М.-А. Лекуре. Рубенс. - М.: Молодая гвардия, 2002, 394 с.
С первых же страниц эта книга подкупает любовной обстоятельностью повествования. Так, наверное, должна была бы писать не академический исследователь - выпускница трех европейских университетов, в том числе Оксфордского, доктор философии и музыковед, а верная супруга или заботливая дочь, потерявшие своего мужа или отца в момент апогея семейного благополучия и ищущие утешения в детальном восстановлении картин счастливого прошлого. Или скорее так могла бы рассказывать о своем знаменитом сыне ревнивая мать: она знает все перипетии его жизни, она понимает тайные мотивы его поступков, она улавливает интимные переживания его души, она гордится им по праву, а потому и не пренебрегает никакой деталью и не утаивает никакой, даже сомнительной, частности его биографии.
Композиция книги традиционна. Лекуре строго следует хронологии: родительский дом, учеба у антверпенских мастеров (как сейчас ясно, второразрядных), первые проблески таланта, путешествие по Италии, женитьба на молодой и богатой Изабелле Брант, блистательная карьера сразу на двух поприщах - живописи и дипломатии, горесть потери первой жены и - Рубенсу уже стукнуло пятьдесят - радости второго брака с шестнадцатилетней Еленой Фоурмен, наконец, мудрая и благоустроенная старость, во время которой художник создает свои последние шедевры - идиллические и одновременно эпические пейзажи и несколько автопортретов. Искусствоведческими пассажами Лекуре не злоупотребляет. Живописное наследие Рубенса служит ей не только поводом насладиться изысканным колоритом и виртуозной композицией, но и источником бытовых и психологических подробностей. А потому - в силу особенностей характера самого героя - книга напоминает не столько искусствоведческую монографию, сколько авантюрный роман. Вот, например, на одном автопортрете Рубенс изобразил себя с рыцарской шпагой наперевес, и у Лекуре моментально возникает вопрос: имел ли Рубенс право на ношение шпаги? Ведь дворянское происхождение его вызывает сомнение; скорее тут дает о себе знать непомерное честолюбие художника. Или вот знаменитая "Шубка", на которой живописец уж слишком откровенно любуется наготой своей юной супруги. "Неужели, - опять задается вопросом биограф, - Елена стала той единственной женщиной, которая вдохновила Рубенса на создание целой галереи маловыразительных красавиц с чересчур пышными формами?" И отвечает: да, именно под влиянием любви к Елене, ну и в ответ на требование заказчика Филиппа IV "свершилось преображение Рубенса из художника религиозного в певца не чувственности, а телесной красоты. В данном случае его художественное и жизненное кредо счастливо совпало с ожиданиями его покровителя". А это значит, что, всегда испытывая тягу к сильным мира сего, Рубенс никогда не шел у них на поводу. Лекуре категорически не приемлет иронических замечаний вроде того, что король живописцев был в первую очередь живописцем королей.
Для Лекуре Рубенс - само воплощение сочетания несочетаемого. "Мы уже пришли к выводу, - пишет Лекуре в завершение книги, - что он был личностью двойственной, выразителем идей эклектики и синтеза, соединившим в себе итальянские и фламандские начала, барокко с Ренессансом, служение искусству с дипломатией. Унаследовав от отца жизнелюбие, от матери он взял несгибаемое упорство, стал художником и дельцом в одном лице, любил уединение и покой, но в то же время не оставался равнодушным к внешним почестям. Эти противоречивые черты слились в нем воедино, подобно тому, как волюта соединяет два архитектурных ордера, придавая обоим динамику. То же вечное движение определило его жизнь и наполнило глубоким смыслом его художественные композиции".
Короче говоря, человек барокко, яркий представитель и гениальный выразитель своей эпохи, "носитель квинтэссенции всей неопределенной, смутной эстетики XVII века". Вывод банальный, но неизбежный, если речь идет о Рубенсе, творчество которого с самого своего начала стало манифестом нового стиля. Так что современному биографу остается только констатировать творческую мощь этой противоречивой натуры и терпеливо распутывать гордиев узел его души, гоня от себя кощунственную мысль разрешить тайну Рубенса одним махом.