Писатель с маленькой буквы

Александр Зиновьев. Русская судьба, исповедь отщепенца. - М.: Центрполиграф, 1999, 506 с.

КОГДА под запретом было практически все, среднестатистический россиянин не особенно разбирался в том, кто из диссидентов какие взгляды проповедует. В темноте, как известно, все кошки серы. С началом гласности многое переменилось. К вящему изумлению Рой Медведев оказался весьма средним публицистом, Эдуард Лимонов - писателем скорее американским, чем русским (по крайней мере, с точки зрения языка и стиля), Андрей Амальрик - далеко не гениальным историком и так далее. Разумеется, многие имена сохранились в неприкосновенности, но именно они и вызывают наиболее частые нападки бывших соратников по антикоммунизму.

Александр Зиновьев в 70-е годы был наряду с Солженицыным и Авторхановым одним из трех авторов, работы которых наиболее активно выискивались представителями соответствующего ведомства с понятными последствиями для хранителя. Тем не менее "Зияющие высоты" произвели эффект разорвавшейся бомбы и немедленно стали подпольным "бестселлером".

"Зияющие высоты" писались в России, о России и для России. "Исповедь отщепенца" писалась 10 лет назад на Западе и для Запада (впервые напечатана в 1990 году во Франции и Швейцарии). Этот, казалось бы, малозначительный факт сразу бросается в глаза и производит резко неприятное впечатление. Можно понять Артема Троицкого, который писал "Rock in the USSR" в пожарном темпе для немедленной продажи в Европе, что не оправдывает, но в какой-то мере объясняет то страшное количество ошибок, искажений и прямых подтасовок, которыми буквально кишит это произведение (некоторые из них подробно разобраны в "НГ" от 02.07.92), однако когда уважаемый ученый публикует у себя на родине то, что сам называет исповедью, объясняя при этом, что такое рабфак и отщепенец, возникает вопрос, а уважает ли он своих читателей.

Тот факт, что местоимение "я" - одно из наиболее частых слов в тексте, вполне естественен. Но исповедь - такой коварный жанр, в рамках которого невозможно скрыть интонацию, с которой это местоимение произносится: можно сказать "я играю Шопена", а можно - "Я играю шопена". Основная идея автора - в своей особенности, непохожести, инаковости по отношению ко всем остальным. Заявив изначально, что он всегда "вне", назвав себя отщепенцем и произнеся показательную фразу "я сам себе государство", Зиновьев стал подозрительно похож на Раскольникова: вокруг обычные люди, "немного добрые, немного злые", а среди них, но не вместе с ними находится автор, который все знает, все понимает, все умеет и невероятно этим гордится. Если он солдат - то самый лучший, если карикатурист - то самый едкий, если ученый - то всемирно известный, даже от алкоголизма излечился без лекарств единым усилием воли. Кроме того, автор всегда был нонконформистом и даже во времена Сталина не скрывал своих убеждений, а в логико-философских кругах проводил независимую антимарксистскую линию, за что почему-то получал различные регалии: "За годы 1964-1974 я опубликовал множество книг и статей, причем многие на западных языках. Создал свою группу (и школу) в логике, которая стала приобретать международную известность. Получил титул доктора и профессора. Был профессором и заведующим кафедрой логики, членом редколлегии журнала "Вопросы философии", членом важной комиссии Министерства высшего образования. Мои работы имели международный резонанс. Меня постоянно приглашали лично на международные профессиональные конгрессы и симпозиумы. Я стал одним из самых цитируемых философов в Советском Союзе и самым широко цитируемым советским философом на Западе. Все это пришло ко мне не вследствие моих карьеристических усилий, а благодаря личным результатам". Несколько напоминает представление на награждение орденом.

Ощущение советскости книги усиливается от карикатур Зиновьева, приведенных в качестве иллюстраций. Если текст по тональности можно сравнить с победными реляциями "Правды", то карикатуры - неприкрытый журнал "Крокодил", где место Никсона или Рейгана занимает Брежнев. А изображение Ростроповича, пригвождающего дирижерской палочкой крохотного Леонида Ильича, вызывает ностальгические воспоминания о Кукрыниксах.

Любопытен набор персонажей карикатур: Галич ("Диссидент"), Глазунов ("Полудиссидент"), Солженицын ("Пророк"). На последнем примере стоит остановиться подробнее. На протяжении всей книги Зиновьев подчеркивает свое абсолютно индифферентное отношение к нобелевскому лауреату. И не случайно. Солженицын масштабом своей личности и таланта мешает очень многим своим бывшим соотечественникам. Рой Медведев, Лев Наврозов и иже с ними всячески стремятся показать, насколько он мелок и незначителен, что, напротив, лучше всего свидетельствует об обратном. К сожалению, тем же занимается Зиновьев, хотя что делить двум всемирно известным людям, решительно непонятно (Солженицын, впрочем, ничего и не делит). Поэтому вдвойне странно читать в аннотации, что перед нами "философский и социологический анализ нескольких десятилетий советской истории" - автобиография равно удалена и от исповеди, и от научной монографии, поскольку последняя предполагает объективность. Памфлет, страстный рассказ "о себе любимом", программный документ типа credo? Может быть. Что ж, и такие разновидности автобиографии имеют полное право на существование.