Сергей Арутюнов Павел Басинский. Московский пленник. - М.: Хроникер, 2004, 384 с. (Зрячий посох).
Требование гуманизма в России сопряжено с антинигилистическим направлением умствования так же неотвратимо, как любой умеренный консерватор грезит по "элементарной, хотя бы поверхностной, гигиенической, так сказать, нравственной цензуре", а либерал не любит говорить о нажитом при свободе┘ Павел Басинский, тщательно подчеркивающий свое "небарское", провинициальное происхождение, брезгует как маргинальным в искусстве, так и "запретными темами" - вполне аристократически.
Маргинальное испокон века служит столичному, развлекает его, находится с ним в стыдной взаимовыгодной связи. Что, разве нет "столичного искусства"? Есть. Для своих, возносимое, необсуждаемое, стайно и стадно огрызаемое от нападок и сомнений в "святости". Символы веры, а лучше сказать, неверия. В Аду, наверно, тощие черти верят в священство чертей потолще. В эдакой топке кто плодовито-ужаснее, тот и "прав". Скалярная нравственность.
И разве нет просто Искусства, просто русского классического искусства с неповторимым и тотчас же узнаваемым сантиментом, исконной скучноватостью мотивов (жила бабка Нина, и жил мужик Тарас), сюжетом, словно съеденным экспозицией, нет разве этого степного, лесного, озерного, тихого, как осенний пейзаж, без претензий на всякую броскость, безразмерно-обширного, но строжайше выверенного в страстности и осязаемой протянутости вдоль времени, правдивого и неподкупного, создаваемого "пришлыми", одиночками из богом забытых мест, дерзкими выходцами, овладевающими пресыщенной Москвой? Сплошь и рядом. Каждой амбиции - подобающий градус общественной скуки, но - тема?!
Меняется ветер, взламываются устои, и из социума хлещет это самое "насилие энд секс"... оглядываешься... Нет противовеса! И кажется, башенный кран вот-вот рухнет на головы праздно шатающихся, и кричишь аки Сара Коннор... Утро.
Право консерватора испрашивать от культуры абстрактного и конкретного добра священно. Но если - не завезли, ушла на базу, прием товара, зайдите после трех? Человеческим ли выглядит такое лицо на фоне гибельного карнавала свиных рыл, вообразивших, что все дозволено? До поры-то дозволено, но не позже...
Среди оплывающих и текущих неоновыми кляксами масок 90-х Басинский вычертил "линию людей", "реалистических пристрастий": Астафьев, Курочкин (классики), Бородин (кстати, классик под стать Курочкину) и современные - Варламов, Горланова, Екимов, Еременко, Павлов... И даже так: Варламов и Павлов, а уж потом фигуры проблемные и просто малые. Преимущественно новомирские.
Каково критику с идеей (в старозаветном смысле) искать следы идеи нравственности в литературе? В Вавилоне не только критику, но даже и пророку указано быть маской, он в плену не столько Столицы или возлюбленной идеологии, сколько криводуховной шкалы. Не Христом в пустыне, не шелестящим Розановым, не яростным Леонтьевым по мертвому полю, а самим собой перед своим раздвоением, предательством, вакуумом - и вознося скопленное за жизнь благо, и стыдясь его.
Самое захватывающее начинается с третьей части "Пленника", где - исповедь. Слова не громкие, но чистая и абсолютная поэзия рвущейся души-простыни. Крик чуждости, вопросы к Богу и бытию, случаи, анекдоты, каша, хаос, голоса. Психоаналитика. Прорвался (Литинститут, "Литгазета", две книги, Антибукер, АРСС, солженицынское жюри), стал игрушкой враждебных сил, бил по своим, смотрел во тьму. Зачем? Что будет?
Главное преступление 90-х перед личностью - сворачивание ее масштаба. Например, все говорили - Немзер, Немзер┘ О, нельзя не признать┘ знаковая фигура┘. лицо десятилетия┘ а я, рецензент - за все эти годы!.. помню только постбахтинские игрища, квазилотмановские экспертизы, подковерные тычки┘ А Литература-то сама где? Кого раздували, кем восхищались, ау? В ответ - эхо.
Утверждаю: живой, тонко чувствующий человек в подлые времена отмечается дарственной оскоминой. Никто, кроме Басинского, не смог бы заметить и прибавить к устоявшемуся взгляду на классиков таких точных, зыблющихся и остроугольных, как на ростовой мишени, черт. Зрячее око, но посох ли?
В "эссе о культуре" нота берется странная (любимое слово автора в отношении писателя, странный - будоражащий - истинный). Под разбор и отчасти крыло берется сначала библейский Хам, потом Грядущий (по Мережковскому), затем Смердяков (как бы не самоидентификация...), то ли плюнуть, то ли присмотреться. Басинский не Передонов, недотыкомок не зрит, но бесовщинка нет-нет да прошмыгнет.
Русь предстает конфликтом господского и мужицкого (верно! верно!), осью русского искусства объявляется сердечность (кто против - в песочницу к мафиозным считалкам). Поэтому (природную незлобивость вычитаем, вглядчивость приплюсовываем) традиционализм Басинского - добрый. И мучителен ему. Итог - победительное поражение в схватке реализма с реальностью.
Автобиографическая проза задорна и лиха, когда саморазоблачительна. Молодым мемуарам - веришь. Откровенности - не противны. За всем пророненным, как Большая Правда, стоит расхристанный мужичонка из последней сцены, просящий прощения во время крестного хода, нелепо, невпопад, не по канону, зато от Души.
Из тюрем следует выбирать ту, в которой тебя слушают┘ Так что, "Московский пленник"? Вза-хлеб.
