Галина Юзефович Л.Н.Павлищев. Из семейной хроники: А.С. Пушкин; А.П. Арапова. Наталья Николаевна Пушкина-Ланская. - М.: Три века истории, 2000, 512 c.
Пушкинистика не есть прямое следствие любви к Пушкину и не атрибут ее. Пожалуй, наиболее точным определением сути этого явления будет вечное стремление жителей века двадцатого ухватить кусочек той, девятнадцативековой, жизни, которая, как бы мы ни старались ее удержать, все время утекает сквозь наши сети, и, будучи прекрасно документированной, остается тем не менее чужой и непонятной. Именно поэтому всегда удобней отталкиваться от фигуры, которая, подобно лампе под абажуром, выхватывает из мрака забвения четко очерченный пятачок истории, заливая его светом собственной индивидуальности и наполняя его значимостью, исконно этому пятачку не присущей. Для первой половины русского девятнадцатого века такой фигурой стал Пушкин, ибо едва ли кому-то были бы так жгуче интересны Дельвиг или, скажем, Плетнев, если бы не их осиянность светом пушкинской славы. Цепляясь за Пушкина, как за путеводную нить, терпеливый пушкинист может в мельчайших подробностях воссоздать картину быта и нравов той поры, вдохнуть аромат парижских мод и петербургских сплетен.
Именно таких, терпеливых и вдумчивых, пушкинистов в широком смысле слова порадует вышедшая в издательстве "Три века истории" книга воспоминаний о Пушкине. Прежде всего необходимо оговориться: воспоминаниями сочинения Льва Павлищева и Александры Араповой можно назвать лишь с известной мерой условности, потому что ни один из авторов не был знаком с поэтом лично.
Хотя, впрочем, Лев Николаевич Павлищев имел теоретическую возможность сохранить в памяти хотя бы смутный образ своего дядюшки Александра (Лев Павлищев был сыном старшей сестры Пушкина, Ольги Сергеевны), ибо родился в 1834 году и, как утверждает семейное предание, удостоился чести сидеть в младенчестве на коленях у поэта. Что же касается Александры Петровны Араповой - дочери Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной-Ланской от второго брака, то она, разумеется, ничего оригинального припомнить про Пушкина не могла, зато прекрасно помнила свою мать (к которой относилась с институтским, как говорили тогда, обожанием), а также сумела собрать и систематизировать дошедшие до нее светские сплетни и рассказы общих знакомых.
Записки Льва Павлищева и Александры Араповой роднит их крайняя и разнонаправленная тенденциозность. Задача первого из авторов вполне прозрачна. Считая, что его матери, сестре поэта Ольге Сергеевне в современном пушкиноведении не отводится достойной роли, он решает в корне переломить ситуацию, представив мать как главную наперсницу поэта, с которой тот "отводил душу и делился вдохновениями, осуществляемыми его внезапно угасшей лирою". Таким образом, именно Ольга Сергеевна Пушкина-Павлищева становится главной героиней книги.
Впрочем, воспоминания Павлищева от этого только выигрывают. Прорываясь сквозь сентиментальный и тяжеловесный слог автора (все герои независимо от пола и возраста непременно время от времени "разражаются рыданиями" и "бросаются друг другу в объятья", Пушкин именуется не иначе как "мученик-поэт", а превосходные степени сравнения прилагательных встречаются существенно чаще союзов и предлогов), перед нами встает образ этой строгой, злой на язык, суховатой, набожной и ироничной дамы. Несмотря на свой рациональный ум, Ольга Сергеевна питала склонность к мистицизму. Она рассказывала сыну, что еще в юности предрекла брату Александру раннюю и насильственную смерть (заливаясь горькими слезами, естественно), угадала день смерти своего дяди Василия Львовича и вообще была регулярно посещаема тенями и духами. Впрочем, все это отнюдь не мешало ей смеяться над суевериями брата Александра, в панике бежавшего прочь при виде попа или, упаси господи, зайца. Вообще же некоторая склонность к увлечению фантастическим была семейной чертой Пушкиных-Ганнибалов: Надежде Осиповне Ганнибал регулярно виделся призрак в виде "белой женщины", да и Василий и Сергей Львовичи Пушкины не были чужды связей с потусторонним миром: однажды им обоим одновременно явилась их умершая бабка.
Воспоминания генеральши Араповой тоже крайне тенденциозные, тенденциозны, однако совсем в другом направлении. Александра Петровна Ланская-Арапова жаждет одного: полной реабилитации Натальи Гончаровой на вечном процессе русской литературной общественности против жены поэта. Причем добивается поставленной цели Арапова весьма своеобразно, а именно практически полностью обезличивает Наталью Николаевну, изо всех человеческих свойств оставляя за нею одну только безропотную кротость. С неимоверной кротостью переносит Гончарова весьма неблаговидные выходки Пушкина, который в изображении Араповой приобретает черты домашнего демонизма, кротко противится домогательствам Дантеса и даже на известное свидание с ним в доме Полетики приходит движимая исключительно кротостью и духом всепрощения. Вот как описывает Арапова семейную жизнь Пушкиных: "Пушкин только с зарею возвращался домой, проводя ночи то за картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории... А она, тихая и кроткая, молча сносила все". Такое овцеподобие, на взгляд любящей дочери, - главная добродетель Натальи Николаевны и единственный ее щит против общественного осуждения. Впрочем, Гончарова в изображении Араповой настолько похожа на ангела с рождественской открытки, что, оставаясь формально центральным персонажем воспоминаний, теряется среди прочих лиц и деталей - точных, важных и неожиданно пронзительных.
Именно точность в деталях, казалось бы, незначительных, но в то же время удивительно весомых, создает по-настоящему живую атмосферу, населяет людьми призрачный мирок, осью вращения которого является Пушкин. Воспоминания этих самозванных пушкинских родственников открывают для нас маленькое слюдяное окошко, через которое, как Алиса в волшебный сад, мы можем заглянуть в страну, где Пушкин был не только поэтом, но братом, сыном, мужем, где он мучился "квартирным вопросом" и ссорился с родными, верил в приметы и страдал от зубной боли. Этакий вуайеризм, если хотите.
