Кружевом, камень, будь…

«Камень хладный поцелую и навеки в смерть уеду...» Фердинанд-Виктор Перро. Набережная Фонтанки. Эрмитаж 

В комнате за сценой собралась послеконцертная компания, и Борис почитал свои стихи наравне с другими, а потом спросил:

– Евгений Александрович, вам не кажется, что здесь только два поэта – вы и я?

Евтушенко сказал, коротко подумав:

– Да, наверно.

Есть и другая версия. Борис говорил после застолья: я здесь единственный поэт, ну и немножко – Евгений Александрович Евтушенко.

Говорят, на этой горячей волне его вынесло на улицу, там он схватился с майором милиции в штатском, его взяли в участок и показали, где раки зимуют.

Шел июнь 1997 года. Евтушенко прилетал в Екатеринбург на один концерт. Через три года Борис сказал мне: я не читал ни строки Евтушенко.

Тотчас по его уходе, крайне раннем, к Борису Рыжему прилепили две этикетки: «последний советский поэт» и «первый поэт поколения». То и другое опять же напоминает о Евтушенко, каковой и сам определяется как последний советский поэт. Дивны дела твои, Господи, – Борису и в голову не пришла бы такая аналогия, ан кто знает, как наше слово отзовется. Так что? Борис Рыжий – оный новый Евтушенко? Остыньте, если раскалились. Речь не о том.

Тут речь о том, что будем

Мы нашу честь беречь.

Стоит почитать его стихи, начиная с середины 1990-х: тематически, стилистически и тому подобное – «Камень хладный поцелую», Петербург. Блоковская музыка, лебеди, фонтаны, парки, дворцы, каналы, мосты. Обожаемые мэтры – Рейн, Кушнер. В классических образцах – Державин, Батюшков, Пушкин, Денис Давыдов, Лермонтов, Боратынский, Вяземский, Некрасов, Тютчев, Аполлон Григорьев, Полонский, Огарев, Фет, Случевский, Блок, Брюсов, Анненский, Заболоцкий, Георгий Иванов, Адамович. Никакого «больше чем поэта». Поэт. Только поэт, и никто другой.

Петербургская поэзия на уральской почве? Уральская поэзия на питерском камне? Такой выверт? Не было выверта. Был поиск себя.

Над саквояжем в черной арке

всю ночь играл саксофонист.

Бродяга на скамейке в парке

спал, постелив газетный 

лист.

Я тоже стану музыкантом

и буду, если не умру,

в рубашке белой, с черным 

бантом

играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца

под небом, выпитым до дна, –

спи, ни о чем не беспокойся,

есть только музыка одна.

Написано в том самом 1997-м. В том самом Петербурге. У Рыжего много стихов об уличных музыкантах и вообще об уличной музыке. Это о себе. Поэт улицы, уличный мальчишка. Так? Не так. Близкие знали: он по сути домосед и месяцами не выходит из дому.

Города было два, два бурга – в честь Петра и в честь Екатерины. И Петр, и Екатерина – не те, о ком мы думаем. Дома у него было тоже два. Свой, с женой и сыном, и – родительский, в двух шагах от своего. В родительском доме был телефон. Это уже нечто третье – остальной мир, с которым он говорил чуть не без умолку. Раздвоенность? Вряд ли. Один в одном. Оставим арифметику. Но она нас будет настигать по причине беглости его жизни и неторопливости общего течения бытия.

... Боре было лет шесть, когда его спросили: кем работает твой папа?

– Царем.

Отца, директора Института геофизики Уральского отделения АН СССР, возила служебная черная «Волга». Десятилетний Боря утверждал в кругу дворовых кентов:

– Мой папа – вор в законе.

Ему верили.

В другом случае он сообщил о том, что его папа – забойщик скота, а мама – жиловщица мяса.

