Работники пера и топора

Ф. М. Лурье Нечаев: Созидатель разрушения. - М.: Молодая гвардия, 2001. - 434 с.

КУЛЬТУРА русских разночинцев XIX века, политические и социальные фантазии, жизнестроительные практики радикальных демократов 1860-1870-х - тема чрезвычайно богатая и интересная. В начале ХХ века ею занимались много и пристально, позже ее изучение становилось все более однобоким и поверхностным: и официальная идеология партии "победившего пролетариата", и "внепартийная" интеллигенция не желали видеть в различных течениях народничества своих истоков и предтеч. Не желали во многом вопреки исторической очевидности. Лишь сусальный облик одной группы "революционных демократов" был государственно канонизирован и вызывал стойкую народную аллергию со школьной скамьи.

В последнее время ситуация изменилась: всеобщая мода на политический и идеологический радикализм, не на элитарные, а на "массовидные" модели культуры и общественной организации вновь делает актуальным изучение "эпохи Чернышевского". Тематика новейших исследований широка - от политической теории до семиотики бытового поведения; жанровый диапазон - от ученой монографии до беллетристики. Очевидно, что в этой области предстоит ожидать и ренессанса мемуарно-биографических изданий.

В этом смысле книга петербургского историка Феликса Лурье вполне "своевременная". Лурье предлагает скрупулезное жизнеописание вождя "Народной расправы" Сергея Нечаева. Объем проделанного историком труда восхищает: по крупицам собрано и критически сопоставлено все известное, подняты архивы, в результате чего на свет извлечены новые мемуарные материалы, документы жандармского ведомства и полицейского сыска, частная переписка. Ярко воссозданы портреты "революционной попутчицы" Александровской (прямо тургеневская Кукшина, по жандармскому определению, "замечательная женщина: старая рожа, а всегда находит себе мужика"), народовольческого франта, тюремного осведомителя Леона Мирского и т.д. Но новая биография вовсе не объективистская, авторская оценка героя заявлена прямо и однозначно, порою даже изложение можно назвать тенденциозным.

Нечаев для Лурье - отвратительная пария демократического движения, лишенный совести честолюбец, преступивший человеческие нормы "антигерой". Феномен "нечаевщины" в интерпретации автора страшен, но предельно прост: в обществе, где ограничены либеральные свободы, малообразованные тщеславцы стремятся самоутвердиться путем конспиративных заговоров, втягивая в них несозревшую молодежь, которой и верховодят, используя самые крайние методы - обман, запугивание, террор, провозглашая принцип "цель оправдывает средства". Средства их самые грязные, цель - тотальное разрушение и самовозвеличивание. У истоков этой идеологии стоял Нечаев, позже ее взяли на вооружение большевики; общество должно раз и навсегда развенчать и осудить "нечаевщину". Социально-философское обобщение Достоевского в "Бесах" Лурье "проясняет" историко-политической публицистикой. Конечно, непросто "состязаться" с Достоевским, и автор сознательно минимизирует параллели и отсылки к роману. Одновременно вообще отказываясь от широкого привлечения литературного контекста. И нам кажется, что напрасно.

Без учета литературных истоков нельзя представить себе генезис русского "революционера", без "олитературивания" - нет его популярности и влияния. Для Лурье важно подчеркнуть "некультурность" Нечаева ("малограмотный", "недоучка" и т.д.) и как бы внеположенность его "культуре", но тогда формирование его личности предстает совершенной загадкой. Подросток из мещан села Иваново самоучкой проходит гимназический курс, в Петербурге сдает учительский экзамен и вольнослушателем посещает университет. Знавшие его говорят о двух-трех прочитанных им за день книгах; Лурье обнаружил конспекты двадцатилетнего Нечаева французской и немецкой серьезной социально-философской литературы. Попав в 1869 году в эпицентр студенческих волнений, Нечаев на полгода скрывается за границу. Входит в круг Герцена-Огарева-Бакунина (подходящее общение для малограмотного приходского учителя!), многих "очаровывает", получает "партийные деньги", выдумывает международный Комитет "Народной расправы", нелегально возвращается в Россию, чтобы активно заниматься "партийным строительством" и готовить всеобщее возмущение. Но реальное деяние, по существу, совершено одно: Нечаевым со товарищи убит студент Иванов, не подчинившийся диктаторской подпольной дисциплине. Полиция дело раскрыла, состоялся громкий процесс над "нечаевцами", а сам он смог вновь улизнуть в Европу, где его изловили почти через три года, судили и заточили в Алексеевский равелин.

Откуда бы Нечаеву стать фигурой знаковой? Непосредственно с ним сталкивались немногие (все отмечали железную волю и целеустремленность), "обществу" он был известен как публицист-пропагандист (листовки, статьи в вольной печати; между прочим, попытка возобновить герценовский "Колокол"), а освещение в прессе процесса "нечаевцев" сделало его одним из главных литературных событий, подсудимые стали в один ряд с Рахметовым, Базаровым и другими молодежными книжными "кумирами". Конечно, тексты самого Нечаева по большому счету примитивны и не оригинальны, но такова уж специфика их жанра, по законам которого и следует их рассматривать. Сходный жанр представляет и "текст" самой биографии революционера-беспредельщика. Знаковые условности здесь важнее реальных поступков. Современники это понимали, понимали и власти. Ведь не уголовное убийство и найденные при обысках невнятные листовки послужили причиной считать Нечаева государственным преступником # 1. Конечно, в который раз именно слова и речи (печатная и устная проповедь) напугали больше всего. И правительство, вероятно, было право.

Пафос Лурье бесспорен, но попытка вывести "бесов" русской революции из сферы "культуры" проблематична: культура включает в себя разное, есть в ней почва и для "бесов", и поэтому она сама поле борьбы и противостояния.