Протоколы текущего безумия

Александр Бенуа. Мой дневник. 1916-1917-1918. - М.: Русский путь, 2003, 704 с.

Дневник Александра Николаевича Бенуа за 1916-1918 гг. - не что иное, как "правдивый протокол текущего безумия". И тем не менее сквозь всю политическую круговерть, все бытовые неурядицы и повседневную художественную канитель сквозит благороднейшее "делай, что должно, и пусть будет, что будет". В гнусном революционном хаосе художник и историк искусства читает газеты, пишет фельетоны, работает над эскизом плафона для Казанской железной дороги, "компонует на мольберте сцену у Людоеда", рисует костюмы к "Петрушке", читает Флоберово "Воспитание чувств", принимает гостей... То есть продолжает удерживать формы цивилизованной жизни вопреки всему.

Много лет спустя, в середине 1950-х годов, в Париже Бенуа лично работал над текстом дневника. Читать легко: это как следует отредактированные, аккуратно дополненные записи (дописки иных дней составляют до 5 страниц). Все персонажи прокомментированы, все истории дорассказаны. Вообще по части воспоминаний Бенуа профи: с 1934-го до самой смерти, то есть до 1960 года, писание мемуаров составляло значительную, если не основную часть его занятий.

В отличие от "Воспоминаний", уже неоднократно публиковавшихся, "Дневники" охватывают всего полтора года - с сентября 1916-го по февраль 1918-го. Но эти полтора года многого стоят. Со времен октябрьского переворота Бенуа входит во всевозможные организации, пекущиеся об охране памятников. Благо в Петербурге и его окрестностях есть что охранять. Идеи новых хозяев жизни фантастичны: то посреди циркумференций Большого Царскосельского дворца хотят устроить братскую могилу жертв революции, то в Строгановском дворце - солдатский клуб. Бенуа заседает, уговаривает, оберегает. С 1918 года он возглавил Картинную галерею Эрмитажа, поэтому в Зимнем никогда не сидели хамские учреждения. Ему же удалось умерить декретоманию "шармера" Луначарского.

По всему "Дневнику" проходит один довольно едкий сюжет - "русская жизнь глазами латинянина". По собственному признанию Бенуа, в его крови было несколько "завраждовавших родин - и Франция, и Неметчина, и Италия". Русской же крови не было вовсе. Как знать, не потому ли Бенуа изучил вдоль и поперек весь русский XVIII век, самый европейский век русской истории? Бенуа фанатично любил Петербург и даже не мог простить Николаю II переименование столицы в Петроград. Для России художник тоже много потрудился, хотя при этом всегда сохранял сторонний взгляд: "Лик русского народа то улыбается восхитительной улыбкой, то корчит такую пьяную и подлую рожу, что только и хочется в нее плюнуть и навеки забыть о таком ужасе!" И все же судьба России была ему небезразлична. На страницах "Дневника" Бенуа то и дело гадает о будущем страны. То надеется на "разгильдяйство, вялость и кисельность", которые спутают большевикам всю игру и не дадут "свершиться муравьиному порабощению". То пытается оправдать неприглядное настоящее, сообразуя его с "объективным" историческим процессом: "Сначала хаос, а там и возвращение в казарму, к Ивану Грозному, к Аракчееву, а то и просто - к Николаю II!" Трогательно, конечно, но, с другой стороны, даже художественное воображение Бенуа вряд ли способно было нарисовать грядущего Иосифа Виссарионовича.

Разумеется, Бенуа много и красочно пишет о людях. Благо знаком он был со всем пантеоном русского Серебряного века. Однако при всех своих прочих мемуарных достоинствах "Дневник" Бенуа дорог нам еще и тем, что из него вычитывается простой, но убедительный рецепт: при любых социальных катастрофах если не впадать в личное свинство, а методично делать свое дело, можно многое сохранить. В себе, в семье и даже в государстве.