Григорий Архипов Марина Цветаева. Мне казалось, я иду по звездам┘ Воспоминания, дневники, письма о русской революции / Составление, предисловие, комментарии Ирины Гривниной. - М.: Текст, 2004, 285 с.
Знаменитое "поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь┘" так затерли, что слова эти сделались почти уже "без вкуса, без цвета, без запаха". И все-таки - да, заводит! Да - дальше некуда! И, как выясняется, не только поэтов, но и их старательных летописцев, комментаторов, биографов.
У русских поэтов к биографам своим отношение было всегда прямо-таки уничижительным. Как писал Гумилев: "Мой биограф будет очень счастлив┘ как осел, перед которым в ясли свежего насыпали овса". Отчего же все-таки такая несправедливость? Ведь этот "будетлянин" так искренно за тебя радеет, жизнь положит на твои дневники и письма┘ И самое важное - будет вместе с тобою в самом главном поэтическом пространстве - пространстве мифа.
Итак, поэта и его усердного биографа "речь" (да и не только она) заводит дальше некуда: в мир особый, подчас сотканный кажимостью, майей.
Марина Цветаева - человек прямо-таки безудержно мифотворящий. Все живые люди - от матери и мужа до Макса Волошина и поэта Евгения Ланна включительно (список за его огромностью можно не продолжать) чаще всего видятся ей воплощением одного определенного качества, одной, но "пламенной страсти". Земля мифа - странное пространство, древнее и напоенное нуминозными токами: там у всякого персонажа есть своя особая маска. Мать - суровая пуританка с романтическим пафосом, муж Сергей Эфрон - рыцарь из древних легенд, Волошин - пророк и вообще что-то вроде божественного Трикстера, Ланн - вдохновенный поэтический Гений и т.д. Это все хорошо, но возникает вопрос: где тут сама Марина? Кто она?
"Моя любовь - это страстное материнство, не имеющее никакого отношения к детям". "Я не любовная героиня, я никогда не уйду в любовника, всегда в - любовь". Не правда ли, звучит ошеломляюще? Любовь есть - к измышленному, в вылепленному, к домысленному.
Дневники Марины от самых первых дней революции перемежаются комментариями составителя, Ирины Гривниной. Нечего и говорить, что все происходящее (или не происходящее на самом деле) наполнено страстями, горечью, завихрениями чувств, реальными голодом и страданиями. Это и разлука с мужем, и двое детей на руках, и полный разгром всяческого быта, и попытки "служить" новой власти, и любови, и Театр, и чудесное остроумие и живость слова, и мало ли что еще┘
Эти записки и дневники общеизвестны, они уже не раз издавались и в России, и за рубежом. Интересно здесь, пожалуй, то, как они сплавляются с ремарками подчас очень страстного биографа. Ощущение такое, как если бы составительница комментариев все время стремилась вытащить Марину Цветаеву из огня пожара, разожженного подчас самим поэтом. Вырисовывается не слишком-то приятная картина: есть поэт, гонимый, непонятый и гениальный (как, впрочем, и все поэты) и есть Чернь. Именно с большой буквы Чернь. Та, которая норовит затравить, оболгать, очернить творца просто из зависти и вредности. Классика жанра, от века знакомая нам по романтическим сочинениям всех времен и народов: "Подите прочь, какое дело поэту мирному до вас? Душе противны вы, как гробы┘"
Нет, конечно, комментатор, не отрицает Маринино умение "идеализировать" людей и добавляет, что поэта "поражало нормальное невнимание людей друг к другу - каждый ведь в конечном счете занят собою больше, чем другими┘" (Как будто бы сам поэт был наделен особым внимательным даром видеть людей с их бедами и их подлинной жизнью!) И все же Ирина Гривнина согласна с Юрием Иваском, чьи слова она приводит в предисловии: "Читая Цветаеву или о ней, всегда ощущаешь непоправимую вину. Ее травили и затравили".
Кто травил? Кто в конечном счете затравил? Дело не в том, что жизнь Цветаевой не была ужасна - конечно же, была. И не в том, что ее смерть не была трагичной - над ней до сих пор можно проливать искреннейшие слезы. Разумеется, это все так, и от этого никуда не деться. Важно другое - не делить что бы то ни было на "черное" и "белое", не делать из человека (пусть даже он поэт!) героя-мученика и не снимать с него ответственности за прожитую жизнь.
Комментатор пишет: "Стоит заглянуть в книгу воспоминаний о Цветаевой - и забываешь, что она была великим поэтом. Авторы, словно деревенские соседки, наперебой обсуждают плохой характер Марины, ее неспособность приготовить сносную еду и прибрать в доме. Детей своих она, оказывается, воспитывала дурно, а младшую дочь и вовсе не любила┘" Но не будем забывать, что все эти столь возмущающие душу комментатора воспоминания писали обыкновенные люди. Просто люди. И писали они не о полубоге из мифа, а о живом человеке - таком же, как они. А если и впрямь характер Марины, с их точки зрения, был плоховат? И, может быть, правда, что детей своих она воспитала из рук вон плохо? И, может, все-таки не стоит ударяться в такой беспримерный романтизм и с кровью отрывать "поэта" от "человека"? Ведь не успеешь отделить, фигура теряет плоть, делается условной и картонной, и начинается действо: Поэт и Чернь.
"Поэт" - прекрасен, и "нам до него, как до звезды небесной". Чернь┘ ну тут уже и слов никаких не надо - и без них понятно┘ Вера и Лиля Эфрон, сестры мужа Цветаевой, "слабенькие актриски с неудачно сложившейся личной жизнью", смели упрекать Марину за скверное, с их точки зрения, отношение к младшей дочери┘ "Бывшие коктебельские друзья хором травят┘" "Злые языки, трудившиеся не один месяц ("дурная мать", "неверная жена", "увезла мужа в Белую армию"┘), теперь добавляют: "бросила младшую дочь на произвол судьбы" (после смерти той в приюте)┘ Автор комментариев пишет о Марине: "Истинное ее отношение к детям, как у всякого поэта, лучше всего выражено в стихах". И еще: "Не будем пачкать ее память посмертным осуждением". То есть опять: "Руки прочь от поэта, не вам чета!" Да, поэт должен творить, но это еще не значит, что он - Аполлон, Юнона и Авось в одном лице!
И как тут объяснишь, что дело тут не в "осуждении" и не в исступленном желании "пачкать" память дивного поэта, а просто в естественном человеческом отношении людей к человеку, попытке снять наконец с него котурны - эта обувь из мифов, в ней же (на ней) так неудобно, Господи! Но поэт как-то не хочет слезать┘ И комментатор - тоже┘
