку супруги бросаться не стали, ограничившись осмотром достопримечательностей.
Но пример очень примечательный. Кого-то Италия опалила. И этот след от сладостного ожога, губительного змеиного укуса, страстного, знойного поцелуя, как у Цветаевой и Ахматовой, остается на всю жизнь. Мандельштам, хорошо знавший итальянский, будет бредить "всечеловеческой землею", образами, навеянными древними фресками и куполами соборов, а также - великого изгнанника флорентийца Данте, до конца своих дней. Восторженный Пастернак захлебнется от восторга: "Вдали за лодочной стоянкой/ В остатках сна рождалась явь./ Венеция венецианкой/ Бросалась с набережной вплавь".
Русские путешественники, унося италийскую пыль на подошвах своих сандалий, просто обретали зеркало, в котором в зависимости от угла зрения видели либо свое одухотворенное лицо, либо кривое рыло. А внезапно осиротевшая Италия долго потом не могла унять слезы от того, что она больше - не Рим, а всего лишь провинция, которую русская литература избрала для совершения моциона┘
