В русской крови дремлют скифы

В предисловии, тактично озаглавленном "Вместо предисловия", племянник автора очень коротко и внятно пересказывает биографию дяди: блестящая и стремительная карьера была прервана, естественно, революцией и Гражданской войной. "Под трескотней пулеметов пробуждались живущие в каждом из нас, дремлющие в нашей русской крови скифы┘ о которых далеко не изнеженный старик Геродот писал много веков тому назад: "Скифы не поддаются никакой культуре".

А в 1901 году выпускник юридического факультета Петербургского университета предпочел научной стезе государственную службу, его приняли в канцелярию Комитета министров, где судьба свела Ивана Тхоржевского с Витте, Столыпиным, Кривошеиным, Горемыкиным, Гучковым и другими крупнейшими государственными людьми дореволюционной эпохи. "По иронии судьбы случилось, что я дебютировал на государственной службе критическими нападками┘ на того самого Кривошеина, который вскоре стал моим многолетним министром и моим личным и политическим другом!"

Портреты Витте и Столыпина вышли, пожалуй, наиболее выпуклыми и запоминающимися. Витте - "мужиковатый гигант, завоеватель, самодержавный делец, азартно ломил свое, сокрушал все преграды данной ему от Бога силищей. Теории и принципы были не его областью. Но жизнь он видел и понимал как никто". Столыпин - его антипод и политический противник. "Помню, как одному из серых сибирских купцов в маленьком городке Столыпин пожелал "иметь миллион", на что тот почтительно и скромно ответил: "Уже есть".

Тхоржевский хорошо знал блестящий мир либеральной интеллигенции, профессорскую и художественную среду, но┘ "круги высшей бюрократии, с которыми я соприкоснулся впервые, сразу показались мне самыми культурными, самыми дисциплинированными и наиболее европейскими изо всего, что было тогда в России┘ Пушкин верно заметил, что "правительство есть единственный европейский элемент России".

Были, однако, и другие чиновники. Министр народного образования Боголепов придумал "сдавать исключенных за беспорядки студентов в солдаты, привлекая их немедленно к отбыванию воинской повинности". Через два года один из таких заключенных застрелил Боголепова у него же в министерстве.

Зато действительно незабываемы встречи с истинно великим человеком - Львом Толстым ("Да ведь это - светский, уверенно светский человек!"), продолжительная дружба с А.Ф. Кони ("Как всякий настоящий мудрец, он совмещал в себе черты стоика и эпикурейца"). Или история про то, как Петербург стал Петроградом: "Петербург был недоволен. Его переименовали не спросясь: точно разжаловали". Или, наконец, как ялтинский градоначальник Думбадзе послал на имя министра внутренних дел Маклакова шифрованную телеграмму поразительного содержания: "Разрешите, чтобы Распутин завтра случайно погиб при переезде морем на катере в Ливадию".

Вообще же не исключено, книга эта несколько удивит искушенного читателя, так не похожа она на привычный стереотип воспоминаний. Прежде всего, из-за живости стиля. Во-вторых, из-за дискретности фрагментов. Очевидно, Тхоржевский до самого конца вел настолько активную жизнь, что она совершенно не располагала к мемуаристике. В третьих, из-за любопытного поэтического наследия, где отчетливо выделяются динамичные переводы Омара Хайяма.

Самый же удивительный результат для автора рецензии оказался в том, что, закрыв последнюю страницу, он невольно приобрел монархические убеждения. Или, по крайней мере, метафизическую ностальгию по временам, в которых никогда не жил. "По русской народной психологии, только царская власть, кто бы ей ни помогал, Дума или чиновники, была источником права. В той царской России имя Государя было поистине Архимедовым рычагом власти и всех перемен к лучшему или к худшему. Не он опирался на государственные учреждения, а они им держались. Поэтому впоследствии, когда государь был свергнут, вынужденно отрекся, - мгновенно как бы выключился электрический ток и вся Россия погрузилась во тьму кромешную. Когда свергли царскую власть, некому стало не только служить, но некому и быть в оппозиции. Гениальные общественные деятели и министры полетели - все! - от пинка солдатского сапога". Тхоржевский не уставал повторять слова Монтескье: "Честь - главный движущий принцип монархии, ее жизненный корень".