Виньетки бывшего структуралиста

Александр Жолковский. Эросипед и другие виньетки. - М.: Водолей Publishers, 2003, 624 с.

Те, кто читал легендарные семиотические выпуски Тартуского университета, мог запомнить это имя. Александр Жолковский если и не отец-основатель русского семиотического движения 1960-1970-х годов, то наверняка один из ведущих его деятелей. В 1979 году 42-летний ученый-лингвист эмигрировал в США, ныне профессорствует в университете в Лос-Анджелесе. Эмиграция действует на людей по-разному. Жолковский, по его словам, поменял интеллектуальные ориентиры, друзей, жен, оставив, однако, при себе - это уже наш вывод - острый иронический ум и ученый подход ко всему, что видит вокруг, включая пародийность собственного ко всему подхода.

Его мемуарные виньетки печатались в разных периодических изданиях и уже выходили первым, более тонким изданием. Многие из помянутых им лиц или обиделись на Жолковского, или напряглись. Еще более - непомянутые. Некоторые ответили. Книга не могла не получить продолжения. Отклики на новое "полуторное", как заметил автор, издание, тоже не заставят себя ждать. В ответ появятся новые виньетки и новые издания. Так и надо. Это - жизнь, тем интересна. Все впереди.

Когда структуралист Жолковский пишет свою прозу, он включает в нее, повторю, выяснение основ ее поэтики. Соединяя это с психоанализом комплекса "недержания слова" в бытовых и научных советских условиях. Это уже патофилология. В частности, автор признается, что работу о Зощенко писал со своего отца-отчима, знаменитого музыковеда Мазеля, которому посвящены несколько виньеток, подозревая, что таким образом закрывал собственную травму "человека в футляре".

Надо сказать, что в Прустово ложе прошлого автор воспоминаний укладывается с изяществом бьющего наповал bon mot, "цитабельного словечка", а не витиеватого дискурса. Советский интеллигент знал несколько путей обхода цензуры, в том числе внутренней. Наряду с анекдотом было популярно острословие различных социальных рядов. Ряд Жолковского стоял по ранжиру первым - лаборатория машинного перевода, передний край кибернетики, место схода физиков и лириков, будущих структуралистов.

Точны характеристики тех лет: "┘Славные были времена - отделение света от тьмы ожидалось с минуты на минуту, а пока что и самый хаос констатировался с долженствовавшей обезоружить его корректностью". Точные дефиниции даже мемуар делают учебником хорошего литературного тона. А научный анализ поведения интеллигента в условиях давления власти может скоро понадобиться в качестве практического руководства.

Очевидно, что соединению высокой ученой лексики - "нарратив", "субверсия", "деконструкция", "поссессивный квест" - и сниженной бытовой конкретики вроде уроков "халтурологии" и избранных мест из "папиных майс" - уготован успех в любой аудитории обладающих чувством юмора читателей. Более того, возникает иллюзия, что автор видит окружающее внимательнее прочих, поскольку замечает еще собственное зрение и средства речи.

Хорошая проза ученого - жанр нечастый. Хорошая проза ироничного, бодрого, ученого лингвиста - вещь почти немыслимая, но, как видим, действительная. Русскому читателю, кроме прочего, любопытны заметки об американской университетской жизни, увиденные с точки зрения, как пишет в предисловии Василий Аксенов, "российской кочевой толпы интеллектуалов", странствующей ныне по кампусам.

Литература лингвисту дело домашнее: приколы для посвященных, реминисценции, полунамеки, священная вывернутость стеба. Речь и любимое красное словцо далеко его заводят. Если бы только в эмиграцию. Жолковский покусился на святое: на отцов-основателей семиотики ("назову его условной фамилией Иванов"), на Ахматову ("Ахматова посильнее КГБ!"). Страшно подумать, что будет дальше. Жертвой может стать практически всякий, сопоставимый с жизнью и литературой. При этом нельзя не отметить, что автор "колеблет треножник" с изяществом, что еще страшней.

Отметим, наконец, что для прозы структуралиста много значат математически четкие формулы вроде "Старик Коржавин нас заметил и, в гроб сходя, обматерил" и определения собственной "гениальности посредственного типа", включая финальное: "Правду говорить легко и приятно, тем более - нарциссическую". Или, как уточнила одна из последних жен Жолковского, садо-нарциссическую.

Ходят слухи, подтверждаемые авторским предисловием, что есть некий "посмертный файл", где уже рассказано - все и обо всех.