Игорь Ефременков Вацлав Нижинский. Чувство. Тетради. - М.: Вагриус, 2000, 253 с.
Люди думают,
что я сойду с ума,
Ибо думают, что я
свихну голову.
Свихнул себе голову
Ницше, ибо он думал.
Я не думаю, а потому
не свихну голову.
У меня голова крепкая,
и в голове тоже крепко.
Вацлав Нижинский
"Да ведь это же полный бред", - воскликнет изумленный читатель после первых же двух-трех страниц текста. В самом деле, как еще можно было бы охарактеризовать, например, такой пассаж: "Обезьяна произошла от обезьяны, а Бог от Бога┘ Я знаю, что многие будут восхищаться моим разумом┘ Я Бог. Я человек. Я хороший, я не зверь. Я животное с разумом┘ Я Бог. Я Бог. Я Бог". Дневник Нижинского балансирует на грани между плохим письмом и нечленораздельным бредом, по-видимому, более склоняясь ко второму. Но не будем спешить с выводами┘
Ниспровергатель классических балетных традиций, партии которого напоминали подчас живопись авангардистов, и в то же время обладатель "дикой", откровенно чувственной пластики, Нижинский на многие годы опередил современное ему балетное искусство. И провел последние 30 лет жизни в психиатрической лечебнице с диагнозом шизофрения. Поссорившись со своим знаменитым покровителем Сергеем Дягилевым, Нижинский в 1917 году уходит из его труппы. Два года спустя, в возрасте 30 лет, он выступает в последний раз, и пугает публику диким, уже на грани безумия, танцем. Конец великой балетной карьеры совпал с началом "литературного" творчества Нижинского: в тот же год он за полтора месяца пишет свой дневник.
Это более чем странное произведение называется "Чувство" и состоит из двух тетрадей - "Жизнь" и "Смерть". История их издания сопровождалась целым рядом казусов и недоразумений. Впервые "Чувство" увидело свет только в 1936 году, причем в переводе на английский. В качестве переводчика указана жена Нижинского - Ромула, которая русского языка-то и не знала. Она же подвергла дневники мужа сильной цензуре: были сокращены откровенно бредовые места, убраны некоторые факты, не соответствующие мифу о Нижинском, оставшееся же было перекомпоновано по-новому. Кроме того, тетради теперь почему-то были изданы в том же порядке, в котором Ромула нашла их в чемодане мужа: вторая тетрадь лежала раньше первой. Через 17 лет вышел французский перевод английского перевода русского оригинала. В результате текст пестрел неточностями и грубыми ошибками. Самая безобидная из них: подпись автора в оригинале "Бог Нижинский" во французском выглядела уже как "Бог и Нижинский". Впоследствии Ромула наложила строжайший запрет на переиздание, и только в 1994 году русский читатель смог ознакомиться с неполной версией "Чувства" в редакции Ромулы. Нынешнее же издание - первый полный вариант дневников, расшифрованный уже со вторичной фотокопии. Оригинал хранится сейчас в нью-йоркском "Метрополитене".
Стилю "Тетрадей" (если вообще уместно здесь говорить о стиле) аналогов нет. Его характерная черта - сиюминутность и ситуативность письма. Дневник построен по принципу "что вижу, о том пишу". Склоняясь над тетрадью, Вацлав слышит, что в дом стучат, и вот он уже пишет об этом. Писать ему неудобно, так как тетрадь скользит - он описывает и этот факт, обрывая предыдущее предложение чуть ли не на полуслове. Или вот, например, такой фрагмент: "Я хотел переменить карандаш, но не нашел его, ибо шкап был заперт, где находятся карандаши". Другая характерная черта - присвоение себе характеристик всего, что находится вокруг, - природных и физиологических явлений (землетрясение и голод), имен собственных, неодушевленных предметов, абстрактных понятий. Апофеоз такого безудержного присвоения: "Я Бог и Бык. Я Апис. Я египтянин. Я индус... Я чужестранец и иностранец. Я морская птица. Я земная птица. Я дерево Толстого. Я корни Толстого". Добавьте сюда еще и явные противоречия, огромное количество уводящих от основного текста ассоциаций, и вы получите относительно полное представление о стиле письма гения танца. А вообще-то это надо видеть (читать). Нужно еще иметь в виду, что перед нами добрых 200 страниц печатного текста, состоящего исключительно из одних только простых повествовательных предложений, а из них каждое второе содержит связку "есть" и предлог "ибо". Все это, вместе взятое, производит жутковатое впечатление. Правда, странным образом так организованный текст притягивает к себе: осилив страниц 10-15, вдруг хочется читать еще и еще. Самый ритм написанного погружает в какое-то гипнотическое состояние. "Я знаю людей, которые скажут, что все, что я пишу, есть спиритический транс. Я бы хотел, чтобы все были в таком трансе, ибо Толстой был в таком трансе. Достоевский и Золя тоже".
Автор дневника напоминает героя "Жестяного барабана" Гюнтера Грасса - только здесь все наоборот: тело героя выросло, а сознание осталось на уровне 10-12-летнего ребенка. Но тяга ко всему естественному и простодушие балетного гения, откровенно говоря, по-человечески трогают. Нижинский - один из немногих, кто в 30 лет умел чувствовать и воспринимать мир по-детски. Непосредственно, живо и глубоко. При виде аэроплана он плачет, потому что об него разбиваются птицы; сам же аэроплан - ужасная птица со стальными крыльями. В другом месте, замечая, что пишет неграмотно (все образование Нижинского - балетная школа), он уверяет будущего читателя, что делает это нарочно, так как хочет видеть свои ошибки напечатанными. Самые распространенные слова в "Чувстве" - "люблю" и "любовь". Объекты этой любви самые разнообразные: жена, мать, родственники, американский президент Вудро Вильсон, Бог, Толстой, англичане, карандаши, нищие (Нижинский всерьез намеревался разорить биржу, чтобы раздать деньги бедным). Впрочем, есть пять вещей, которых Нижинский не любит и даже боится: большевики, английский премьер-министр Ллойд Джордж, политика, мясо и Дягилев.
Но что же такое, собственно, "чувство", составляющее лейтмотив всего дневника? Из сбивчивых речей автора можно понять, что речь идет о том самом непосредственном интуитивном видении мира, которое философы противопоставляют холодному исчисляющему рассудку. Непосредственное чувство было самой жизнью Нижинского, его каждодневной реальностью, за которую пришлось заплатить болезнью рассудка.
Так как же все-таки квалифицировать письменное творчество Нижинского? Кто такой Вацлав Нижинский - полуобразованный Дионис или "художник, осваивающий новый для него вид искусства", как часто пишут о нем историки балета? Непредвзятый читатель, видимо, констатирует: художественная ценность этого текста неудержимо стремится к нулю. Зато ценность историческая от этого только выигрывает. Разве не интересно увидеть гениального танцовщика еще и с другой стороны? Ведь именно своей безыскусностью и безлитературностью и подкупает этот дневник. Ведь и поток сознания не сделанный, и Идиот настоящий. Что же касается безумия Нижинского, то, наверное, каждый читатель волен сам для себя устанавливать границы этого трудноуловимого понятия. Поэтому "Чувство" можно рассматривать, если угодно, еще и как ценный патографический документ.
