Игорь Харичев
Иногда врачи – как экстрасенсы. Разденут, и ты у них как на ладони.
Николай Ярошенко. На приеме у врача. 1890-е гг. Челябинский государственный музей изобразительных искусств
Я заболел. Всерьез. Надолго. С перспективой отправиться на тот свет. Это был коронавирус, хотя ПЦР-тест дал отрицательный результат. Валерия Михайловна оказалась права. В очередной раз. А я поначалу не поверил ей…
Мое знакомство с Валерией Михайловной состоялось лет двенадцать назад. Совершенно случайно. В то время она возглавляла терапевтическое отделение в академической поликлинике № 2. Мне нужно было подписать санаторную карту – результат стремления подлечить здоровье в Кисловодске, помноженного на недельную беготню по кабинетам специалистов. Оставалось получить подпись терапевта и печать. Но тут выяснилось, что терапевт, к которой я обращался не один год, отсутствует. «А вы зайдите к заведующей отделением», – посоветовали мне в регистратуре. Так я возник на пороге ее небольшого кабинета с пухлой, набитой всякими анализами и заключениями медицинской картой под мышкой и листком, жаждущим ее подписи, в руках. Она оказалась весьма немолодой, но симпатичной шатенкой с располагающим лицом и какими-то чересчур внимательными голубыми глазами. Недолго посмотрев на меня, заговорила:
– У вас было воспаление легких. Давно, лет тридцать назад. Но следы в легких остались. – Ее спокойный голос умиротворял. – Давление немного повышенное. Сахар порой выше предела. Явная предрасположенность к диабету второго типа. Нужна диета. Желудок в норме, с кишечником тоже нет проблем. Печень немного увеличена. Почки чистые. Намечаются проблемы по мужской части, но пока ничего страшного. Болит левая коленка. И подагра имеет место. Вы ко мне по какому вопросу?
Растерянно шагнув к столу, я протянул санаторную карту.
– Вот… Подписать.
Получив листок обратно и пробормотав: «Спасибо», я отправился к главврачу за печатью, прихрамывая на левую ногу, болевшую после того, как я неделю назад сильно ударился коленом. Удивление продолжало держать меня.
Покидая поликлинику, я озадаченно размышлял: «Она представления не имела, что я к ней приду. И не могла подготовиться, полистав карту. Я попал к ней совершенно неожиданно для себя. Но она все точно описала. Эффект ясновидения?» Во что я не верил, так это во всяких экстрасенсов, ясновидящих, магов. Считал их прохвостами, людьми, заведомо не заслуживающими доверия. Но как объяснить то, чему я стал не просто свидетелем – участником! Я не имел ответа, что весьма тяготило меня.
С этого дня Валерия Михайловна стала терапевтом, наблюдающим за мной. Потому что, появляясь в поликлинике по той или иной причине, я неизменно записывался к ней. Потом уютную поликлинику № 2 закрыли. А я и Валерия Михайловна перебрались в расположенную неподалеку поликлинику № 3, не столь уютную, гораздо более заполненную страждущими получить медицинскую помощь. Я – в качестве пациента, а Валерия Михайловна – в качестве заведующей новым терапевтическим отделением.
Я и Валерия Михайловна уже привыкли с некоторой регулярностью встречаться в ее кабинете на втором этаже поликлиники № 3. Она продолжала удивлять меня.
– У вас появилась мерцательная аритмия. Пока что ничего страшного, но надо поберечься. Какое лекарство принимать, я вам напишу. Сходите, сделайте ЭКГ, чтобы получить подтверждение.
– Да я вам верю.
– Правильно, что верите. Но я не могу записать в медицинскую карту мои подозрения. Вот вам направление. Дождитесь кардиограммы и заключения кардиолога, несите ко мне. Я их в медицинскую карту вклею.
Тут я решился, выдал давно мучающий меня вопрос:
– Валерия Михайловна, вы – экстрасенс?
Она усмехнулась, скорее устало, чем добродушно.
– Да какой экстрасенс? Просто я смотрю на человека, а не в компьютер, как нынешние. Меня так учили.
– Но не все, кого учили, как вас, умеют так видеть, – возразил я.
Она равнодушно пожала плечами.
– Значит, еще какие-то задатки были.
…
Продолжались мои визиты к Валерии Михайловне. Мы стали добрыми приятелями. Она знала мою жену, которая тоже приходила к ней подлечиться.
