Изумленный палач

Несокрыто истинное лицо автора. Неизвестный художник. Каторжный палач с плетью. ХХ век.  Забайкальский краевой краеведческий музей имени А.К. Кузнецова

Роман-посвящение, роман-благодарность любимым – за состоявшуюся жизнь, ненавидящим и делавшим мне зло – за рожденный в безжалостном противостоянии закаленный дух и умение прощать.

Восседать в удобном кресле и бесстрастно наблюдать за происшедшими событиями, завершенными жизнями, страдающими от неизвестности друзьями, знакомыми и врагами, гордиться безграничным превосходством над ними всеми – несказанно упоительно. Мимо проплывают, просительно заглядывая мне в лицо, плохо различимые и предельно ясные тени давно ушедших и еще живущих.

Главное преимущество знатока будущего, мое преимущество – в распознавании природы встреченных людей и в знании момента ухода их из жизни. И неважно – связано это предсказание с дарованным мне смертным предвидением или с долгом исполнения Высшей воли палача по отношению к выбранным для казни персонажам.

Я наблюдаю, распознаю, знаю. Но мне не дано хотя бы на невидимую толику изменить Высшую волю.

Московская предыстория

Потом был двор продовольственного магазина, железная дверь без вывески посреди мусорных куч и разбитых ящиков, стук в эту дверь и начало другой жизни за ее порогом.

На стук отозвался улыбчивый боец, вооруженный карабином с примкнутым штыком.

Боец спросил:

– Вы Глеб Орлов?

И, получив кивок, пропустил меня внутрь удивительного помещения. Оно было очень светлым из-за стеклянной крыши и отсутствия межэтажных перегородок. На уровне второго этажа его окружала галерея с несколькими дверьми, вероятно, ведущими в кабинеты местных небожителей.

На галерее стоял улыбающийся полковник Красный, который совсем недавно превратился в главного начальника всемогущей Конторы одного из самых крупных районов столицы. Он приветливо помахал рукой, приглашая подняться по боковой лестнице наверх.

Как и его сын часом раньше, полковник (что выяснилось позже) поразился мертвенной бледности моего лица.

Дальше мы какое-то время обходились без слов.

Полковник усадил меня на стул, положив огромные руки мне на плечи, и уставился немигающими глазами-молниями.

Первым не выдержал я и, опустив глаза в пол, почти беззвучно произнес:

– Я убил человека.

Опять звенящая тишина, пододвинутый и выпитый залпом стакан воды.

– Это была самозащита, – вылетела заготовленная фраза.

Опять пауза.

Я дожаривался, как ягненок на вертеле. А когда дожарился, выложил всё с мельчайшими деталями. Драка, засада, погоня, расправа. В общем, все, кроме ключевого слова, которое тихим голосом произнес Красный:

– Про кастет забыл.

Я встретился глазами с полковником, обозначив согласие. А потом уставился в пол и замолчал, плохо понимая смысл происходящего. Происходило следующее.

Красный вернулся за огромный письменный стол и сделал несколько телефонных звонков. Причем ухитрялся говорить так тихо и невнятно, что ни одного слова различить было нельзя, хотя сидел я совсем близко.

В ходе разговора зазвонил другой аппарат. Внимание полковника было абсолютным. Я перестал узнавать Красного в этом чужом, крайне сосредоточенном великане, ничуть не напоминавшем улыбчивого и приветливого отца моего друга.

Переговоры и звонки продолжались вечность. До тех пор, пока в кабинет без стука не вошел полноватый блондин с холодными глазами, пригвоздившими меня к стулу. Блондин начал тихо переговариваться с Красным. Потом, вероятно, придя к решению, оба уставились на меня.

Наступило время кратких инструкций. Из уст Красного они звучали как приказ, не предполагающий ни уточнений, ни тем более возражений.

После этой встречи у меня остался номер телефона. Обязательство связываться и встречаться раз в неделю с человеком по имени Владимир Александрович. Разговаривать с ним обо всем свете – в том числе о событиях, связанных с ночной расправой.

Эти встречи и редкие свидания с Красным превратились в жизненный фон. Такой же обыденный, как школа, девочки и секция самбо.

В результате события кошмарной ночи перестали иметь ко мне прямое отношение: вроде было, но не со мной, а если и со мной, то где-то в параллельном мире. Позже я узнал о милицейской квалификации смерти рыжего: висяк. А к моменту окончания школы и поступления в МГУ я вполне пришел в себя и научился со всем этим сосуществовать.

Африканские похождения

Моя дальнейшая жизнь сложилась совершенно удивительным образом. Хотя страшная ночь всегда присутствовала: либо в виде воспоминаний, обрывочных и неясных, либо как незаметный фон при восприятии людей и событий.

