Поэта я и не приметил

Как ни оценивать "Книгу о Лермонтове" Павла Елисеевича Щеголева, придется признать, что в лермонтоведении она давно числится по разряду классических работ. "Лермонтовская энциклопедия" называет ее "почти исчерпывающим сводом биографических материалов" о поэте. (Уже после выхода "Лермонтовской энциклопедии" в Калининграде в 1998 году была опубликована книга Е.Гуслярова и О.Карпухина "Лермонтов в жизни" - систематизированный свод подлинных свидетельств современников, составленный по методу Вересаева.) Странно, что "Аграф" не только переименовал известную книгу, но и нигде не указал ее первоначального названия.

Впрочем, это далеко не самое серьезное недоразумение, происшедшее за 70 лет существования "Книги о Лермонтове". С момента ее первой публикации в 1929 году автору неоднократно предъявлялись претензии критиков и историков литературы. Щеголев утверждал, что по принципу построения его труд "расходится с аналогичной по заданию книгой В.Вересаева "Пушкин в жизни", в которой абсолютно легендарные предания соседствовали с достоверными фактами. Тогда же журнал "На литературном посту" парировал это замечание: "Напрасно в предисловии Щеголев пытается противопоставить свою книгу книге Вересаева - они похожи друг на друга как две капли воды... У многих материалов непосредственная свежесть сплетни... порох эрудиции потрачен на пестрое и занимательное зрелище для любопытствующего обывателя". Быть может, излишне грубое выступление "напостовского" критика имело под собой реальные основания. Даже неискушенный читатель легко мог усомниться в искренности и детальной достоверности обильно процитированных Щеголевым мемуаров двух дам: "Записок" Екатерины Сушковой и "Писем и записок" г-жи Омер де Гелль. Руководствуясь вполне естественным для женщины чувством обиды на пренебрегшего ею мужчину, Сушкова вряд ли могла, да, наверное, и не хотела во всем придерживаться голых фактов. Что же касается "таинственной возлюбленной" Лермонтова, писательницы и путешественницы Омер де Гелль, то в 1934-1935 годах ученые раскрыли подлинного автора ее якобы переведенных с французского текстов. "Аграф" ни единым словом не обмолвился о том, что они оказались плодом богатого воображения П.П. Вяземского, решившего таким образом мистифицировать читающую публику ХIХ века. Мистификация удалась на славу: уже в ХХ веке "история безумной любви поручика Лермонтова к обольстительной француженке, встреченной им в 1840 году в Крыму и на Кавказе и рассказанная ею самой", вдохновила Б. Пильняка и С.Сергеева-Ценского, каждый их которых написал на эту тему по целой повести. В примечаниях к выдержкам из "Писем" Щеголев указывал, что их хронология странным образом расходится с хронологией путешествия Омер де Гелль по России, действительно имевшего место быть. Он не увидел в этом несовпадении ключик к разгадке мистификации, хотя сам был большим профессионалом в деле околпачивания читателей: вместе с Алексеем Толстым Щеголев принимал посильное участие в подготовке к печати подложных дневников фрейлины последнего императорского двора Анны Вырубовой. Он же был допущен к "редактированию" исторических материалов о падении царского дома, а одновременно с "Книгой о Лермонтове" под его редакцией вышел "Дневник белогвардейца" барона Алексея Будберга - "один из самых грозных обвинительных актов, направленных против белогвардейского движения..."

Неудивительно, что журнал "Молодая гвардия" за 1929 год в далеком от политике сборнике писем и воспоминаний о Лермонтове увидел здоровое стремление к "ревизии прошлого" - впрочем, это была чуть ли не единственная "положительная" рецензия на книгу. "Красная новь" назвала облик поэта, созданный Щеголевым, "мозаически-лоскутным", а "Новый мир" писал: "О Лермонтове, щеголявшем в гвардейском гусарском ментике, волочащемся за светскими женщинами, мы все-таки узнаем гораздо больше, чем о том, как этот неприятный бретер писал изумительные литературные произведения". Действительно, в книге на первый план выходит не столько поэтическая биография, сколько обыкновенная жизненная проза: целый хор мемуаристов, словно сговорившись, поет о том, что Михаил Юрьевич был дурно сложен, кривоног и вдобавок одаривал собеседников каким-то невыносимо тяжелым взглядом. Друзей, да и просто знакомых, симпатизирующих Мишелю, оказалось не так уж много, а из тех, кого откровенно раздражало его поведение, никто не вспомнил пушкинских слов о поэте: "он и мал, и мерзок - не так, как вы - иначе".

Одоевский, подаривший Лермонтову альбом, в который тот вписал немало своих стихотворных шедевров, имел весьма определенный взгляд на подобного рода "воспоминания": "биографы... описывают жизнь художника, как всякого другого человека... Изуверы!.. Матерьялы для жизни художника одни: его произведения... Не ищите в его жизни происшествий простолюдина - их не было; нет минут непоэтических в жизни поэта." Взгляд, конечно, романтический, но верный. В отличие от Вересаева, сознательно исключившего из своей книги поэтические признания Пушкина, Щеголев решил разбавить фактический материал отрывками из лермонтовских произведений, носящих биографический характер. Однако если текст "Героя нашего времени" естественно лег на документальную основу, то стихи лишь подчеркнули явную недостаточность биографических свидетельств о поэте, с которым мало кто был по-настоящему близок.

Неразгаданные страницы в биографии Лермонтова существуют и по сей день, однако с начала 30-х годов было сделано немало интересных открытий. Особенно это касается последнего периода жизни поэта, который у Щеголева в силу объективных причин освещен очень слабо. Имеет ли смысл простое переиздание подобных книг - без комментариев или хотя бы вводной статьи, ориентированной на читателя конца 90-х?