Амур и Смерть

Интимных отношений у них в будущем не будет никогда. Эдвард Мунк. Смерть Марата. 1907. Музей Мунка, Норвегия. Иллюстрация из книги. 

В ближайшее время выходит книга, автор которой неоднократно публиковался на страницах «НГ-EL». Это Павел Козлофф. И называется она так же, как публикация в нашей газете – «Кавалер умученных Жизелей». В толстый том войдут уже издававшиеся произведения «Роман для Абрамовича», «В срок яблоко спадает спелое», «Якобы нет его» и др. Но некоторые публикуются впервые. Предлагаем вниманию читателей новый рассказ из этой книги.

Закончились балетный класс, урок вокала, репетиции, разъехались до вечера артисты, помощник режиссера закрывал балетный офис, когда пришло в театр грустное известие, что Костя Пастухов, два года как отправленный на пенсию, скончался. Не просто умер, а трагически погиб. Как рассказали – это был несчастный случай, но без конкретных обстоятельств, свидетелей найти не удалось. Хотя произошло все светлым днем в жилом районе, очень близко от метро. А похороны будут послезавтра. В отделе кадров отыскали фотографию, снабдили ее траурною рамкой, и на доске для объявлений появился некролог.

В тот день давали «Пиковую даму». Балет отъехал на гастроли, отрядив для танцев в операх лишь горсточку артистов, которых выбрала Ирина Одаховская, балетная звезда, недавно завершившая карьеру. Ей предложили репетировать, с кем только не захочет, чтоб только удержать ее в театре. Не из-за опыта, большого мастерства. Все знали: у нее есть третий глаз для истинного взгляда на искусство. И удалась ей режиссерская работа, когда один артист кордебалета, с кем Ире захотелось танцевать, в ее руках едва ли стал не гениален. Но это было только раз и по любви.

Теперь Ирине, распрощавшейся со сценой, хотелось самолично делать звезд. Ей вправду удавалось видеть многое, сокрытое от заурядных глаз. К примеру – в неуклюжей Умалатовой, в природе удлиненных ее линий Ирине виделась возможная Жизель; а эта пара – Гризадубова с Урицким: ведь было очевидно – если с ними поработать, то здорово станцуют «Дон Кихота». Бесспорно, что и Чуркин перспективен с его заоблачною техникой, огромным темпераментом, горящими бездонными глазами. Сегодня вечером у Чуркина дебют: они с Земфирой Умалатовой выходят на балу второго акта в забавном па-де-де «Амур и Смерть». Ирина с ними поработала и знала – получилось хорошо. Но подошел в конце прогона к ней Плецкявичус, прославленный клипмейкер, приглашенный режиссер, решивший «Пиковую» в собственной трактовке.

– Согласен, что Амур акселерат, не пупсик устаревший с самострелом, а квинтэссенция эротики, разящая кругом всех наповал. Но почему, скажите, смерть так беззаботна? В ней должен быть безжалостный и ждущий всех конец.

У Одаховской была четкая позиция, которую не стоило труда обосновать.

– Я, Роминус, танцую от другого. Вам разве не сказал никто, что смерти нет вообще? Что люди верят в смерть лишь потому, что их так учат и приравнивают жизнь к функционированью разных всяких органов. Мне мой кузен давно уже открыл, что смерть не завершенье нашей жизни, а точка перехода в мир иной. Возьмите физику с бесчисленным количеством Вселенных, где в каждой мириады ситуаций и людей. Ведь все, что с нами в будущем случится, уже случилось, или где-то происходит, и то, что называют словом «смерть», не может в принципе никак существовать. Жизнь человека – многолетнее растение, и возвращается всегда, чтоб снова зацвести в мультивселенной.

– Но это же вразрез с моей концепцией!

– Да, бросьте вы, какой уж тут разрез! У вас конкретно: Лиза в лодке на Фонтанке, замучилась, а «Германа все нет»; и из-под купола спускаются на сцену на канатах – и старая графиня, и повеса Сен-Жермен, и бедный Герман, и спускают вслед бесстрастного крупье (я верно понимаю?) как судьбу. И здорово так кеглей по графине, когда звучит, что ваша карта бита.

– Тогда зачем на смерти кости, как скелет? А пупсику скажите: пусть хотя бы грудь побреет. Не очень, прямо скажем, эстетично.

Тут Одаховская припомнила Ахматову, считавшую, что «Пиковая дама» – загадочная очень повесть Пушкина. И сколько бы ни бились с этой заданной загадкой, то все-таки вовек не разрешат.

***

Время нереально и движется лишь в нашем представлении. Сальвадор Дали. Постоянство памяти. Нью-Йорк. Музей современного искусства. 1931. Иллюстрация из книги.

