Заметки о метафоре

Adieu, fraлche mythologie!
Victor Hugo

Наши представления о метафоре основаны на идее тождества. Называться оно при этом может по-разному: эквивалентность, пропорциональное соответствие, сходство и т.д. двух предметов, складывающихся в метафору. Аристотелевская по своему происхождению, идея тождества предполагает уравнивание двух разных предметов по каким-то общим параметрам.

Очень трудно поверить, что живая, рождающаяся метафора подчиняется этим моделям. Никто, разумеется, не будет спорить о том, что поэт не решает проблем вроде: является ли структура метафоры субституцией или предикацией, каково отличие метафоры от метонимии и т.д. Поэт метафоры просто порождает. Удивительно то, что мы при этом делаем вид, что он, поэт, метафоры так и порождает, как мы их описываем.

Механизм создания метафоры при этом выглядит следующим образом. Из разных логических классов берутся два разных предмета, которые отождествляются на основе общих признаков, свойств или качеств. Метафора образуется, как принято говорить, с помощью категориальной ошибки (или иначе - таксономической ошибки). Но поэт просто не живет в этом мире качеств и свойств, логических классов и субституций. Он находится в напряженном поле целостных смыслов и событий создания этих смыслов. Тогда какова природа этих целостных смыслов? С феноменологической точки зрения проблему можно переформулировать в следующем виде.

Метафора не вычленяет абстрактных признаков и качеств, а выявляет смысловой образ самой сущности предмета. "Не сущность вещей, - вещественность сути", - по формуле Пастернака, восходящей к строкам цветаевского "Крысолова". Когда Анненский говорит "Как конь, попоною одет рояль забытый...", то он менее всего берет предметы из разных логических классов и отождествляет по общим признакам (конечно, речь идет не о реальных предметах, а об образах, предметах, явленных в сознании). Таким образом, конь - смысловой образ сущности рояля в авторском мире Анненского. Сущность рояля предметно, образно оформлена. Эта звериная, лошадиная сущность увидена, выявлена в рояле, образована. И образована она целостно. В акте напряженного видения предмет, как сказал бы Поль Рикер, "вылупляется" из предмета. Перефразируя Пастернака, можно сказать, что здесь предмет не сечет предмет, а образ не входит, а выходит из другого образа.

Следовательно, метафора как целостное событие имеет дело не с отождествлением разных предметов, а с различением внутри одного предмета, специфическим отличением предмета от самого себя. Точнее - точка уподобления двух разных предметов является точкой расподобления предмета с самим собой. Различение же надо понимать не как логическое противопоставление понятию тождество, а как смысловое единство. Как то различение, о котором Гегель говорил, что оно есть целое и одновременно собственный момент этого целого. Метафора - это, во-первых, то, что видно (также аристотелевская идея), и, во-вторых - то, что видно в предмете как различение предмета от самого себя.

Если мы отличаем один предмет от другого, мы имеем дело с пространством; если же мы отличаем предмет от самого себя - мы имеем дело со временем. Метафора, особым образом отличая предмет от самого себя, инкарнируясь, обнаруживает темпоральный характер. Между "роялем" и "конем" пульсирует время. Метафоры и являются такими темпоральными растяжками в событиях восприятия, понимания, видения. Предмет начинает длиться, времениться, делает шпагат во времени. Схватить метафору как временную структуру сложно потому, что в нашем восприятии метафоры - как бы со связанными ногами, они не движутся. Они полностью опространены. Мы рассматриваем метафору как манипуляцию предметами в пространстве, а не как растягивание предмета во времени переживания. Зафиксировать темпоральность трудно еще и потому, что языковым, грамматическим способом она не выражена. Длина и характер темпорального зазора между компонентами метафоры в пределе будут зависеть от типа дискурса.

И наконец, последнее. Действительно ли метафора видна? Сомневаюсь. По отдельности "конь" и "рояль" видны, а вместе - ни за что. Это невозможный образ. Бестужев-Марлинский, как какой-нибудь Делез, писал: "Мечты - это животное-растение, взбегающее в сердце и цветущее в голове..." Можно ли такое представить? Из того, что как будто бы видно, мечта превращается в то, что есть. Это невидимое в видимом. Оно дано в акте видения, но само увидено быть не может, так как превышает разрешающую способность и размерность нашего восприятия и опыта. Мы не в состоянии представить себе мир как такую мечту, это невозможно, но это есть. Мамардашвили называл такой феномен держанием мира в слове и через слово.

Метафора - это невидимое время.