Игорь Шумейко
А не почитать ли нам стихи? Фото Александра Гаврилова
В ИнвестКредоБанке визит делегации журнала породил бурные споры по двум основным направлениям. Первое, совершенно понятно, – Альбина. Приведена ли она журналом как штатная соблазнительница, жертва, Мата Хари, Юдифь… Или Сумеров сам ее раньше видел и теперь вытребовал? И как далеко теперь зайдет ее журнально-банковско-альковная карьера?
Второй актуальный вопрос был: еврей ли главный редактор Геннадий Исидорович Лодкин? Итог бурных дебатов клонился к – нет.
«Лодкин», хоть кому-то может и мерещится, что похоже на «Райкин», – все ж не то. Вон у Андрея Румянцева дед из-под Пензы, так там полдеревни Лодкины. И даже «Исидорович», если отмотать по хронологии на примерное время рождения лодкинского отца, 20-е годы, тогда ведь каких только имен не раздавали! Может, в честь Айседоры Дункан? Для окончательного решения прибегли к авторитету Владимира Гавриловича Храпова, одного из трех приведенных Сумеровым с собою из МВД.
В такие споры Храпов всегда вступал с четко, медленно и назидательно произносимой формулой: «Мы, товарищи, всегда должны строго различать евреев и сионистов!» – хотя терпеть не мог ни тех, ни других... Русскость носа, губ и глаз Лодкина он признал.
– Но… – нагнетал он драматургию, – остается еще один важный пункт – зубы! – И он вытащил несколько вырезок, карикатур журнала «Крокодил», периода борьбы с «израильской военщиной». Смотрите, нос даже толком не прорисован, нос – тьфу! А вот оскал, общий строй зубов… бац! – и все абсолютно узнаваемо! Особенно верхние. Крупные и немного такие… лошадиные. – Храпов искал отнюдь не обидное, но наиболее точное сравнение. – А теперь и сравните, – он раскрыл принесенный вчера экземпляр журнала с портретом улыбающегося главного редактора, – видите сами… Ев-рей!
И все склонились пред авторитетом Храпова.
Но знали бы они… (о, эта вечная тщета и суета сует всех и всяческих экспертиз и экспертов!) – что еще 10 лет тому назад один врач-дантист (из лучших в Москве), тяжело повздыхав, взялся за хромированные щипцы и оставил из всей передней шеренги лодкинских бойцов, ветеранов и калек только один корешок, глубоко окопавшийся ниже уровня десны. А через пару месяцев вживил пять имплантов, фундаментов. И после полугода их закрепления (Лодкин носил временный протез) вылепил, отлил и выточил абсолютно новую керамическую шеренгу, введшую сегодня в полное заблуждение опытного эксперта…
Но… по правде сказать, того вздыхавшего дантиста-ваятеля звали Лев Аронович Бершадский… (Вот вечно за этими, даже самыми окончательными решениями тянется некое двоящееся послесловие!)
* * *
Убийство актера Павла Сухотина, бывшее две с половиной недели второй по рейтингу московской сенсацией, для нескольких организаций стало еще и непростой «вводной», усложнением текущих задач. В ИнвестКредоБанке, сколько могли (три дня), скрывали от Игната это. И недаром. Похоже, страх и вера – вещи несовместные.
С убийством «дело Сухотина» не закончилось. В некотором, вполне абсурдном смысле с убийством не закончилась и его кинокарьера. В криминальном сериале играемый Павлом вставший на путь борьбы с мафией оперативник погиб за кадром, но дело продолжил его друг, молодой лейтенант, в кабинете под Павликовым портретом с траурной лентой…
Совет директоров страховой компании, где рекламное лицо, Павел, вручал семьям похожий на Тору свиток полиса… проматерившись полтора часа, смог принять только решение о снятии бонусов отделам рекламы и PR.
 |
| А потом еще – стихи, и еще – стихи...
