С зеркалами и без

Николай Климонтович. Далее - везде. - М.: Вагриус, 2002, 411 с.

Дружба с Хемингуэем - благодатнейшая из мемуарных тем. Можно бесконечно перечислять названия напитков и их дозы, выпитые с нобелевским лауреатом во время корриды, охоты, скачек и просто путешествий. Можно мериться фунтами и дюймами пойманных меч-рыб и застреленных львов. Хвастать количеством и качеством совместных любовных приключений. Много чего еще можно делать в воображаемой компании старика Хэма, благо его жизни, реальная и мифологическая, дают неисчислимые для этого возможности...

Невероятно, но Хотчнер в своей биографии ничего этого не делает. Он в прямом смысле этого достоевского словца - стушевывается. Даже его имя Арон - а не кличку Хотч, данную ему папой Хемингуэем, - и то вряд ли отыщешь на страницах книги. Ни одной фразы типа "Хэм и я", "Я и Хэм", "Мы с Хэмом" в ней не прочтешь. Это, что называется, идеальная биография легендарного писателя. Которая становится тем более таковой, если учесть, что Хотч был действительно ближайшим другом Хемингуэя в последние четырнадцать лет жизни того.

Хотчнер не глядится в Хемингуэя, как в зеркало, не ищет в том своего отражения. И при этом он фиксирует перипетии роскошной биографии отнюдь не бесстрастно, а, напротив, с дружескими нежностью и участием. Наверное, это общее место для западных биографий, в которых непреложное правило требует показать героя, и только героя, но никак не автора. А уж достоверность таких биографий всецело зависит от личного авторского к герою отношения. Можно скрыть и мимолетно проговорить то или это и выставить напоказ совсем другое, подтасовать факты все с той же бесстрастной "объективностью", благо жизнь любого человека (тем более звезды) дает для этого большой простор.

Но Хотчу веришь, он, кажется, ничего - ни хорошего, ни плохого - в своем герое не скрывает. Многие эпизоды из жизни папы Хэма даются в скрупулезно записанном Хотчем изложении самого папы. Пожалуй, единственный момент в книге, в котором Хотчнер говорит о себе, - это его участие шутки ради в корриде в качестве запасного матадора. Эпизод действительно забавный и свидетельствует не столько об авторе, сколько о драматизме боя быков как бы изнутри. А все остальное (повествование о жизни героя, финал которой - психическое расстройство и самоубийство Хемингуэя) выглядит поистине трагическим.

Мемуаров, подобных хотчнеровским, в России не сыщешь. На нашей почве, говоря о ком-то, принято больше говорить о себе (Анатолий Найман, к примеру). Но и тут все зависит от точки зрения. В некотором роде мемуары Николая Климонтовича показательны тем, что точка зрения этого известного писателя дает возможность в равной степени узнать и его героев, и самого автора. Что тоже редкость. Не "я и, скажем, Василий Аксенов (Евгений Харитонов, Леонид Губанов...)", а "Василий Аксенов (Евгений Харитонов, Леонид Губанов...), как я их вижу и понимаю, а потом уж - лично я". В этом смысле характерна оценка, которую Климонтович дает литературным критикам, пришедшим в профессию в начале 90-х годов: не о произведениях и не о писателях они пишут, а большей частью о самих себе.

И еще одно отличие мемуарного стиля Климонтовича от стиля Хотчнера: писательская, беллетристическая хватка. Автор "Далее - везде" выстраивает свои воспоминания о том или ином персонаже драматургически. В результате они читаются как вполне самодостаточные рассказы. По сути, книга Климонтовича - это авторский путеводитель по жизни "литературной тусовки" и просто - по советской и эмигрантской жизни конца 60-х, 70-х и 80-х годов ушедшего века. И этим она, безусловно, ценна. Те, у кого другой взгляд на эти события, естественно, с Климонтовичем не согласятся, начнут полемизировать, ворчать, обижаться и т.д. Дискуссия станет еще одним фактом литературной жизни России, и это хорошо. От себя же замечу, что обнаружил в тексте книги всего две - и те незначительные - ошибки, правда, скорее редакторские, нежели писательские. Первая: Дом на набережной никак не может стоять на стрелке между Яузой и Москвой-рекой. Вторая: мой приятель и Николая Климонтовича друг Олег Давыдов никогда не был первым заместителем главного редактора "Независимой газеты", хотя, возможно, еще и будет.

Несколько особняком стоит в "Далее - везде" история создания подпольного альманаха "Каталог", в котором принимали участие сам автор, Евгений Попов и Владимир Кормер. Зашифрованные по-катаевски имена персонажей, увы, не усиливают драматургии этой показательной советской истории, а, напротив, разрушают ее. Трудно сказать, зачем автор прибегнул к этому приему, он и у Катаева-то в "Алмазном венце" не слишком здорово играл. Может быть, из этических соображений? Может, время еще не пришло? Бог ведает.

В остальном же книга Николая Климонтовича о нашей жизни - вот оно, зеркало! - читается с таким же живым интересом, что и Арона Хотчнера о чужой, но без зеркал.