В начале две тысячи двадцатого по миру стремительно расползлась невиданная прежде зараза – коронавирус. Появившись в Китае, этот пронырливый субъект в короткий срок захватил множество стран, включая Россию. Люди непонятно как заражались, начинали болеть, их самочувствие резко ухудшалось, и они умирали – у них отказывали легкие. Вскоре стало ясно – заразившись, но еще не почувствовав признаков болезни, люди заражали других. Желая остановить распространение смертельного вируса, власти объявили в конце марта режим нерабочих дней и закрыли всё, кроме аптек и продуктовых магазинов. Изначально предполагалось – на неделю, потом ограничения продлили до конца апреля, а затем – до середины мая. На западный манер это называли локдауном.
Мы с женой исправно выполняли требования локдауна, что не составляло никакого труда: наши институты были закрыты, за продуктами в магазин выходил сын, а продолжать свою научную деятельность мы могли, не покидая домашних пределов. Я писал статью для солидного журнала, а жена редактировала статьи для ежегодника, который выпускал их институт и за который она отвечала.
Время от времени я подтрунивал над женой – мне ее научные изыскания казались не слишком серьезными. Что это за наука – философия? Где воспроизводимость ее законов при соответствующих условиях в абсолютно любом месте и вне зависимости от времени? Ксения отмахивалась от меня. Хотя порой могла выдать нечто подобное:
– Базовые понятия физики, дорогой мой, на самом деле берутся из словаря традиционной схоластики и спора вокруг атрибутов Бога, ведомого на языке той же схоластики Лейбницем и Ньютоном. – Сколь назидательно звучал при этом голос моей жены. – Этот спор в итоге породил учение о бесконечно протяженной материи. Той самой «материи», которую не знали ни греки, ни средневековые схоласты, но которая дала естественным наукам возможность сделать большинство открытий.
Тут мне крыть было нечем. Поспорь с доктором философских наук, да еще о традиционной схоластике.
А могло прозвучать и такое:
– Философия имеет отношение к идеям, которые работают, то есть к идеям, которые формируют саму материю мира, в котором мы живем. Подобно тому, как спор Лейбница и Ньютона об атрибутах «вечности» и «бесконечности» у Бога породил сам наш космос, открытый теоретически.
Во какой полет мысли! Я занимался куда более приземленными делами – астероидами и кометами, которые во множестве заполняют пространство Солнечной системы, вращаясь по своим орбитам, частенько пролетая в опасной близости от Земли, а порой и падая на нее. Что может обернуться весьма нехорошими последствиями. Вспомните хотя бы челябинский метеорит, упавший 15 февраля 2013 года. Серьезных бед он не наделал, потому что был небольшим и взорвался высоко над поверхностью Земли, но тысячи окон выбил ударной волной, породив множество стеклянных осколков и поранив уйму людей.
Долгое время я и мой отдел занимались астероидно-кометной опасностью, попутно изучая состав этих небесных тел, дающий представление об эволюции Солнечной системы. Но главным в исследованиях была опасность. Я с моей командой делал расчеты, какой ущерб может причинить астероид определенного размера, сколько стран, а может, и континентов уничтожит, если упадет на нашу планету; я обсуждал с отечественными и зарубежными коллегами, как устранить опасность такого столкновения, если оно станет реальным. Разумеется, первой напросилась идея взорвать опасный космический объект атомной бомбой. Сразу стало ясно – не поможет. Просто к Земле вместо одного большого небесного тела продолжит полет целый рой малых тел. Значит, надо менять траекторию опасного объекта. Как? Появились экзотические идеи типа солнечного паруса, который надо укрепить на астероиде, а давление солнечного света постепенно отклонит его траекторию от Земли. Идея экстравагантная, но отнюдь не антинаучная, и мы рассчитывали, за какое время до ожидаемого столкновения надо установить парус определенных размеров, чтобы он успел сделать свое спасительное дело.
Более перспективным посчитали способ изменения траекторий опасных объектов посредством столкновения с ними космических аппаратов. Вполне реальный для настоящего времени с технической точки зрения способ. Однако его эффективность ограничивается массой и скоростью наводимого на астероид космического аппарата. Мы определили, что по нынешним техническим возможностям для отклонения от Земли Апофиса, который вроде бы грозил нам столкновением, – а масса у него под 40 миллионов тонн, – удар будет столь слабым, что нанести его надо за несколько десятков лет. Лишь после этого срока отклонение траектории станет достаточным, чтобы катастрофа не произошла!
Когда я рассказал об этом Ксении, она задумчиво произнесла: «Угу», потом как-то взбодрилась.
– И зачем тогда вся ваша бурная деятельность?!