Фото Евгения Лесина |
Гораздо сложнее было с комедийным сериалом, где Павел играл Витю, соседа главного героя. Они там дружили семьями, обеспечивая динамику сюжета и регулярный вброс шуточных реплик. Но в комедийном сериале никто не может не то что погибнуть, даже постареть! К тому же предыдущие семь серий друзья, жены, дети обсуждали между собой и со всеми знакомыми намерение сходить в Третьяковскую галерею. В Третьяковку они все же пошли (аванс директору галереи был выплачен), но голова «Вити» была забинтована до макушки и говорить он не мог. «Витя у меня такой неуклюжий! На даче в соседский улей упал прямо лицом. Такой смешной, нет, та-акой смешно-ой!» – непослушным, деревянным голосом хохотала жена героя, вчера ходившая на его похороны, а сегодня державшая за руку забинтованного статиста. Два сезона назад у них с Павлом что-то намечалось на личном фронте…
Руководство телеканала РВН вывесило объявление: «Конкурс. Как заменить или юмористически объяснить исчезновение (навечно) ведущего персонажа сериала? Приз 5000 евро». Поиск двойников результата не дал. Из родственников Павла Сухотина наиболее внешне похожей оказалась его двоюродная сестра, учительница физики в Арзамасе.
Сериал был рассчитан еще на четыре сезона, и, что самое скверное, некоторые авансы за размещение рекламы были уже потрачены. А город по-прежнему обсуждал мотивы убийства актера Сухотина. И, что характерно, даже страстные любители сериала, выросшие на его шутках, под наложенный закадровый хохот, теперь с немалым злорадством ждали: Ну! Как там выкрутится телеканал? Куда еще после соседского улья они бросят труп нашего Вити-Паши?
Обещанные 5 тысяч евро автору лучшей идеи исхода Вити, одному из гримеров, давно мечтавшему о должности сценариста, выплатили не сразу. Выжидали, «как аукнется». Ведь у нас все телеканалы, что метровые, что дециметровые, в своем общем деле (тупление, растление аудитории) всегда шли примерно вровень, с оглядкой друг на друга. Забежать вперед – можно лицензии лишиться, но и «отставать от жизни» никто не хотел! А вариант гримера был все ж забеганием. Арзамасская сестра покойного Павла приглашалась в Москву, и герой Витя менял свой пол, продолжая свое шествие, 5 серий в неделю, уже в качестве Виктории! В остальном семьи продолжали дружить и обмениваться шутками.
Отсутствие на протяжении предыдущих 2983 серий каких-либо предпосылок в поведении Вити, вдруг решившегося на такой шаг, это как раз телеканал РВН не смущало, там всегда искренне презирали подобные крючки, «психологизмы». Сложнее было с забеганием. Ни одной однополой по сюжету пары ни на одном из каналов пока не проживало. Как известно, в Российской Федерации однополые браки не регистрируются. Но… тут предстояла интересная работа для юристов РВН на случай тяжб «о пропаганде запрещенного в РФ» – ведь и не расторгаются ж принудительно браки, ставшие однополыми в долгом и сложном процессе современной жизни, телесериала…
* * *
Перестановку на шахматном поле презентационного зала можно было назвать и рокировкой: теперь основная масса тусующихся собралась у столиков, а у барной стойки остались хозяин, именинник и обе гранд-дамы.
Господа редакционеры вместе с работниками ИнвестКредоБанка и гостями уловили, учли в своем поведении изначальный тон сумеровского импульса: игнатовы «друзья по детству и поэзии» – почетные гости вечера, и их долгое пребывание в VIP-зоне было неслучайным.
Первым воспарил поэтический друг из Химок, тот, что еще в начале вечера вопрошал Игната: «А когда будем стихи-то читать?!» Ведь в 1980-е в их с Игнатом литобъединении «Зеленая лампа», как наверняка и во всех ЛИТО страны, было принято «чтение по кругу».
А вот вельветовый пиджак «хорошевского» друга нес на себе пыль совсем иного геологического пласта. Когда прежний плюрализм, портвейн, дым идеализма сменились водкой и твердым почвенничеством. В лихие 90-е их с Игнатом кружок часто навещал сам Аркадий (правая рука правой руки Баркашова), стихи читались между политическими новостями. Тогда и был опубликован отрывок из игнатовой поэмы «Манифестомания».
И заслышав, как «химкинский друг», что-то рассказывая Лодкину, перешел на стихи, «друг хорошевский», пройдя сквозь кучку разной банковской сволочи, подошел к ним, прислушался.
– В городе Векволиневидальске
жажду заливают
португальским.
Проще выражаясь,
портвейшком – пять минут
до станции пешком.
Праздник, лозунг – и невидимые
миру слезы...
Я!! – свидетель этого... колхоза.
В городе Векволиневидальске
я уже пять раз рождался.
Пять надежд сквозь пальцы
утекло.
Солнце сквозь копченое стекло,
Серп и молот… и кайло.