Борис Рыжий. Только поэт, и никто другой. Фото с сайта www.borisryzhy.com

...У поэта Александра Леонтьева сказано: перебитый Уральский хребет. Челябинск по этой метафоре находится в районе копчика или шеи. Очень ранимые места. На юге хребта. Но не будем гиперболизировать – больной ходит, он не лежач, и хотя кажется, что он раскинулся на спине, он бегает, движется, летит на иномарках, напоенный пятью озерами. В принципе он похож на долину, и так оно и есть – тут течет река Миасс, изрядно поросшая тиной и камышом, подъемы и спуски не бьют в глаза, а центральный проспект Ленина прям как стрела, и чугунный Ильич на пьедестале – это площадь Революции – могуче широкоплеч, массивно кряжист и почернел, по-видимому, оттого, что стоит, как Брестская крепость, во вражеском окружении бесчисленных банков и супермаркетов, а его прямым оппонентом высится небоскреб Видгоф, произведение местного олигарха-депутата Видгофа. Там гранд-отель. Это почти на самом въезде в центр города. Собственно, город, если ехать из аэропорта, начинается с озера и Видгофа.

Когда родился Борис – 8 сентября 1974 года, – ничего подобного, естественно, не было, и Ленин не смотрел в сторону «Арбата» (так тут и называют улицу Кирова, б. Уфимскую) – теперь, наверное, везде на Руси есть свой Арбат, то есть пешеходная улица со всеми аксессуарами московского образчика, в частности – с кафешками, ресторанами, банками и бутиками, с фонарями и мемориальными досками на старых домах, брусчаткой и музыкантами и живописцами на ней. Есть и пара книжных магазинов, но книг Бориса Рыжего там нет, и персонал не знает этого имени. Зато на чугунной скамейке сидит черный чугунный юный Пушкин с лицом казачка, в большом ведре-цилиндре, а неподалеку – бронзовый Розенбаум с гитарой, весьма похожий, блещущий от ладонных прикосновений восхищенной публики. Время такое. Блескучее.

Среди пешеходов фигурируют и другие изделия уральского ваяния в бронзе – верблюдица и верблюжонок, саксофонист (портрет в полный рост умершего местного кумира), дамочка чеховского типа начала ХХ века с соблазнительно изогнутым тазобедром, в шляпке и с зонтиком, но без собачки, а также странничек в треухе, лаптях и сумой на плечах перед пюпитром с раскрытой книгой – называется ЗАКОН: непосредственно перед дверью областного законодательного собрания. В ногах верблюдицы и верблюжонка азиатский мальчик в тюбетейке, сидя, скрестив ноги, играет на флейте. Борис называл себя трансазиатским поэтом. Башкирия и Казахстан рядом. На улицах много скуластых черноглазых лиц восточного типа, а топонимика этих мест сплошь тюркская и ханты-мансийская.

До того как эта местность покрылась купеческим двух-, трехэтажьем в камне и дереве (кое-что осталось поныне), русские служилые люди в первой половине осьмнадцатого века (1736) обнаружили, говоря словами старинного документа, «на реке Миясе в урочище Челеби в тридцати верстах от Миясской крепости» дивное пространство, где ни одного места не было «с недостатками к житью человеческому, земля черная, луга, рыбные и звериные ловли довольные». Начали осваивать землю и обучать новоселов «казачьей экзтерции» дважды в год, дабы у каждого «была годная к случаю лошадь и конная верховая, также санная и тележная сбруя». Челяба в переводе с тюркского  – «царевич», а также «образованный, миловидный, красивый, солнцеподобный». Тоже в точку. А как же. Мой папа работает царем.

На сих дрожжах и оперный театр вырос мощноколонный с тремя белеными фигурами над центральным фасадом: советские юноша и девушка по краям воздушно взмахивают руками, в центре – сидящая арфистка с мощными конькобежными икрами. Есть только музыка одна, по преимуществу русская – Михаил Глинка и Сергей Прокофьев увековечены во внезапных для себя местах, поскольку не имели счастья бывать в этих краях. Город чувствовал себя русским – и никаким иным. Борис говорил: я – еврей.