Я опешил.
– Мы выявляем опасности, грозящие человечеству из космоса, думаем над тем, как их предотвратить… Если не сейчас, в будущем все это пригодится.
– Человечеству грозят куда более реальные опасности не из космоса, а от него самого, – вновь погрузившись в задумчивость, пробормотала моя жена.
Вячеслав, когда я рассказал ему про наши расчеты, оторвался от ноутбука, посмотрел на меня озадаченно.
– За несколько десятков лет он будет находиться очень далеко. Вам туда долететь надо и еще попасть в этот Апофис. Думаешь, получится?
– Может и не получиться, – рассудительно констатировал я. – Но какой красивый замысел.
Сын равнодушно пожал плечами. Он был прожженным айтишником, смотрел на мир каким-то особым взглядом.
Должен сказать, что в последние годы появился новый интерес к астероидам и кометам, довольно неожиданный – их начали рассматривать в качестве источников природных ископаемых. Стало ясно, что безудержное земное производство, желающее завалить современного человека все новыми и новыми устройствами, гаджетами, аппаратами, весьма скоро доведет до истощения те немногие месторождения, где добываются редкие элементы, без которых не может работать современная промышленность. Потому и возникла поначалу казавшаяся идиотской идея добывать полезные ископаемые на Луне и астероидах. Впрочем, скоро выяснилось, что идея отнюдь не оторвана от реальности и подобные разработки обретут рентабельность в довольно близком будущем. Статья, которую я писал для солидного журнала, была по этой тематике.
…
Конец мая притащил с собой облегчение: эпидемия поутихла, обычная жизнь понемногу начала восстанавливаться. Новым было то, что подавляющая часть людей на улицах и в транспорте была в масках, чаще голубых. Они закрывали всё ниже глаз, делая одинаковыми лица. Начинало казаться, что находишься в захватившей весь город больнице. Открылись хозяйственные магазины, мастерские, всякие организации, среди прочих – наш институт.
…
На следующий день я отправился в поликлинику. Мне и Ксении в очередной раз была нужна санаторная карта. Валерия Михайловна обрадовалась, увидев меня.
– Юрий Андреевич, как вы себя чувствуете?
– Хорошо. Я к вам за санаторной картой.
– Куда хотите поехать?
– В Кисловодск. В наш, академический, имени Горького. Не за границу же ехать.
– И правильно. Хороший санаторий. А за границей сейчас нечего делать, – назидательно проговорила Валерия Михайловна. – Вы, конечно, едете с Ксенией Давыдовной?
– Да. Так что две санаторные карты…
– Что же она не пришла?
– У нее какая-то срочная работа.
– У нее постоянно срочная работа. Но жалоб у нее никаких нет?
– Нет. Давление иногда выше нормы. И подустала. В санатории отдохнет.
– Поверю вам. Но все-таки ей стоит хоть изредка появляться у меня. Вы-то, смотрю, на самом деле чувствуете себя неплохо. Снимите рубашку, я вас послушаю… Руки на поясницу. – Прохладное основание стетоскопа не спеша зашагало по моей спине. – Кое-какие проблемы есть. Я напишу рекомендации, чтобы вам соответствующие процедуры назначили… Лекарство от аритмии принимаете?
– Регулярно.
– Хорошо…
Через несколько дней мы с женой наспех собрали два не слишком больших чемодана, Вячеслав отвез нас в Шереметьево, откуда самолет доставил меня и Ксению в Минеральные Воды. Свободное такси не пришлось долго искать, так что через полтора часа мы уже распаковывали вещи в номере на третьем этаже. А вскоре отправились гулять по вечернему Кисловодску. Темнота уже окутала город, и дорожки парка слабо виднелись в свете стоящих вдоль них неярких фонарей. Люди, встречавшиеся нам и обгонявшие нас, были без масок. Многие оживленно разговаривали. Казалось, никаких пандемий нет в помине, и не только здесь – нигде на всем земном шаре.
– Надо бы сегодня еще поработать над статьей, – прозвучало рядом.
Мой вздох был невероятно тяжким.
– Ты отдыхать-то здесь собираешься?
– Буду отдыхать во время процедур, – вполне серьезно отвечала моя жена.