Вместе с прочими похлопав несколько секунд, «хорошевский» вступил безо всяких предварений и объяснений, как в сегодняшних хип-хоповских «батлах», где рэперы в вязаных шапках читают по очереди:
– Белеет парус одинокий в тумане моря голубом.
Что ищет он в краю далеком? – Кого-то кинул он в краю родном!
Сказали же: давай без дури! Один сидит уже за нефть.
А Березовский просит бури. Как будто в буре есть гешефт!
И вокруг читающих поэтов быстро составился кружок и даже некое подобие жюри в составе главного редактора Лодкина, «друга по детству» из поселка Торфобрикет.
Вообще-то уже несколько лет поэтические рэперские «батлы», литературные «слэмы», наряду с конкурсами граффити, «мокрая майка», байкерами… – типичное наполнение различных дней города и фестивалей, где власти и партии, осваивая бюджеты, гордо и устало заявляют в телекамеры: «Смотрите, как вверенное нам население веселится! А раньше-то был только бег в мешках!»
Но видел это Лодкин впервые, ведь в «Российском фокусе» была отлажена система защиты от графоманов, «самотека» и самодеятельности…
– Загадки милицейских хроник,
Где: «А и Б сидели в БМВ...»
И где теперь тот А? А может,
Б кто вспомнит?
Иль Абдуллу-Заде с дирою
в галаве?
А БМВ сожгли. Поджегшего –
убили.
И дэвушку его не видно
из травы.
По поводу братвы решили:
«или-или...»
А Гиви не с дырой –
савсэмбэзгалавы.
Религий пять иль шесть.
Двенадцать диалектов.
Таблицы их грехов –
не сводятся в одну.
А фоторобот сдох. Ушей и глаз
комплекты
Прикинулись людьми,
наполнили страну…
«Хорошевский» парировал мощной октавой, в последней строке развивая Лермонтова: «…С усмешкой горькой диссидента-сына над комитетчиком-отцом».
Без микрофонов, вязаных шапочек и кед они уловили дух рэперского «батла», перейдя далее к экспромтному диалогу в едином ритме:
– Что лучше: донимать
измором?
Иль разрубить одним ударом?
Ты назовешь меня позером –
я назову себя гусаром.
– ...Но лишь одно тряпье
в подвале.
Похоже, роли расхватали.
– Швырну в картину
помидором и, будучи еще
не старым,
в трагедию шагну из хора
двадцать седьмым бакинским
комиссаром.
Лже-самозванцем, гастролером...
плевать: «Макбет»
иль «Сталевары»!
– И задом повернусь к суфлеру,
ликуя, переврав Шекспира.
Все прочь! И под руки,
с позором... Ступеньки, снег...
осколки мира.
– Что хуже? Взять одним
напором? Иль нудно
промышлять базаром?
Ты... назови меня Егором,
я назову тебя – Гайдаром…
Над надорвавшимся мотором
вильну прощальной
струйкой пара.
– Что наша роль – при свете
дня?
Писатель! Обмани меня.
В разгоревшихся глазах старых рэп-поэтов центром праздника был, конечно, Геннадий Исидорович Лодкин, главный редактор большого, «настоящего» журнала. А Сумеров – так… «спонсор», необходимая, но досадная примета времени. А вот не подошедший к ним Игнат – зазнался. В глазах одного из друзей празднуемый сегодня эссеист предал Поэзию, в глазах другого – Национально-патриотический союз. Единственное, что извиняло оставшегося поодаль Игната Жданова, – его окружение. От таких женщин, конечно, трудно оторваться! Две! Да еще так заливисто смеются, и подливают ему, и пьют с ним наперегонки!
* * *
В новой жизни «Российского фокуса» было принято, что громокипящие эссе Жданова и некоторые другие, дополняющие, комментирующие статьи и врезы в редакцию приносила Альбина. К этому блоку подпускался только корректор, но… даже его поправки воспринимались всего лишь как проект. Альбина уносила верстку, согласовывала, уж неизвестно, со Ждановым или с самим Сумеровым, но иногда замечания корректора игнорировались, и текст уходил в печать с ошибками, получается – намеренными.
«Господа редакционеры» уже привыкли к такой практике (как и к самому прозвищу, прицепленному Сумеровым в первые дни) и рассматривали ждановский блок просто как большую рекламную вставку, модуль. Единственное, что немного коробило, так это категоричное игнорирование коллектива. Будто с Марса он присылал свои эссе, хотя жил, странно и подумать, – в этом же самом доме, буквально два этажа спуститься. Это походило и на какую-то игру, взрослые пряталки. Диагнозы ему ставили… «Звездная болезнь» – это разумеется, иногда прибавляли «белочку», но без малейшего, честно, злорадства. Талант признавали, эссеистику его хоть и не всегда понимали, но тоже признавали, что их нынешнее благополучие, трехступенчатые оклады, мидиевые крем-супы за 12 руб. – все связано с ним. Сияй, безумный бриллиант!