«Какие хлопья, мошкара к оконной раме», – так думала Ирина этим утром, любуясь на февральский снегопад и радуясь, что снег не таял сразу, а покрывал унылый серый двор и делал его чистым и нарядным. Она вдруг вспомнила троюродного брата, ученого по квантовой механике, который рассказал ей о теории, что время нереально и движется лишь в нашем представлении. Как можно было с ним не согласиться? Ведь в случае, что время лишь условность, то возраст и подавно ерунда. В семнадцать ей казались стариками и старухами, чьи годы близки к цифре пятьдесят. Теперь же, в свои сорок девять лет, пусть не могла она ни прыгать, как когда-то, ни бешено вертеться в фуэте, но кто сказал бы, что она не молода? Неважно, что пришлось уйти со сцены. Играть комедии и драмы в частной жизни интересней.

А утро, между прочим, продолжалось. Задумчиво, не расставаясь с кофе, прошла она в уютную столовую к любимой маме на портрете над камином. К той юной девушке, что стала ее мамой, когда портрет уже валялся на шкафу. На полотне модель читала, художник в это время рисовал. И оба были молоды, красивы, влюблены. Художник эмигрировал в Париж, у мамы родилась ее Ирина. Художник сделал на портрете подпись: Wanted! А мама приписала: Never more.

Мать у Ирины занималась филологией, и девочка взрослела в мире книг. Все стихотворные размеры Ира знала, хранила в памяти стихи, отрывки прозы и часто, с изощренною иронией скрывала свои мысли за цитатой.

Еще в младенчестве открылся в ней талант. От сказок, что рассказывала бабушка, в ней что-то моментально изменялось. Она казалась отрешенной, взгляд мутнел, ребенка становилось не узнать. Ее спросили, что же с нею происходит.

– Мне бабушка поведала, какая Айога, вот я и представляю вам, какая.

Ириша тщательно вытягивала шею, таращила глаза и все искала, где ей лучше отразиться. С такою гордостью был задран подбородок, что знавшие, в чем дело, умилялись. Не удивительно, что выросла актрисой.

В балет она попала за компанию, когда Максима, ее друга по песочнице, надумали отдать в хореографию, а он брыкался и твердил, что без Ирины никуда он не пойдет. Ирину взяли, хоть и было двести девочек на место. Так и учились в одном классе Ирина Одаховская и детский ее друг Максим Валуев. Ей прочили карьеру, он же был красив, породист, к тому же – замечательный партнер. Как позабыть об их «Элегии» Массне на выпускном!

Последним летом перед театром они ездили в любимый Коктебель. Там, на скале Хамелеон, в час сумерек почти совсем лиловый, Ирина, может, несколько сурово сказала, что интимных отношений у них в будущем не будет никогда. Макс видел, как Ирина изменилась, буравила глазами Кара-Даг, как будто там она читала эти горькие жестокие слова:

– Прошлись с тобой, Максимка, мы по всем урокам жизни. И мне не нужен пусть предельной даже сказочности принц, настолько я люблю свою свободу. Конечно, невозможно без романов, быть может, даже связей по расчету. Но ты мне будешь не чужой, а мой двоюродный троюродный кузен.

Максиму было больно, но Ирина оказалась непреклонна. Вниманием своим она его не обделила и вздумала развить в нем интеллект, открыв ему излюбленный свой мир литературы. И он смирился, зачитался, начитался до того, что даже начал пробовать писать. Ирина помнила одно стихотворение, Валуев педагогу написал на юбилей.

Дни рожденья – житейские 

вехи,

Дни рожденья – смотрины

трудов.

Сколько в нашем танцующем

цехе

У Петрунина учеников.

Каждый хочет поздравить, 

и вправе,

Благодарный обилен язык.

На основе классических 

правил

Каждый в танце чего-то 

достиг.

Пусть звенят поздравления 

звуки,

Будет труппа сегодня пьяна.

Да, в надежные, верные руки

Свои ноги вручила она!

Она тогда подбодрила поэта: «Твоим стихам настанет свой черед».

***

Ирина стала балериной уникальной, Максим же подвизался как солист второго плана. Когда ей нужен был фактуристый партнер, как хан Гирей в «Бахчисарайском», то Одаховская просила, чтобы это был Валуев.

Когда Максим женился – она искренне, с любовью поздравляла и очень была рада за него. Оттанцевав же двадцать лет, Максим отправился на пенсию, чтоб выехать в Америку к родителям жены, и там он наконец-то  выбрал время для писания романа.

Она же танцевала еще долгих десять лет и выступила в нескольких премьерах на радость публике, которая считала, что у любимой балерины это новый бурный взлет, а не растянутый закат, обставленный с роскошной царской помпой. Когда же она все-таки ушла, все сожалели, что рассталась Одаховская со сценой, как будто находясь в расцвете сил. Она не сомневалась – много лучше будет так, чем ползать жалким зрелищем по сцене.

Вот так и отработали Ирина и Валуев в одном театре, Максим был Одаховской будто добрый и не очень дальний родственник. Лишь раз в нем пробудилась вдруг чудовищная ревность, когда он убедился, что Ирина в самом деле влюблена.

***

Каминный «Мозер» сдвинул стрелки ко второму пополудни. Звонил мобильник, но сегодня с Арцыбашевой, подругой, метко прозванной «последние известия», Ирина не хотела говорить: ей ни к чему все эти новости и сплетни, подумать есть о чем и без того. Внезапно вспомнился вчерашний мальчик Чуркин – забавно, что он так в нее влюблен. Потом мысль перекинулась к Валуеву, писавшему, что скоро он приедет. А в два пятнадцать ей Валуев позвонил.