Помимо этой ночи вспоминать пережитое было занятием скорее приятным. К сорока годам беззаботно и весело были пройдены все стандартные этапы: детство, английская спецшкола, университет, аспирантура, защита диссертации и работа в институте Академии наук. Не говоря уже о счастливом браке с интеллигентной гуманитарной, сказочно красивой девушкой Катей, арбатского происхождения, из профессорской семьи.

На этом стандартная часть жизни заканчивалась.

А нестандартная началась незаметно: с задания дирекции института сопровождать белого профессора из Южной Сан-Верде в длительной поездке по СССР для перевода его лекций. Поездка породила неформально теплые отношения между гостем и сопровождающим. И вскоре меня пригласили выступить с лекциями в университете столицы Южной Сан-Верде Витсбурге и нескольких других городах.

Потом был контракт, полусекретно переданный в Москву с оказией. Переезд с семьей в Витсбург – столицу Южной Сан-Верде. И медовый месяц со всем, что встретилось в новой стране обитания: работой, бесконечными гостями, полевыми маршрутами.

Жизнь казалась полем чудес с многочисленными ячейками, которые следовало заполнить удивительными обстоятельствами, событиями и впечатлениями. Так нашли свои ячейки двухэтажный дом и Toyota, предоставленные компанией. Частные звериные заповедники с ночными банкетами на открытом воздухе, вокруг огня или при свечах. Декольтированные дамы в бриллиантах и вышколенные негры в белых смокингах. Бутылка шампанского, распитая на южной оконечности Африки, в месте слияния Индийского и Атлантического океанов. Оперные ложи для специальных гостей. И многое, многое другое, о чем подчас неловко было говорить с московскими коллегами и друзьями, которые жили неблагополучно, если не впроголодь.

Тут-то и произошло очередное судьбоносное событие: встреча с руководителем резидентуры в Южной Сан-Верде – Артемом Ивановичем Грохотом. Причем для нас с Катей все произошло совершенно случайно. А для генерала – в результате продуманной до секунды комбинации вызова нашей семьи в российское консульство, увенчавшейся нашим знакомством с Грохотом и оказавшейся тут же его женой Маргаритой Генриховной. И поскольку всемогущий резидент и его жена включили максимальную степень дружественного воздействия, мы тут же растаяли в океане симпатии и доверия.

В сложившихся приятных отношениях, разумеется, не было места для разговоров о Конторе. Но в ходе очередных посиделок у Грохотов в посольской вилле генерал уединился со мной в кабинете и приступил к разговору, смысл которого мне стал понятен не сразу.

Начал Артем Иванович с комплимента моим профессиональным достижениям, которые успешно продолжили дело деда-академика и снискали очевидное международное признание. Ненароком упомянул свое личное знакомство с давно усопшим академиком – в связи с его многочисленными зарубежными поездками, польза которых для страны была несомненной.

Так Артем Иванович положил начало деликатной демонстрации своей глубокой, всесторонней осведомленности о моей жизни и членов моей семьи.

Затем последовало неожиданное упоминание Льва Красного, имя которого для меня было спусковым крючком потока воспоминаний. Из успешного и самодовольного профессионала я мгновенно превратился в юношу с кастетом, стоящего на коленях перед забитым им насмерть бандитом.

По прошествии изрядного времени и череды событий я оценивал эту беседу с Грохотом как начало существования в микровселенной, вход в которую был известен только нам двоим. А если есть своя вселенная, значит, есть и свой, понятный только внутри нее язык, где не сказанное так же важно, как сказанное.

Я еще не знал о магическом умении Грохота возводить Хрустальный дворец для тех, кого надо уберечь и защитить. А между делом использовать его и для собственной защиты. И уж конечно, я не мог догадаться, что попаду в узкий круг обитателей этого Хрустального дворца. Но доверие, однажды установившись, уже не исчезало.

А дальше общение стало удивительным образом приобретать многомерность. На поверхности были слова, за каждым из которых тянулась мощная корневая причинно-следственная система. И она была понятна только двум собеседникам.

В мои служебные обязанности как эксперта по сравнительному анализу месторождений металлов входили полевые посещения объектов по всему югу Африканского континента.

По возвращении из поездок я с удовольствием делился впечатлениями с Артемом Ивановичем, встречая подкупающее внимание и интерес. Во время очередного такого разговора до меня дошло: ведь этот внимательный, задушевный человек – единственный слушатель, которому хочется все рассказать и всем поделиться.

