Сергей Арутюнов Наталья Иванова. Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век. - СПб.: Русско-Балтийский информационный центр "БЛИЦ", 2003, 560 с.
При той цензуре, бросавшейся на любое умственное тление со всеми подручными баграми (туши-растаскивай!), и критик был служакой. Не стало службы - выросло у охранного волкодава по паре крыльев, и пошел кондор кругами набирать высоту, оглядывать новообретенный "литературный пейзаж", присматривать, какую овцу унести в поднебесье. Девяностые спровоцировали властвовать над умами.
А внизу полыхало┘ Не вчера начавшаяся битва идей "за Россию, Китеж и Парадиз наш" попыталась перво-наперво спалить художество. Когда не вышло, распалась на уязвимые персоналии, поперевертывала знаки и задумалась. Проклятый вопрос дня: "Что это было?"
Наталья Иванова, душа журнала "Знамя", издавшая в строгие годы лучшую или даже, кажется, единственную монографию о Трифонове, одной из первых "разобравшая" сомнительного тогда властям Искандера, дарит (другого слова, извините, нет) нам "Скрытый сюжет", избранные статьи последнего пятнадцатилетия, где "в режиме реального времени" свидетельствует и старается ответить на чертов вопрос сама, не отрекаясь. Позиции - аплодируйте, на позицию - топочите.
"Сюжет" Ивановой вышел драмой. Ветер свобод раздул пламя над почвенническим и либеральным лагерем, схлестнулись не на шутку. Прогорело до головней - стала видна "иная роль литературы в современном обществе", сжатая до уголька, захватывающая почти только причастных, подчиненная распорядку коммерциализации и урочного грантования. Ложь перестала вменяться в обязанность, но перестали ли лгать?
Вехи: нравственные мучения шестидесятников, легализация быта, ухищрения прозы по приданию себе толики завлекательности, осмеяние основ, инфернальная театрализация литсреды и ностальгия, ностальгия, трижды ностальгия по ненавистному утраченному. Итог?
Смена языка, обман и прозрение, после и между - сюр, кысь и фифиа.
"Знамя", настаивавшее на правоте постмодерна, чувствовавшее в нем очищающее смеховое расставание с проклятым прошлым, узрело и загибание поветрия. Вечных же сюжетов опустошительно мало. Нарушенная связь с идеологией обессмыслила процесс так, что иной раз кажется - выкрикнет критик "Бобок!", бросит шапку оземь и пригорюнится┘ Ивановой такие жесты не сродны. С хмурой улыбкой, опаленной десятками идейно-житейских катастроф, фиксирует она "перечень примет". Вторая часть "Сюжета", "Хроники", - жизнь свободной эры по журнальным подшивкам: 1986-2000 гг., проглатывается, как встарь, запальчивее худлита. Во-первых, правда. Во-вторых, тенденции. Сколько вздохнешь, сколько зубами клацнешь над цитатами, ох, счета, ох, долги, ох, слезы горючие. Как начиналось, так и продолжилось. Неужели никто не выиграл? Почему кислит эпоха, словно все проиграли? Должен был выиграть дух, воспрянуть люди, просветлеть страна. Вместо┘
Но коли есть лабиринт алфавита, не быти свету конца: Астафьев, Горенштейн, Давыдов, Довлатов, Кекова, Лимонов, Найман, Пригов, Сенчин, Файбисович, Маканин. О каждом - пристрастно, истово, с любовью-ненавистью, как с родными, надоедающими иногда до чертиков.
Заканчивается фарсом, грустным: Солженицын Бродского, Войнович Солженицына. Кушнер Ахматову - Карениной┘ То ли грезилось, о том ли мечталось, чтобы вот так, запальчиво, по-стариковски, браниться на печи?
Свобода есть. Да точно, точно есть. Иллюзии пропали? И без них можно. И вроде бы не совсем ночь, а словно бы стало всходить солнце, да остановилось на полпути, всходит и всходит по длинной дуге. Куда ты, кудлатое?
Не да┘т отв┘а.
