Бедный рыцарь

ДМИТРИЯ МЕРЕЖКОВСКОГО знают все. Если не как историка культуры и поэта, то как мистика и романиста. Верный своей страсти соединять противоположности, в этом цикле статей он свел воедино личное и общественное. Статьи о литературе, появлявшиеся сначала в газете "Русское слово" с 1910 по 1916 год, затем были собраны и изданы в качестве публичного "дневника писателя".

Своими маленькими эссе Мережковский откликался на все, что происходило в жизни Серебряного века. Умер Толстой. Розанов написал "бесстыдную" книжку "Уединенное", Горький - "Детство", а Белый разразился "Серебряным голубем". Вышла новая книга по народничеству. Бывший матрос Архип написал Мережковскому два письма. Появились футуристы. Настала Пасха 1913 года... Все это повод для паломничества по святым местам русской и европейской литературы и одновременно тончайшего анализа ее. Сначала на двух-трех страницах Мережковский набрасывает перед нами внутренний портрет автора, затем выхватывает неизвестный мелкий факт биографии, загадочную фразу из интимного письма или дневника. Постепенно психолог превращается в историка. Он рисует перед нами историческую перспективу, открывает горизонты. Потом оказывается, что все дело в церкви и религии. Мережковский превращается в пророка. Фон из исторического становится космическим. Финал почти всегда - Апокалипсис, отделение овнов от козлищ и соединение овец в единое стадо. Пишет ли Мережковский о Байроне, Толстом, Гете, Блоке или Архипе, он везде ищет и находит свои любимые схемы, "страшные" антиномии, борьбу двух начал, бездны и тайны. Он заставит вас поверить, что писатели и поэты - "тайновидцы" и мистики. Байрон - "титан", Толстой - "слон, топчущий цветы", "глас вопиющего в пустыне", Гете - "бог".

Книга Адама Мицкевича "Славяне", образец польского мессианизма, привлекла особое внимание запоздалого ученика Иоахима Флорского. Она впервые увидела свет в Париже в первый год войны с немцами. "Главная мысль книги заключается в том, что предстоит борьба двух человечеств, двух Европ, двух культур", подлинной и неподлинной, Прометея и Эпиметея, славяно-французской и германской. Для осуществления вселенской идеи, соединения всех народов "должно совершиться в самом христианстве "новое откровение", "новый взрыв Слова" - "третий взрыв", тот самый, который предсказан в Апокалипсисе. Было два откровения - Отца и Сына, будет третье откровение Духа". Со славян-то и начнется Апокалипсис, радуется Дмитрий Сергеевич через неделю после оставления нашими Варшавы и за три года до июльского путча большевиков. Пророчествует, пугает: "Муки великой войны - муки великих родов: ныне человечество рождается. И если родится живой младенец, а не мертвый выкидыш, то человечество будет Богочеловечеством". Вовсе мы и не с немцами воюем, а с самим "человекобожеством".

Довоенный дневник плавно переходит в "невоенный". Здесь уже Мережковскому не до литературы. Статьи целиком посвящены будущему Апокалипсису. Мережковский предчувствует конец старой "классической" культуры и появление культуры массовой. Статья довоенного дневника "Еще шаг грядущего Хама" посвящена "шайке хулиганов" - футуристам. С началом войны стало ясно, что "слой культуры, прикрывавший, как хрупкий весенний ледок, омут варварства, оказался тоньше, чем люди думали". Футуристы - лишь симптом культурной катастрофы, грозящей поглотить всю культуру, а не только ее часть.

Дмитрий Сергеевич всегда был верен одному и тому же виденью - Апокалипсису, исполнению Третьего Завета. Явится Жена, облеченная в солнце, она же - Дух. Люди станут братьями. Интеллигенция объединится с народом. В народе есть живые силы - сектанты, Бабушка и бывший матрос Архип. Со стороны интеллигенции помогут декабристы, Чаадаев, Байрон, Толстой и народники. Они сбросят царя, церковь, уничтожат государство. Родится новая культура, новая церковь, новая земля, новое небо. Это и будет настоящая революция.

В статьях "Невоенного дневника" Мережковский уже не уверен, что все произойдет именно так. В годы войны фронтовые сводки стали значительнее не только "всех созданий Гете и Пушкина", но и пророчеств о "Третьем Завете". Андрей Белый как-то назвал мир образов Мережковского казарменным помещением, где "потолок образуют грязно-голубые доски, именуемые "бездна верхняя", пол серый, каменный, - "бездна нижняя". На двух парах стен дощечки с надписями: "Идея богочеловечества", "Идея человекобожества", "Аполлон", "Дионис". Война должна была разрушить эту казарму и выпустить Дмитрия Сергеевича на вольный простор. Но этого не получилось. И в тридцатые годы продолжал он вместе с Зинаидой Гиппиус страстно играть в революцию и в "Третий Завет". Но это уже другая история.