Со следующего дня у меня и Ксении началась та странная, суматошная жизнь, какая бывает лишь в санаториях: с одной процедуры на вторую, потом на третью, потом на обед и после короткой передышки на четвертую. Нас окунали в ванные, бурлящие или спокойные, с какими-то очень важными добавками, мазали грязью, мучили под колкими струями душа, бьющими со всех сторон, подвергали магнитному и лазерному воздействию, заставляли дышать парами каких-то крайне полезных растворов, мяли хваткими руками массажистов. Ко всему этому я добавлял вечернее купание в бассейне вкупе с приятным сидением в турецкой парной. Ксению удалось туда вытащить всего два раза, как и на прогулки – новые идеи настоятельно просились у нее на бумагу, поначалу превращаясь в фразы на экране ноутбука, дабы потом быть напечатанными в очередном выпуске одного из научных изданий.
В любом случае, когда мы в Минеральных Водах заняли места в самолете, намеренном лететь до Москвы, Ксения сказала:
– А знаешь, я хорошо отдохнула. Я чувствую себя гораздо лучше, чем когда мы прибыли сюда.
Я видел довольное выражение на ее лице, хотя оно было закрыто маской по самые глаза. Столь знакомые мне темные вдумчивые глаза смотрели озорно.
В аэропорту нас встретил Вячеслав. Хорошо, что у него был свободный рабочий график, а после того, как сын расстался с гражданской женой, он вернулся к нам, туда, где вырос. Так что, как правило, можно было рассчитывать на его помощь.
– Ну, как вы? – вяловато поинтересовался он, когда мы уселись в машине.
– Прекрасно! – бодро отвечал я. – Мама закончила новую статью. А я проплыл двадцать километров в бассейне. Или все двадцать пять. Сбился со счета.
Сын глянул на меня с прощающей улыбкой.
– Лечение было? Ну… процедуры всякие.
– Было! Сплошные процедуры, призванные вконец замучить человека. Но мы с мамой выдержали. И вроде бы даже отдохнули. Немного.
Я повернулся к жене, сидевшей на заднем сиденье. Теперь на ней не было маски. Я увидел улыбку, так похожую на улыбку сына.
Неотложные дела поглотили меня уже на следующий день, отодвинув приятные впечатления от санаторного пребывания.
Москва жила своей обычной суетливой жизнью. Казалось, привычное течение дел полностью наладилось. Только маски и перчатки отличали ее от прежней, доковидной. И тревога, поселившаяся меж людей. И постоянные рассказы о заболевших родных, знакомых, о тяжести их заболевания, о смерти некоторых из них.
В октябре заболели ковидом трое из четверых сотрудников моего отдела. Сначала Саша, после него Мария, а следом – Петр. Вскоре выяснилось, что Саша заразился от старшей дочери, школьницы, но еще не зная этого, передал вирус Маше и Петру. Четвертый сотрудник, Владимир, не заразился лишь потому, что в это время отсутствовал в Москве. Саша и Мария, люди не старые, отделались достаточно легко, ограничившись домашним лечением, а Петру пришлось полежать с неделю в больнице. Самым удивительным было то, что я проводил совещания, на которых собирались мои сотрудники, сидел с ними за одним столом, обсуждая текущие дела – в основном предстоящую работу по готовому отчету, главную головную боль конца года. Конечно, мы отложили в сторону маски – зачем они, если рядом все свои. Мария и Петр заболели, а я – нет. Впору было подумать, что у меня природный иммунитет. Возможность такого объяснения почему-то грела меня.
Соображением об этом я поделился с женой во время завтрака.
– Из чего следует, что у тебя иммунитет? – не без иронии спросила она, поддевая вилкой кусок яичницы.
– Я с ними в одной комнате сидел за одним столом. Мы совещались, потом чай пили с тортом. Отмечали день рождения Петра. Саша заболел буквально через день, а через неделю – Маша и Петр. А я-то не заболел. Вообще никаких симптомов.
– Может, тебе просто повезло. Не долетели до тебя вирусы. А до них долетели.
Обидно было слышать такое объяснение. Но я чувствовал – ее скепсис не преодолеть. Ладно, пусть не долетели. Угрожающе шумел готовый вскипеть чайник.
Мне страшно хотелось как-то уколоть жену.
– Все-таки есть в уважении к закону сохранения энергии не только свой смысл, но и своя прелесть, – пафосно начал я. – Вкусный завтрак, обед. А ужин, который никак не удается отдать врагу… Это радость жизни. Повседневная, привычная радость. Если только не превращать еду в скучное выполнение закона сохранения энергии. Впрочем, делать из нее культ тоже не стоит. – Я выдержал небольшую паузу. – Ксения Давыдовна, умоляю, не переставайте видеть радость там, где она есть.
– Вижу я, вижу, – отмахнулась от меня жена.
комментарии(0)