Мы к этому еще, разумеется, вернемся. Первое толкование навскидку:

В сем христианнейшем из миров

Поэты – жиды!

Марина Цветаева, «Поэма конца» (1924)

15 февраля 2013 года около Челябинска рухнул метеорит. Несколько зданий задело взрывной волной. Людей не затронуло, не считая госпитализированных 69 человек, пострадавших в основном от страха. При желании и некотором воображении тот метеорит можно счесть блудным сыном Урала, вернувшимся в отчий дом. Такое ощущение, что великолепный Сад камней на берегу Миасса пополнился собратом с небес.

Тютчев:

С горы скатившись, камень лег 

в долине.

Как он упал? Никто не знает 

ныне –

Сорвался ль он с вершины сам 

собой,

Иль был низринут волею 

чужой?

Столетье за столетьем 

пронеслося:

Никто еще не разрешил 

вопроса.

Иногда так возвращаются поэты.

Иногда в их честь устанавливаются мемориальные доски. Это произошло 8 сентября 2014 года на улице Свободы, 149. Платиново-светлую доску поместили между окон угловой парикмахерской на первом этаже. Борис похож на боксера после победного боя. Чубатого, с глубоким шрамом на левой щеке от глаза до нижней челюсти. Художник С.Л. Черкашин.

«В этом доме 8 сентября 1974 года родился поэт Борис Рыжий».

Это не совсем так (роддомом пренебрегли), но родился он действительно в Челябинске на улице Свободы. Хорошо, что это город металлургии и металлообработки – металла на мемориалы хватает. Хорошо, что есть такие люди, как Андрей Крамаренко, – инициатор и мотор создания памятной доски. С ним-то мы и приехали на Урал. Туда, где возникает тютчевский вопрос, повторенный Мандельштамом:

Паденье – неизменный 

спутник страха,

И самый страх есть чувство 

пустоты.

Кто камни нам бросает 

с высоты –

И камень отрицает иго 

праха?

...Отец готовил ему геологическое будущее, но совершил огромную – для своих планов – педагогическую ошибку: внушил младенцу поэтический образ мира, состоящий из русских стихов, высоких идеалов, великих надежд. Колыбельной Бориса была русская поэзия. Эта музыка в мужском исполнении и была тем истинным уроком ритмики, который вошел в плоть и кровь, не оставив других путей для дальнейшего существования. Потомок запорожского сотника переварил эту музыку в соответствии с данным ему временем, включив в арсенал своих боевых средств некоторые ноты из письма к турецкому султану. Репинские хохочущие казачины неотъемлемо присутствовали в аудитории, какой бы она ни была – школьной, студенческой, екатеринбургской, питерской, роттердамской, московской, трансазиатской.

Самые первые упражнения по сплетению слов в рифму Боря проделал еще в восьмилетнем возрасте под руководством сестры Оли – перед сном. Притом что эпиграммы и прочие колючие шутки регулярно сыпались на головы окружающих, – говорят, стихописание – уже как высокая болезнь – поразило его лет в четырнадцать. Еще раньше он и детективчики пописывал.

Но это было секретом. Дело шло медленно. Он довольно долго утаивал и чувства, и мечты свои, остро сознавая, что мысль, извлеченная из-под его пера (карандаша), ложна по неумению ее хорошо изречь. Однокурсники поначалу были не в курсе. Он проявлял себя больше в проделках и дурачествах с лидерским уклоном. Такого типа:

На практике в городке Сухой Лог, рядом – поселок Знаменка, с целью знакомства с ребятами с других факультетов (геология и гидрогеология) Борисом была создана ДНД (Добровольная народная дружина). В задачу данной дружины входило: контроль за порядком в лагере (который сами же и нарушали), а в некоторых случаях и экспроприация спиртных напитков у злоупотребляющих лиц. Сформировали инициативную группу, которой были выданы красные повязки, и люди стали выходить в дозор. Таким образом был установлен контроль обстановки в лагере, а также дополнительный источник спиртосодержащей жидкости. Большинство компаний считало почетным угостить представителей ДНД несколькими рюмочками водки. За особые заслуги сотрудникам ДНД разрешалось какое-то время поносить «знаменитую» кожаную кепку Бориса.

