"Знаю, придет срок, Россия меня примет..."

	Иван Шмелев. Крым, 1922 г.

Кто такой Иван Шмелев, сейчас знает, наверное, не только Россия, но и все бывшие республики СССР. Во всяком случае, точно те, где еще принимают центральные российские телеканалы. Немыслимая акция по перенесению останков писателя с Сен-Женевьев-де-Буа на кладбище Донского монастыря освещалась как важнейшее государственное событие, а директор Дирекции президентских программ Российского фонда культуры Елена Чавчавадзе, чья самосжигающая работа обеспечила все происходящее, не сходила с телеэкранов.

Однако мощная информационная атака, слава богу, организованная не с какой-то корыстной целью, а со светлой и благой - возвращения памяти и наследия действительно великого писателя, нуждается в более солидном подкреплении. И, невзирая на многочисленные тома собраний сочинений, созданных усилиями Елены Осьмининой и Тимофея Прокопова, а еще раньше, в советские времена, Олега Михайлова, сумевшего издать то, что тогда было можно издать, очень нужна настоящая, полноценная книга о самом Шмелеве. Чтобы понять, кем же он был, этот человек, над страницами которого плакали русские изгнанники по всему миру. И чтобы, наконец, ответить на все мифы и домыслы, сопровождавшие писателя, который, как никто другой, умел передать скрип снега в родном Замоскворечье и то неповторимое, неосязаемое состояние души, какое бывает во время и после службы в церкви. И всем, кто бьется над вечными нашими вопросами: "Что есть Россия?" и "В чем наша вера?" - никак не обойтись без Шмелева. Потому что после него русская литература стала другой.

Ответить на все это и попыталась Ольга Николаевна Сорокина, посвятившая Шмелеву значительную часть жизни. Сама она познала все "прелести" эмиграции: детство в Эстонии, угрозу ареста после входа советских войск и отъезд в Соединенные Штаты после Второй мировой войны. Но всегда и везде она могла писать и говорить то, что думала.

Шмелев вошел в ее жизнь с ранних лет, когда она, как и все, кто любил русскую книгу, запоем читала его книги и рассказы, появляющиеся на страницах эмигрантских газет. Во время посещения Шмелевым Печерского монастыря Ольга Николаевна проходила там практику. Так что выбор темы диссертации "Жизнь и творчество Ивана Шмелева" совсем не был делом случая. Тем более что руководил этой работой во время аспирантуры Сорокиной в Калифорнийском университете один из классиков славистики русского зарубежья Глеб Петрович Струве, которому мы обязаны первыми собраниями сочинений Гумилева, Ахматовой, Клюева, Мандельштама.

Она начала свое исследование, когда еще были живы многие из тех, кто лично знал Шмелева, кто хранил его рукописи и письма. Ольга Николаевна встречалась с Юлией Александровной Кутыриной, племянницей жены Шмелева, приютившей Ивана Сергеевича и его супругу в Париже, с патриархами эмигрантской литературы Романом Гулем и Борисом Зайцевым, со вдовой самого близкого друга писателя в изгнании - Ксенией Деникиной. Были использованы материалы архивов Мичиганского и Колумбийского университетов в США и, конечно, основного собрания Ивана Сергеевича - архива, долгие годы хранившегося у Кутыриной и ныне переданного ее сыном Ивам Жантийомом в Российский фонд культуры. Результатом всего этого и стала книга Ольги Сорокиной "Московиана: Жизнь и творчество Ивана Шмелева", увидевшая свет в Окленде в 1987 году.

И вот теперь "Московиана" Ольги Сорокиной наконец-то опубликована на русском и в России.

Одно из главных достоинств книги - живой голос самого Шмелева, сопровождающий все события жизни от детства на Купеческой калужской улице в крепкой патриархальной семье до последних дней во Франции накануне поездки в монастырь Бюссиан-От в июне 1950 г., когда друзья привезли его в Бургундию восстановить силы после трудной операции. Голос Шмелева буквально звучит со страниц его писем, записей, цитат из романов и повестей. Сорокина щедро обрамляет свое повествование словами самого писателя, звенящими иногда просто как набат: "Моя жизнь - вся открыта, и мною написанное - мой паспорт. И не кучке "советских патриотов", а по ее клевете - не некоторой группе введенных в заблуждение людей в Нью-Йорке - учить меня чести и любви к Родине. Я больше полувека - русский писатель и знаю, каков его долг".

В этих строках, рассыпанных по книге, встает другой Шмелев, отнюдь не только благостный бытописатель старой Москвы, каким его пытаются сделать до сих пор. Перед нами - человек больной, живущий и пишущий на пределе нервных и физических сил, несчастный отец, в жизни которого произошло самое страшное испытание, какое только может быть, - он потерял сына и так и не сумел узнать, где его могила.

Смерть единственного ребенка, Сергея, молодого артиллерийского офицера, отравленного газом на фронте Первой мировой, а потом расстрелянного среди тысяч других офицеров и священников в Крыму по приказу председателя Крымского военно-революционного комитета Бела Куна, разделила жизнь Шмелева надвое. До и после. Он долгие годы, когда уже не было никакой надежды, продолжал верить, что сын вернется, он видел его в снах и часто разговаривал с ним, как с живым. Он иногда, невзирая на заказы и контракты, месяцами не мог работать, потому что только думал о нем. И его он новой власти не простил никогда. Точно так же как не простил надругательства над главным, тем, что держало его всю жизнь, - православной верой.

Он писал свои рассказы и романы, и тысячи людей, читая его, словно слышали запах ладана в церквях и гул старой Москвы, Москвы извозчиков и священников, мастеровых и ямщиков. Но, еще раз повторим, если б он только был летописцем старой, ушедшей, как Атлантида, России, он никогда бы не стал тем Шмелевым, которого переводили на двадцать языков и выдвигали на Нобелевскую премию.

Иван Сергеевич - и это прекрасно показано в книге - был великим писателем потому, что мог по-настоящему проникнуть в душу своих персонажей. Мастер сказа, наследник лучших традиций Лескова, он, пожалуй, как никто мог передать импульсивную, сбивающуюся, звенящую речь. В этом с Иваном Сергеевичем может сравниться разве что Достоевский. От своего знаменитого героя "Человека из ресторана" официанта Скороходова, сделавшего имя Шмелеву в дореволюционной России, до инженера Виктора Вейденгаммера, агностика, приходящего к Богу, - центральной фигуры последнего большого произведения Шмелева "Пути небесные", Иван Сергеевич наращивал поразительное умение передать исповедь тех, кто оживал под его пером. И именно это в сочетании с фантастической "зрячей" прозой, возрождавшей реалии навсегда утраченной родины, и обусловило появление великого русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева, человека, написавшего одну из самых страшных книг, посвященных страданиям людей, - "Солнце мертвых". "В русской литературе первое по времени настоящее свидетельство о большевизме, страшнее этой книги есть ли в русской литературе? Тут целый погибающий мир вобран и вместе со страданиями животных и птиц", - сказал о "Солнце мертвых" Александр Исаевич Солженицын.

"Знаю, придет срок - Россия меня примет", - писал Шмелев. Нам остается только осмысливать уроки его наследия и его жизни.