Эссенция превратилась в вонючий отстой

Денис Лешков. Партер и карцер. - М.: Молодая гвардия, 2004, 300 с.

Начало века - удивительное время. Удивительным оно смело может считаться прежде всего потому, что литературным русским языком тогда владели даже такие неприхотливые создания, как юнкера, телеграфисты и артиллерийские офицеры. Ни о какой грандиозности чувств и признании потомков они и не помышляли и вели свои дневники и записки просто так, как говаривала Тэффи, "потому что так уж нужно".

Записки офицера и балетомана Дениса Лешкова относятся как раз к этому трогательному жанру. Так как писались тетради скорее всего от безделья, в стенах карцера, ни о какой особой рисовке говорить не приходится - разве что перед самим собой, да и то в меру. Автор - что еще более удивительно, чем уже упоминавшееся его умение связно излагать мысли на бумаге, - начисто лишен дидактичности, да и с моральными качествами у него туговато. По словам все той же Тэффи, он - один из тех самых обыкновенных молодых людей, которые, если подмешать к ним барышень, "составляют вполне сносную театральную толпу". Вот Лешков ее и составлял, составлял исступленно и чуть ли не с самого детства: головокружительная карьера от организатора оркестра балалаечников в Кадетском корпусе до записного балетомана Мариинского театра - есть что вспомнить. Да и барышни "подмешиваются" в веселую толпу офицеров-балетоманов очень охотно, и какие барышни! Тут уже не о театральной толпе идет речь (хотя и о ней тоже), а о святая святых театра - о сцене! Знаменитая Кшесинская, неподражаемая Павлова и прочие очаровательные звезды балета - все наперебой обожают ничем особо не примечательного Дениса┘ Хотя - стоп.

Изумительное дело: несмотря на умение "кутить широко и толково", на самое натуральное злоупотребление водкою, шампанским моэт и шартрезами, на совершенно беспорядочные вороха романов и офицерско-телеграфный сленг того времени, вроде "адски целоваться", "адски трогательно прощаться" и прочего в том же духе, Денис Лешков чем-то (снова это слово подвернулось!) удивляет читателя. Он - "не бог, не царь и не герой", и две трети его мемуаров до того пропитаны разного рода спиртным, что кажется - страницы на ощупь влажные! Что же такого может быть в самом обыкновенном артиллерийском офицере, дилетантствующем музыканте, досконально изучившем балетное искусство (и не только ради "ножек", хотя эти "ножки" занимают, как водится, не последнее место у него в голове)?

Как бы это поточнее ответить┘ Пожалуй, наличие чего-то своего, только Денису Лешкову присущего, того, что в просторечии до сих пор называется душою┘ А здесь чуть не первое место занимает искренность и приверженность чему-то "главному". Вот и пишет Денис вдохновенно, что для него балет "никогда не являлся зрелищем, наводившим на игривые мысли┘". И продолжает: "Я всегда вижу на сцене только искусство и увлекаюсь только этим искусством, и если для меня не безразлично, танцует ли на сцене хорошенькая танцовщица или форменный урод, то опять-таки только в силу эстетических соображений┘" Самое странное, что ему веришь, причем веришь безоговорочно. Нельзя сказать, чтобы подобные слова не вызывали улыбку┘ А впрочем, все равно: ему веришь.

Точно так же не можешь не верить этому горе-офицеру, бегающему от службы с ловкостью неизреченной, когда он описывает свое увлечение Львом Толстым, Кантом, Лапласом, философскими и научными теориями┘ И его закадычным приятелям, офицерам-пропойцам, которые на последние деньги покупают корзины цветов Кшесинской - из чистейшего преклонения перед святым искусством┘ И особенно - когда Денис Лешков, офицер 3-й роты Кронштадтской крепостной артиллерии, честно записывает в тетрадку, как в начале кронштадтского мятежа солдаты, одетые в рваные лохмотья вместо шинелей и ошалевшие от тухлой солонины, вышли на плац перед казармою, чтобы "объяснить свою претензию" начальству.

И вырисовывается в дыму и безобразии мятежа портрет русского офицера не худшего розлива, а точнее, человека, который, как у Чехова в "Чайке", "хотел, но не смог". Этакий l"homme qui a voulu. Хотел написать петицию в защиту солдат, но большинство офицеров трусливо отказались, вот он и не стал. Рвался помочь арестованным, которых ожидает виселица, но помочь успел только щами и хлебом (хотя для голодного человека и это немало). Хотел героически отказаться стрелять в "своих" матросов, да за все дни восстания так с ними и не столкнулся, так что отказываться не пришлось┘ И все же┘

Странно, но факт - что-то в авторе этих немудреных записок трогает за сердце. Скажем так - он по крайней мере "хотел", по крайней мере "пылал", по меньшей мере - "жил". Да, в герои того времени он вряд ли годится, там все больше демонические Распутины, неврастенические Даниилы Андреевы, суровые Столыпины, прекрасные и загадочные Анны Павловы┘ И все же┘

После перелома - революции и террора - Денис Лешков продолжал вести свой дневник, благо никому до этого не было дела, работал архивариусом в новообразованном Управлении государственными академическими театрами. Многоцветная круговерть начала века разбилась на мелкие осколки: артисты сбежали за границу, рестораны позакрывались, румыны и цыгане исчезли, попойки кончились, театр развалился. Лешков характеризует эти замечательные времена коротко и ясно: "Эссенция превратилась в вонючий отстой".

Не правда ли, звучит очень по-современному?