Этот вывод, как ни печально, добавил энергии в создание моего собственного Хрустального дворца, в который я стал медленно но верно переселять любимую жену Катю. Реальные обстоятельства моей жизни были глубоко неинтересны высокоинтеллектуальной жене. Их нужно было заменить обстановкой роскошного чертога, пока еще неумело мной возводимого.

Наша дружба с Артемом Ивановичем становилась все крепче. И пришел день, изменивший наши отношения навсегда.

В тот день старший друг выглядел не то что озабоченным, но сосредоточенным больше, чем обычно.

И сразу перешел к сути:

– Образовалось дело, срочное настолько, что я вынужден просить тебя о посильном содействии. А специфика его в том, что никто, никогда, ни при каких раскладах не должен даже отдаленно заподозрить, а тем более узнать о нашем разговоре и твоем во всем этом участии.

Сказано все это было тихо, доброжелательно, глаза в глаза. Я постепенно научился выдерживать этот взгляд. Иногда при помощи уловки: глядеть нужно чуть в сторону, в переносицу.

– Детали тебе не важны, – продолжал генерал. – А важно то, что в Витсбург прилетает некая фигура, передвижение которой надо проследить доступными техническими средствами. Но именно сегодня у меня под рукой никого нет. Операция простая: под днищем автомобиля крепится блок GPS, и дежурный в посольстве отслеживает все что нужно. Но сейчас блок поставить некому. И потому ты в деле, если, конечно, нет неотразимых возражений.

Возражений не было. Зато в наступившей тишине я ощутил необъяснимую тревогу. Обнаружить ее я не мог себе позволить и потому загнал в самый дальний угол сознания. Или подсознания? В тот момент это было неважно: следовало просто выразить спокойное согласие.

По прошествии времени, наполненного событиями, без преувеличения, исторической важности, я узнал о них все до мельчайших подробностей. Начиная с причин, их породивших, продолжая судьбами людей, в них участвовавших, и заканчивая закономерным финалом, участником и свидетелем которого я стал. И уже глядя из будущего, я воспринимал себя со стороны с некоторой жалостью и легким презрением. Меня, такого умного и проницательного, знатока человеческой натуры, разруливавшего любую жизненную ситуацию, провел как младенца в яслях самый доверенный человек – генерал Грохот.

А неведомая мне пока истина заключалась в том, что фигура, прибывающая в Витсбургский аэропорт, являлась предателем-перебежчиком в чине полковника Службы, приговоренного трибуналом к «вышке» и проживающего больше двадцати лет в Аргентине. Его случайно раскрыла тамошняя резидентура и проследила до прибытия в юрисдикцию резидента Южной Африки – генерала Грохота.

Иногда жизнь лихо закручивает невероятные совпадения. У Артема Ивановича с аргентинским вояжером имелись давние личные счеты. Во-первых, в незапамятную пору молодости они были сослуживцами и даже дружили семьями. Во-вторых, уже утвержденная командировка Артема Ивановича и Маргариты Генриховны в Соединенные Штаты накрылась после предательства бывшего коллеги. А главное, после побега он сдал четырех блестящих сослуживцев Артема Ивановича, долгие годы работавших под глубоким прикрытием.

Двоих из них – супружескую пару – мучили и убили в турецкой тюрьме. Другую супружескую пару обменяли после пяти лет в пакистанском застенке. Муж через два месяца умер от инфаркта. Жена пережила его на полгода и угасла от горя. Вот такой накопился счет у южноафриканского резидента к аргентинскому туристу.

Обо всем я узнаю потом. А пока все было просто и захватывающе интересно.

Грохот свел меня с неулыбчивым бледным красавцем Кириллом Вольским, с которым пришлось обсудить всю операцию по минутам.

Окончательно утвержденный план был подозрительно легким. Подняться на третий уровень парковки аэропорта и кружить, пока не найдется белая Toyota Camry № 725. Остановиться на позиции прямого ее обзора и доложиться куратору Вольскому.

Следующий этап посложнее, но тоже не бог весть что. GPS представлял собой компактный плоский блок с магнитными полосами для крепления к днищу. Надо было выйти из машины и независимым шагом, везя за собой чемодан, пройти мимо Camry. Удостовериться в отсутствии случайных наблюдателей. А главное, учесть камеры, схему которых мне передал бледный красавец. И понять, с какой стороны можно подлезть под машину, минуя всевидящее око.

Итак, началось: вышел из машины, прошел мимо багажника с цифрами 725, увидел камеру на столбе слева. Подошел справа, на удивление быстро прикрепил блок под водительским креслом праворульной машины – они в Южной Африке, вслед за Британией, все такие. Остался собой доволен и вернулся в свою машину. Доложился Вольскому, получил в ответ неясное бурчание и стал ждать клиента. На мне была еще одна, последняя обязанность: сфотографировать, передать лицо аргентинца по SMS и получить подтверждение его личности.

