Между Сциллой и Харибдой

У Даля слово "байка" (от глагола "баить": говорить, болтать, беседовать, рассказывать, толковать, балабонить, калякать) в интересующем нас жанровом значении трактуется как "побасенка, прибаска, сказочка, присказка". Было, оказывается, и редкое словцо "байчивость" - говорливость как свойство врожденное, как словоохотливость по расположению. За минувшие полтора столетия термин "байка" вполне академизировался и стал филологическим наряду с пушкинским "табл-тальком", а также "литературным анекдотом" как рассказом (непременно сжатым и энергичным) о характерном и забавном случае. В жанре байки выступали многие талантливые литераторы и журналисты ХХ века - от Гиляровского или Олеши до Голованова или Довлатова.

Помните в "Евгении Онегине": "Он рыться не имел охоты / в хронологической пыли / бытописания земли; / но дней минувших анекдоты, / от Ромула до наших дней, / хранил он в памяти своей┘" Настоящая байка - это и есть анекдот минувших дней, но не от Ромула, а поближе и посвежее, без меняющей зрение дистанции, с прототипами, которые порою еще в соку, и с конфликтами, не остывшими напрочь. Я лично для себя обозначаю байку как вспышку недавней памяти┘

Блистательная россыпь таковых - "Байки старой "Литературки" Владимира Радзишевского - опубликована в журнале "Знамя" за июнь. Взяв конкретный орган печати ("ЛГ") на ограниченном отрезке времени (70-80-е, застой), эссеист выдает нам квинтэссенцию явления. Я бы непременно распечатала и проштудировала эти байки на журфаках: связка ключей к истории советской газеты в целом. Зловещие опечатки и уморительные розыгрыши, панические планерки и барственные командировки, доклады и, следом, банкеты. Интервью, которых звезды не давали, и репортажи о небывших событиях, и работа "негров" на мэтров. И многое другое, а также канувшие в Лету профтермины: острый позитив┘ нужник┘ позвоночник┘ Припоминаете?

Радзишевского, честное слово, можно поименовать "король байки": хладнокровное остроумие, точный шарж, безупречная самоирония и огромная эрудиция в сочетании с будничной наблюдательностью. Яркость лиц, достоверность диалогов, аромат времени. И, главное, ни малейшего дистанцирования от своих работящих не без трусоватости, то осторожных, то порывистых, нелепых и все же типических персонажей. Как сказал бы Рейн (тоже, кстати, виртуоз байчивости) и как мог бы повторить В.Р.: "Зачем же врать - я шел со всеми,/ безумен, счастлив, неуклюж┘"

Каково же было мое изумление, когда в недавней именно "Литгазете" читаю разгром мемуаров Радзишевского - ну абсолютно в духе застоя, будто он, автор, выпустил маленьких джиннов из ностальгических бутылок, скажем, "Солнцедара". Эти джинны, целомудренно подписавшись совокупным "Литератор", ужасно обиделись на Радзишевского (ты чего, мол, себе позволяешь, что за шуточки, сам с нами был, мед-пиво пил и даже по работе рос и давай теперь помалкивай - чтобы ни гу-гу), а также на "Знамя", его опубликовавшее. Осуждая мемуариста за "старые сплетни", наш Литератор предпочитает сплетни новые, синтезируя их с известным жанром "сигнала". Сообщается, кто, где, когда и под чьим началом служил (модель: "Что ты делал до 17-го года?"), у кого какие были заведующие и даже родители. Особенно досталось из знаменцев Наталье Ивановой: Литератор как истинный мужчина-рыцарь с большевистской прямотой указал ей, нет, не на спорные трактовки и смелые концепции, а на вехи в трудовой биографии┘ покойного отца! Тут уж джинны, как видно (вспомним уже цитированного Пушкина), "в хронологической пыли" порылись, над документацией поработали. Архивисты и кураторы!

Автор разноса в "Литературке" нынешней особо оскорбился за Александра Чаковского - дан без пиетета. Как, дескать, можно "пинать имена литераторов, перед которыми в недавние годы стоял навытяжку, по стойке "смирно" и┘ замирал, как струнка"! Сразу ясно, что пишет не писатель. Не портретист, не художник. Кто хоть раз вcтречал Радзишевского, склонного к сугубой сутулости и помещению себя в несуетную тень, - подтвердит: абрис не удался. Тут, видать, сработало подсознание - и в словах "навытяжку", "смирно", "по струнке" Литератор выдал свой собственный идеал: какой должна быть поза перед шефом. Тоже интересно. Эссе Радзишевского словно бы продлилось в реальной яви: такова магия хорошего текста. А я напомню: мемуаристика - не отчет наверх. Тут допустимы и сатира, и смех сквозь слезы, и отсутствие лести, и даже, о боже, гротеск. Короче, если подвергнуть переделке знаменитые строки Юнны Мориц, то выйдет такое: "Баем, баем - проплываем / между Польшей и Китаем, / между Сциллой и Харибдой, / между правдою и кривдой, / между байкою и сплетней, / спотыкаясь на последней┘"

Побольше бы мемуарных баек - поменьше бы аппаратных сплетен: вот они-то наверняка вне литературы. А Радзишевского, моего любимого редактора и автора из старой "Литературки", от души поздравляю: точное попадание в жанровое яблочко.

Продолжение следует?