– Ты можешь не поверить, я в Москве.

– Давно ли? – Ира вяло удивилась.

– Сегодня рано утром прилетел. Что там хорошего в театре?

– Не знаю, только вечером пойду.

– Готовься, что тебя там ждет сюрприз.

***

В семь Одаховская была уже в театре. Те из артистов, кто был занят в первом акте, давно все находились за кулисами; другие в костюмерных и гримерных готовились к большой картине бала. В балетном зале в полном гриме занималась Умалатова.

– Не перегрейся, – подсказала ей Ирина. – На сцену после первого звонка.

И не спеша она пошла в балетный офис. По ходу у доски для объявлений застыла Вяльцева, солистка в «Интермедии пастушки». Она заметила Ирину, когда та уже почти что подошла. И, встретившись глазами, прошептала: «Дядя Костя!»

Ирина глянула и сразу обомлела. Ведь ту же карточку она хранила дома, ей Костя сам когда-то подарил. Но этот некролог и эта рамка? Нелепица. Мой миленький дружок.

Мелькнули в памяти Ирины те гастроли, когда она, уже звезда и знаменитость, отказывалась верить, что Господь ей даровал такую светлую любовь. Возник мгновенно рядом Костик тех времен, доверчивый, ее влюбленный мальчик. Вернулись будто годы их любви. И Рихард Штраус, его страстный «Дон Жуан». Ирина сделала условие – станцует донну Анну, но выберет, с кем будет танцевать. Когда узнали, что партнером будет Костя, все думали – она сошла с ума. А уж потом заговорили – «третий глаз».

«Я Дон Гуан, и я тебя люблю». Любезный пастушок. Зачем ты умер?

Навязчиво стал петь ее мобильник. Валуев сразу же спросил:

– Теперь ты знаешь?

– О Костике? И ты звонил, ты знал?

– Я, собственно, для этого приехал. Несчастный этот случай – это я.

Воистину – тяжелый темный бред.

Максим был в «Дон Жуане» Командором. И уверяет, что явился как возмездье.

Ирина чувствовала – что-то тут не так. Она прервала разговор и посмотрела на мобильник. Да, номер у Валуева его, но только это их, американский. В Москве с него звонить никак нельзя, поскольку у нас разные частоты. Хотя, возможно, техника дошла.

Ирина тут же позвонила Арцыбашевой.

– Все грустно, – поделилась с ней подруга. – На вскрытии – обширнейший инфаркт. Всему виною белая горячка.

– Delirium? Но Костя ведь не пил.

– С тобой. Но сколько лет, как вы расстались? У Константина, как обычно, был запой. Закончился, но Костя был буквально не в себе. Сегодня же он просто обезумел. Из дома вырвался, где бегал – неизвестно. Прохожие нашли его в снегу.

– А ты Валуеву звонила?

– Как и всем. Ответила жена, дала Максима.

– Так ты ему в Нью-Йорк, на городской?

– Он только у меня один записан.

У Одаховской наконец-то все сложилось. Она буквально что была поражена: Максим в Америке, и это так он шутит. Нет, это далеко не черный юмор, а мелочный и злой идиотизм.

Зря шутите со мной, Максим Петрович! Пожалуй, что я тоже пошучу.

Она проверила – мобильник отключен. Уже настал антракт, и Умалатова и Чуркин разминались. Они оттанцевали – ей понравилось. Конечно, есть еще  над чем работать. Хор выступил: «Пришел конец мученьям».

Акт кончился, она была свободна. Но уходить пока Ирина не спешила. Она вернулась к Константину – попрощаться. Он с фотографии смотрел глаза в глаза. Ирина вспомнила, что спел недавно хор.

Мобильник же запел, когда включила. И Одаховская сказала:

– Да, Максим. Плохие новости, но это я чуть позже. Сначала обо всех твоих романах. В них хлипкий стержень и сюжеты не годятся никуда.

О Константине. Здесь сегодня навалило столько снега. И Костю положили в эту снежную постель. Я буду так о нем и вспоминать.

Теперь о главном – ты нигде не наследил. По следствию – пока несчастный случай. Но мне мой родственник, он некроофтальмолог, рассказал, что есть сейчас такие экспертизы: по глазу у покойного легко определить, что видел он, конкретно, перед смертью. Как у разбитого мобильника – по симке. Когда же Косте экспертизу эту сделают, боюсь, тобой займется Интерпол. Ты больше никогда мне не звони, иначе выйдут на тебя через меня.

Тут трубка закричала: «Он же спился!» Но Одаховская уже теперь спешила. Надела она шубу, появилась на крыльце, мобильник свой забросила в сугроб.

У выхода стояли две машины. Поближе – ее Volvo и водитель. Подальше был суровый BMW, а рядом с ним Амур – Игнатий Чуркин.

Ирина подошла к машине Чуркина и бросила: «Поехали кататься».