Последний раз они лицезрели его на том памятном вечере, и горестные подозрения о своем спивательстве Игнат только подтвердил. Выяснилось тогда и «кто его спаивает». Зачем только Альбинке это надо – совершенно непонятно. Соблазнить его она могла бы и так. Легко.
Игнат просунулся в дверях мимо Кумихина, пересек паркетную бездну кабинета и, подойдя к столам, оглядел совещавшихся, выбирая себе место. Известная кабинетная конструкция: верхней планкой буквы «Т» был неимоверный стол главного редактора, на «ножке» сидели «господа редакционеры». Место радом с Альбиной было занято, Игнат плюхнулся с краю.
Но, кроме его прекрасного костюма (Румянцев договаривался – бутик «Ларго» привозил сюда здоровую кипу вариантов для примерки), белой сорочки, аккуратно повязанного галстука – господа редакционеры успели разглядеть и его низ: домашние шлепанцы и толстенные вязаные носки, в каких только по дому и ходят. То есть (нервничали коллеги) уважительное вроде бы его одеяние не просто перечеркивалось – его обуванием. Более того, получается: он у себя дома. Эрго – мы у него в гостях.
Геннадий Исидорович не знал, как словесно и организационно обработать это первое за год явление Игната на редколлегию, но начал бодро:
– Вот и прекрасно! А то варимся каждый, так сказать, в своем соку. Для журнала будет полезнее, если мы, как говорится, будем знать, кто чем дышит.
– А я и так отлично знаю, чем все вы дышите!
Пауза. Конечно, такого никто и ни при каком раскладе ожидать не мог. Может, просто пьян? В принципе… уже пять часов вечера… возможно. Обеспокоился и Кумихин: «Давно надо было сказать Сумерову, Румянцев не столько стережет Игната, сколько спаивает!»
– Все ваше дыхание у меня сейчас вот здесь! – И Жданов стукнул кулаком по солнечному сплетению. Ну какой нормальный главный редактор придумает, как тут дальше проводить совещание? Лодкин только и мог взглядом умолять Альбину сделать хоть что-нибудь. Но тут Игнат продолжил: – Чего вы как ошпаренные? Да, я выпил все ваше дыхание, и что такого, грамм двадцать всего-то и набралось. Геннадий Исидорович, что тут непонятного? Ваши три окна выходят во дворик? Я там сейчас и стоял. А под вторым окном кондиционер торчит, штука здоровенная. Он ваше дыхание в себя и тянет. А дальше что? Кумихин вам подскажет, он в этом деле спец, он и с моим дыханием работает тщательно (подмигнул)… А дальше ваши пары конденсируются, а сбоку у кондиционера трубочка такая, и из нее кап-кап-кап. А я во двор вышел, как раз со стаканом. Почему? Это уже другой вопрос, к теме сегодняшней редколлегии отношения не имеющий. Главное, что стакан у меня был, и я постоял-постоял и подумал: а почему ваше драгоценное дыхание, ваши пары жизни должны вот так бесследно капать на отмостку? И я подставил свой стакан и стойко держал его целый час. Нет, вру, я минуту его подержал, а потом аккуратненько поставил, ровно под вашу капель, и сел рядышком смотреть. Знаете, как в Древней Греции водяные часы называли?
– Клепсидры? – испуганно пробормотал Лодкин.
– Совершенно верно. Я и капли начал было считать, но дошел до двадцати четырех, бросил, ерунда и скучно. Главное-то – другое. Дыхание, это ведь что, а, Кумихин? (Опять подмигнул.) Дыхание – это жизнь! Как там говорят: «в нем уже не было дыхания жизни», «до последнего дыхания», ну и прочее… Так я и сидел часок на теплом ноябрьском солнышке и размышлял, и о вас, друзья мои, тоже думал. Собирал капли. А потом встал, выпил все ваше дыхание и пришел сюда…
Поверх картины собравшихся за столом смело можно было пускать полоску титров: «Прошло три года». Кажется, столько, не менее, могли бы сидеть «господа редакционеры» в полном, космическом безмолвии.
