Великая карьера

Джордж Вейгел. Свидетель надежды. Иоанн Павел II. В 2 тт. - М.: АСТ, 2001, 608 с., 672 с.

КНИГА Джорджа Вейгеля о Папе Римском наделала в мире много шуму. Ее быстро перевели на европейские языки, в Америке по ее канве снят художественно-публицистический фильм, ее признают лучшей (бесспорно, самой объемной) биографией нынешнего главы католиков. И мы не отстали - что очень приятно - издав ее по-русски.

Биография - всегда и автобиография: о чем бы и о ком человек ни писал, он раскрывает себя. Не исключение и Джордж Вейгел, известный американский богослов, регулярно выступающий по проблемам социологии религии, авторитетный комментатор современной религиозной жизни, католик (об этом здесь ни слова, а напрасно, тогда понятным станет явно выраженный социально-политический уклон книги). Умение восхищаться дано не всякому, его трудно не оценить, и это заставляет закрыть глаза на многие недостатки книги. Ибо, когда с вами искренни, терпите отсутствие деликатности, а когда личностны, но пристрастны, принимайте чужую правду, невзирая на свою, и не ищите подвоха. Не нравится? Пишите сами!

Больше всего внимания Вейгель уделяет противоречивости восприятия личности Папы, его деятельности, выступлений. Наверное, потому, что в своей авторской позиции он не менее противоречив. Говоря о масштабности - кто станет спорить? - личности Святого Отца, он перегружает повествование обилием материала, помогающего постичь истоки социальной доктрины Церкви, но порой не имеющего прямого отношения к судьбе Папы. Вейгел смотрит на Папу глазами американца. Перед нами "великая карьера" с "предназначением", "судьбой", "призванием свыше".

Это так и не так.

Вглядевшись в любую "карьеру", мы увидим, что в ней больше логики, чем мистики. Мистика в другом - в осознанности призвания. "Святой Отец держит на плечах земной шар", - заметил как-то один из его посетителей. "Все держат на своих плечах земной шар", - ответствовал Папа. В этом его главная и самая большая заслуга: Папой может стать любой, если, как Павел II, проникнется ответственностью перед другим человеком, Богом. Каждому дана возможность не только выбора, но и быть избранным, но человек, стремясь быть свободным в выборе, полагает, что избранничество - дело случая, Неба, Бога. Передоверяет себя чему-то более основательному, избегая ощущений собственной слабости, которая и есть подлинная сила: "Сила моя в немощи совершается", - Папа любит цитировать апостола Павла. Здесь кроется секрет его сопротивление старости, его общительности и преданности близким, друзьям, родному языку (он может прослезиться, если иностранец заговорит с ним по-польски, а ведь владеет чуть ли не двенадцатью языками), наконец, Отчизне. Папа - великий патриот, который любит Польшу, как любят родителей или детей.

На русско-польские отношения Вейгель смотрит сквозь призму американо-советской холодной войны. Правда, умения спокойно выслушать другую сторону не хватило и редакторам перевода: от обиды за "поруганную честь Родины" они вступают в полемику с автором. Парадокс же "сталинского" режима в Польше заключается в том, что советская власть, сама того не желая, способствовала консолидации нации и невиданному росту религиозного сознания. Польша была особой страной, в ней национальная идея срослась с религиозной. Не случайно возникло понятие: поляк-католик. Сегодня поляки даже тоскуют по тем временам - временам истинного героизма. И не стоит забывать: приходской священник свободно приглашался в Польше в дом к членам своей паствы. Что такое крестить по секрету, прятать или выкрадывать паспорта родителей, полякам было неведомо.

Социальная тенденция перевешивает у Вейгеля даже литературное творчество Папы. Между тем в его сочинениях - тайна его служения. Такое впечатление, что к избранию Кароль Войтыла начал готовиться исподволь, в стихах, чуть ли не с 19 лет. И ни одной строчки, от которой впоследствии отказался бы, - каждая развернется программой, энцикликой, научным трактатом. Тем более обидны ошибки в переводе названий: решающий для становления Кароля Войтылы рапсодический театр назван здесь "театром восторгов", а это полностью расходится с его эстетикой "живого" слова, о которой автор подробно пишет! (Мы совсем не знаем ее создателя Мечислава Котлярчика - он не только друг и наставник Войтылы, но и уникальный театральный деятель, который мог бы совершить переворот в театральном искусстве не меньший, чем Станиславский, если бы не польские (тогда советские) власти, запретившие театр. Смысл реформы - в отказе от декораций, привычной бутафорики, пластики, жестикуляции и, что еще важнее, в работе актера "на голосе", единственном средстве выражения Слова. Умение Папы держаться, владеть аудиторией, выражать мысль четко и красиво - плоды этой рапсодической техники, так же как и поэтический цикл "Слово-Логос", написанный в жанре рапсода, - дань ему.) Да и польские инкрустации в передаче на русском выглядят неуклюже: если уж использовать польское "среда", "окружение", то его следует передавать точнее - не "шродовиско", а "сьредовиско" (можно щредовиско), тогда яснее станет звуковая близость русских и польских слов, при полном отсутствии содержательной. У нас не выработалось этого понятия, подразумевающего духовное общение, нам, скорее, свойственен междусобойчик. Тогда как в Польше воспитывает именно среда, она - важнейшая примета ее самобытности, права на индивидуальность мышления, без чего не было бы "внутреннего" человека, которому так много внимания уделяется в книге.

Хорошо сделанный в целом перевод нуждается в подробных примечаниях, чтобы серьезная литература не тянула на чтиво. Не каждый день у нас выходят книги о Папе Римском, которые давали бы представление об институте папства, католической вере с ее многообразием конфессий, об ее истории и внутренних конфликтах, книги, позволяющие заглянуть за кулисы и увидеть, как эти конфликты преодолеваются. А это - целая политика!