Случайно найденное в архивах, уцелевшее в чаду трех войн и одной революции┘ Жалкие тетрадки, торопливо исписанные карандашом или скользкие сафьяновые "книжки для дневников"┘ Марина Цветаева говорила, что "писать в сафьяне - это то же самое, что пахать в бархате". Но тут ведь не стихи - другое.
Странная, почти совсем утраченная жажда оживить свою жизнь в увесистых мемуарах, в тощих записках, в записных книжках. Писали все: курсистки, врачи, студенты, юнкера, инженеры, музыканты, куртизанки и дамы без определенных занятий. Трудились бог его знает для кого. Тэффи, например, утверждала, что мужчины всегда пишут для потомства, а дамочки - для Владимира Петровича или Сергея Николаевича. Жалкие типы, жалкие мысли, ничтожные ситуации┘ "Сергей Николаевич говорит, что глаза - это зеркало души. Он очень умен и я боюсь его".
Но вот что останавливает: век спустя эти чудом уцелевшие на страницах дневников Сергеи Николаевичи и прочие Ивановы и Петровы умиляют душу так, что и представить нельзя. Вроде лиц на избитых временем дагеротипах и фотографиях: какие невероятные лица! И дело даже не в том, что они красивы, нет, они - слово само просится на язык - своеобычны. У каждого такого Сергея Николаевича на лице печать чего-то давно потерянного, небывалого, того, что ушло совсем, и вернуть его нет никакой возможности┘ Будто другие люди.
Потеряно ли? Вырезано? Выгнано? Растоптано? Обезличено? Как будто ластиком стерто с поверхности страны. Обыденная милая жизнь, зимняя Москва, литературные кружки, завтраки в вокзальном ресторане, абажуры с бахромой┘ Кому это нужно да и зачем?
Пусть это все игрушки,
пустяки,
Никчемное, ненужное, пустое.
Что из того! Дни были так
легки,
И в них таилось нечто
дорогое┘
Вот. Слово найдено. Поэт Северянин, умудрившийся написать скандальное: "Вонзите штопор в упругость пробки, и взоры женщин не будут робки" (чем довел до исступления Льва Толстого) и на этот раз не промахнулся. Это "нечто дорогое" дорого не только для живших тогда и утративших все, и не для тех, кто с выпученными глазами ударяется в квасную идеализацию "России, которую мы потеряли". "Как упоительны в России вечера┘ кучера┘ повара┘ юнкера┘" (Список можно при желании продолжить, благо никакой такой России никогда не существовало.)
Оно дорого - для нас. Это - то, что не может не волновать до сих пор. Особая "легкость" дней. Странные люди, ходившие тогда по цокающим булыжникам городов. Их голоса, все еще эхом отдающиеся в старых фильмах, где "актеры прежней школы" играют аристократов, интеллигентов, приживалок и - надо же! - у них получается!
В Италии недавно нашли мастерскую Леонардо да Винчи. Стены расписаны местами облупившимися, но все еще цельными фресками: птицы, человеческие фигуры, крылья┘ И никто, в общем-то, не поражен. Да, мастерская, да Леонардо. Да Винчи. Подумаешь, эка невидаль!
Наша страна кое-чем отличается от Италии. Нет, не климатом. Преемственностью традиции. Мы не можем найти мастерскую художника прежних времен или войти в нетронутый дом поэта, потому что прошлое оказалось отделенным от нас глухой стеной. Или лучше сказать - сложено в сундук вперемешку со всякой рухлядью, до востребования. Иногда можно вынуть, написать детектив, сделать миленький сериал с дамами в шляпах, потолковать о нищете музеев┘ Иногда можно поиграть в то, что мы продолжаем эту самую "Россию, которую мы потеряли". Кое-кто "продолжает" ее всерьез. Но это скорее казус.
И вот эти ничтожные люди, которых мы потеряли, все эти Сергеи Николаевичи и Владимиры Петровичи - пишут. Похоже, они все-таки пишут нам - через время (может быть, права Тэффи, и мужчины действительно "ведут дневник для потомства"? Да и милые дамы - тоже?).
Вот и вырисовываются слова, не слишком употребительные сейчас в печати: "дорогое", "милое". То прошлое, которого нет, которое сдано за ненадобностью и наивностью в архив и которое все-таки есть. Когда ты начинаешь говорить, выстраивать диалог, искать утраченного собеседника, он не может не ответить. Это психологический факт. Так люди находят свою потерянную юность, свои воспоминания, свои любови. И они, эти воспоминания, откликаются - из-за стены.