Это свидетельство Вадима Курочкина, однокурсника. О поэзии речи нет. О ней и не говорили в Сухом Логу. Но она там была. Там, на левом берегу реки Пышма, есть вулкан девонского периода, высокий холм, голый – не заросший лесом, похожий на спину гигантского мамонта, полувылезшего из вечной мерзлоты. Имя этого места – Дивий камень: старое название от первопроходцев-казаков, старое слово, означающее «удивительный, дивный», а в песнях и сказках – «лесной, дикий, дикорастущий», даже «девий», а также «неручной, недомашний». Все вместе это и есть поэзия.

Моя книга – не филология, отнюдь. В некоторой степени весь этот текст – скажем так, худо рифмуя, – антология, потому как поэзия хлещет отовсюду и только через стихи можно говорить о Борисе Рыжем.

Здесь уместно напомнить название первой книги Мандельштама: «Камень».

Кружевом, камень, будь

И паутиной стань:

Неба пустую грудь

Тонкой иглою рань.

Из исторического далека, по законам долговременной оптики, Дивий камень напоминает и могильный холм, а также поставленное природой надгробье.

Рыжий вопрошал:

О чем молчат седые камни?

Зачем к молчанию глуха

земля? Их тяжесть так 

близка мне.

А что касается стиха –

в стихе всего важней молчанье, –

верны ли рифмы, не верны.

Что слово? Только ожиданье

красноречивой тишины.

Стих отличается от прозы

не только тем, что сир 

и мал.

Я утром ранним с камня 

слёзы

ладонью тёплой вытирал.

Парадоксально, но уралец Борис Рыжий нашел для стихов другой камень («Петербург»):

Я уехал к черту в гости, 

только память и осталась.

Боже милый, что мне надо?

Боже мой, такую малость –

так тихонечко скажи мне

страшной ночью два-три 

слова,

что в последний вечер жизни

я туда приеду снова.

Что, увидев пароходик, 

помашу ему рукою,

и гудок застынет долгий 

над осеннею Невою.

Вспомню жизнь свою глухую –

хороша, лишь счастья 

нету.

Камень хладный поцелую

и навеки в смерть уеду.

Вот вам и отзвук Фета:

Хочу нестись к тебе, лететь,

Как волны по равнине 

водной,

Поцеловать гранит холодный,

Поцеловать – и умереть!

...Как-то он повис на балконе, на руках, дома у родителей. Его подняли. Когда с ним нелегко было управиться, родители звонили кому-то из друзей. Однажды Маргарита Михайловна позвонила в психдиспансер, приехала «скорая», явились два здоровенных медбрата, волки, не люди:

– Это что такое? Что ты тут устраиваешь? Давай собирайся.

Борис увернулся и одному из них влепил по челюсти. Его скрутили. На следующий день Маргарита Михайловна забрала его из больницы. Он увидел ее из окна, около которого курил, когда она шла в больницу. Закричал:

– Мама! Забери меня отсюда!

…У Константина Случевского Борис ценил многие вещи, могу предположить – прежде всего «Я видел свое погребенье…». Сквозная метафора этой книги требует вспомнить другую вещь Случевского:

Что, камни не живут? 

Не может быть! Смотри,

Как дружно все они краснеют 

в час зари,

Как сохраняют в ночь то 

мягкое тепло,

Которое с утра от солнца 

в них сошло!

Какой ужасный гул идет 

от мостовых!

Как крепки камни все 

в призваниях своих, –

Когда они реку вдоль берега 

ведут,

Когда покойников, накрывши, 

стерегут,

И как гримасничают долгие 

века,

Когда ваятеля искусная рука

Увековечит нам под лоском 

красоты

Чьи-либо гнусные, проклятые          черты!