Потянулось ожидание. Меня переполняло самодовольство: молодец, реальный 007, даже лучше.

Тем временем в начале длинного прохода между машинами появился вроде бы самый тип. Средних лет, грузноватый, серебристая седина, очки в золотой оправе, застывшая улыбка иностранца, взгляд, обшаривающий номера машин по обе стороны. Камера в телефоне защелкала еще до того, как тип открыл багажник Camry и загрузил чемодан.

Я услышал урчание двигателя. Camry медленно попятилась, выезжая с парковочного места. И тут раздался взрыв. Он был не слишком мощным, но показался оглушительным.

Сказать обо мне «застыл на месте» – мало и даже унизительно. Я не застыл, я перестал жить. Глаза жили отдельно от меня – немигающие, как у замороженной камбалы. Они увидели продолжение.

Водительская дверь Camry с шумом открылась, и окровавленный аргентинец вывалился на бетон спиной вперед. В ту же секунду появилась фигура в балаклаве. Вдоль ноги ее свисал ствол с трубой глушителя. Человек в балаклаве спокойно подошел к скорченному аргентинцу. Выдержал классическую паузу – секунд пять. Поднял трубу, направил ее в голову клиента. Труба бесшумно дважды плюнула огнем, оставив вместо лежащей головы кровавую лужу.

Затем человек с глушителем исчез. Зато все пространство парковки заняли рокочущие полицейские машины. Место взрыва и расстрела оградили лентами.

Реальность стала возвращаться ко мне после окрика полицейского офицера, который решительно махал руками, прогоняя всех с места события. Приключению пришел конец.

Мое состояние в тот момент определялось как анабиоз. Но замороженность не могла длиться вечно. По мере приближения к дому какая-то часть сознания начала воспринимать окружающее.

И первое, что я с удивлением понял, было нарастающее ощущение личной ответственности за все, что произошло. Будто и не было оправданий, связанных с обманом насчет GPS и нежданной фигурой в балаклаве. Был только я сам: единственный и неповторимый исполнитель всего спектакля.

И в то же время было странное ощущение отстраненности, этакого птичьего полета. Словно я снялся в фильме, но не узнавал себя на экране. Если считать произошедшее воротами, то я вошел в них успешным, самоуверенным, сверху вниз смотрящим на окружающих и на свою неподражаемую жизнь в целом, цокающим копытами породистым жеребцом. А вышел – растерянным, бессмысленно моргающим, примитивным организмом с простейшими рефлексами.

Подъехав к дому, я уже, казалось, мог адекватно общаться с женой Катей. Что было необходимым условием продолжения строительства Хрустального дворца, в котором Катя уже проживала некоторое время.

На стоянке у дома были припаркованы два автомобиля – неизвестный 500-й Mercedes и BMW генерала Грохота. На нижнем уровне располагался гараж, а на двух верхних – жилые комнаты, куда вела внешняя лестница, по которой я и стал неспешно подниматься. На полпути наверх я по необъяснимой причине вскинул голову и встретился с внимательным взглядом стоящего на балконе Артема Ивановича.

Я молча подошел и встал рядом. Из приоткрытых стеклянных дверей, из-за наших спин, доносились голоса Маргариты Генриховны и Кати. И два незнакомых мужских – должно быть, гостей из Mercedes. Я к ним не спешил. Звенящая тишина бессловесного общения с Артемом Ивановичем была сейчас важнее всего остального. Казалось, остальное и не существует вовсе.

А дальше произошло что-то типа чуда. Разбитый вдребезги я был накрыт гипнотизирующей волной, исходившей от генерала Грохота. Она помогла вернуться к временно потерянному внутреннему равновесию. Внешняя чувствительность еще не вернулась, но тогда это мало меня беспокоило.

***

Так начиналась моя двойная жизнь, жизнь-сокрытие. И в этой сокрытой жизни, где-то далеко впереди, уже мерещились вопросы, на которые пока не было ответов.

Например, есть ли у меня чувство вины за произошедшее? Или я превратился в носителя племенного, а не своего собственного сознания? Может быть, все, что случилось, определено некой Высшей и Непреложной волей? И от меня ничего не зависит, тут вообще никто ни при чем, и можно не напрягаться?

Завершилась эта сцена на балконе тем, что огромная рука Артема Ивановича накрыла и едва ощутимо сжала мою руку. Сеанс гипноза, исторического для обоих участников, но незаметного стороннему глазу, завершился. Раздвинув стеклянную дверь, мы с Грохотом вошли в просторную гостиную нашего дома.