Cергей Арутюнов Сергей Есин. Власть слова. Филологические тетради. - М.: ИД "Литературная газета", 2004, 367 с.
В постоянном бегстве от романомании Сергею Есину, прозаику и ректору Литинститута, приходится петлять то в сторону псевдодокументализма, то (как в рассматриваемый раз) "уходить в науку". В книжке три эссе: "Технология вымысла" и "Попутные мысли" (и то, и другое выходило отдельными брошюрами, теперь они собраны под одной обложкой) и "Искусство вымысла".
Есинский "роман с литературой" романом быть не перестает. Пуская читателя на свою кухню, сочинитель в должной степени бесстрашен, и академические отзывы-штудии, тщательно аргументированные и неисповедимо скучные, навряд ли польстят ему, в эскапизме лично он достиг подлинных высот, выкупив право раздражать и условно правых, и так же условно левых постоянным дистанцированием от каких бы то ни было обязательств┘
Есин не просит "взять его в филологию", он только вносит лепту осмысления: "дарю вам еще одно мое "я", не скованное ни прошлым, ни настоящим, это "я" всецело принадлежит будущему". Новый ли жанр? Эксгибиционистское вскрытие мотивов писательства в "Технологии вымысла" выглядит вполне новаторски, и сразу за названиями глав ("Мир реальный и мир литературный", "Общество. Литература. Публицистика", "Диалог с критикой") немедленно раскидывается на спектр не вполне конкретных в старом смысле "анекдотов о писательстве"┘ В "Попутных мыслях" же названия глав вообще носят характер учебный ("Мастерская. Приемы и методы", "Реализм и модернизм", "Дневники и мемуары"), но эскапистский стиль бунтует и здесь: против спекшихся определений и тезисов писатель выстраивает модернистский частокол скопленных за десятилетия цитат из личной картотеки, сталкивает их в безысходном и взаимообогащающем противостоянии, а потом поверх комментирует словно бы с чистого листа. Сама культура "выписок для себя" полузабыта и говорит не только о тщании, а о мастерстве, не чуждом собирательства и самоучебы у всего вокруг и подряд.
Кто же пишет о себе и своих методах? Коллективный лик сегодняшней интеллигенции вряд ли вызовет отрадное чувство у кого бы то ни было, и среди торжествующей маскарадной нечисти Есин продолжает любить и проклинать, ведя саморазоблачающие дневники, и будет продолжать в том же духе: останавливать его некому. Свобода.
И если гимн летописям спет, стала ли понятней алхимия слова? Ненамного. Носитель связной речи всю жизнь ищет, куда бы ее употребить, у некоторых это выходит "само собою", иным необходим "опыт дозревания", счастливая идея, уводящая от схемы и до остатка предающая тело воображению. Наслаждение от появления страниц словно бы ниоткуда составляет сильнейший соблазн писательства┘ Походя затронув все мыслимые аспекты соприкосновений писанного с неписанным в "Технологии вымысла", показав, насколько возможно, истоки собственных романов, повестей, пьес, писатель приходит к нескольким выводам, а именно: уважаемые филологи, мне виднее, как и зачем я пишу, меня питает только реальность, меня подпитывает журналистика, взаимность далеких друг от друга и даже враждебных прозы и журналистики дают настоящий эффект. Это и есть "Есин", каким вы его читаете и что бы вы себе там ни надумали. Все. Если бы┘ Почасовая оценка задается произвольно (капнула прохладная рецензия, шмыгнула шершавая статья, подходят с колкостями на фуршете), но даже самый нахрапистый поборник вольности не согласится с произволом Вечности в отношении себя, тем паче в отношении возлюбленной ипостаси. Кляните тело, но не дух. Ругайтесь, но не молчите.
Всю жизнь Есин ждет Высшего Критика и не получает его. Дешевые поделки, отмечающие "современность его тем", не значат ничего. Удары бывших учеников, норовящих попрекнуть, не глубже осиных укусов, благо, что нет аллергии на осиный яд. Высший Критик без лести, милостыня спешащей по своим мелким делам эпохи, не явился на встречу, и начинается поиск жанров. И "Попутные мысли", и "Технология┘", и заключительная часть книги "Искусство вымысла", все это - романы с героем, где в первом случае допускаются к разговору персонажи вроде Эккермана, Адамовича, Розанова, Нагибина, Монтеня, Лимонова и Фуко (неупомянутые Сартр, Твардовский и с Джойсом горестно кивают Шаламову, Миллеру и Сен-Симону), в другом же случае изгоняются из поля повествования, сближая монолог с автопортретом на дистанцию эпическую и недискутируемую┘ Мнения "других" о мастерстве, его психологии, направлениях, движениях учитываются, но не превалируют. Их взяли в компанию только для обозначения одиночества.
Вот путь: из счастливца праздного - во всполошенного конформиста, прикнопленного к бархату заслуг фанатической приверженностью любимому делу┘ Как славно, что окончательной трансформации с Есиным не произошло.
