Михаил Гундарин Виктор Розов. Удивление перед жизнью. - М.: "Вагриус", 2000, 494 с.
Эту книгу невозможно причислить к жанру мемуаров. Причин тут две, и обе - немаловажные. Во-первых, "Удивление перед жизнью" составлено из фрагментов, написанных (и опубликованных) Виктором Розовым в разные годы. Причем фрагменты эти очень разнородны - и путевые заметки, и мемуарные очерки, и даже юбилейные статьи. Соответственно, каждый из них вошел в книгу под отдельным названием. Во-вторых (и это самое главное), Розов отнюдь не стремится дать читателю отчет о том, что происходило с ним или вокруг него за долгие годы (на момент издания книги ее автору исполнилось 86 лет). Он признается: "Я пишу не о событиях, не о явлениях природы и общества, не о предметах и даже не о людях".
Гораздо больше его волнует желание передать читателю свое удивление перед жизнью во всем ее многообразии. Вот такая интонация удивленного ребенка, заброшенного во взрослый мир, и становится залогом стилистического единства книги. Но это ребенок, броня непосредственности и чистоты которого выдерживает любой натиск зла и несправедливости. Поэтому в книге Розова нет, кажется, ни одной негативной характеристики, ни одной жалобы - он принимает все, всему радуется, не переставая, опять же, тихо удивляться.
Безусловно, у некоторых читателей это вызовет раздражение. Знаменитейший советский драматург, ставший для театра "Современник" "новым Чеховым"; автор сценария суперфильма "Летят журавли"; наконец, человек, видевший на своем веку очень много и очень многих - и никаких подробностей? Нет, подробностей, конечно, в книге хватает. Но это все детали, дорогие исключительно самому автору. А то, что может быть интересно досужей публике, он, кажется, обходит с особым тщанием. Так, свою послевоенную жизнь в огромной коммуналке (бывшем Зачатьевском монастыре, сокращенно Зачмон) Розов описывает с большей любовью, с большей детализацией, чем бурные годы театра "Современник" или каннский триумф "Журавлей". Соответственно портреты соседей по Зачмону выглядят куда более выпукло, чем портреты знаменитостей - Михаила Калатозова или Олега Ефремова. Исключение, пожалуй, составляет портрет великой актрисы Марии Бабановой. Да и ее непростая актерская судьба дана в прямой связи с жизнью автора - не творческой, а самой повседневной: "Уж признаюсь как на духу: однажды Мария Ивановна ни с того ни с сего подарила мне рубашку-ковбойку. Может быть, ей просто надоело мое мелькание в толстой синей рубахе, подпоясанной витым шнурком. Она все видела, все понимала, но реагировала на все особо - часто не открыто, а даже скрытно".
Видим ли мы здесь зоркий глаз профессионального сочинителя? Безусловно. Но своего профессионализма Розов как бы стесняется, постоянно подчеркивая невовлеченность в творческую среду, дающую уникальную возможность простого взгляда на жизнь и простого изложения увиденного: "Билл съехал на свертку и, чувствуя, что я способен наслаждаться природой, подвез меня к озеру". Пример, взятый наугад, чрезвычайно характерен для всей стилистики книги. Читатель, привыкший к иной мемуарной манере, невольно проделывает работу по выстраиванию биографии автора за него. Вот юный житель провинциальной Костромы впервые попадает в местный театр; вот он в 30-е годы учится и играет маленькие роли уже в Москве; вот он на войне; вот он ранен - и смертельно, по мнению врачей; вот он возвращается в свой Зачмон (не осознавая некой двусмысленности этого сокращения) и пишет пьесы; вот первая из них ставится в театре... Повторимся, у многих это может вызвать раздражение - дескать, автор перекладывает всю свою работу на нас! Однако большинство и не заметят этого усилия, включившись в процесс со-удивления жизнью - жизнью не автора "Вечно живых", но своей собственной. "Я знаю многих людей, которые очень заняты чем-либо, и их собственная жизнь проходит как бы ими не замеченной. Жаль! Пропускается неповторимое и единственное" - так пишет Розов, заключая книгу. Что ж, своей жизни он не пропустил, а это уже немало.
Дарья Гармоненко