Старик и Птица

Трудно быть Птицей.
Иллюстрация автора

Николай Калиниченко неоднократно публиковал свои сказки в «НГ-EL». И эта история писалась для нас, однако вышла большой и недетской. Тогда автор послал ее на конкурс литературно-философской группы «Бастион», где она заняла второе место. Десять лучших сказок этого конкурса войдут в сборник «Раковина». Среди его авторов Дмитрий Володихин, Анна Семироль, Ника Батхен, сотрудник «НГ-EL» Андрей Щербак-Жуков и др. А сейчас мы публикуем сокращенный вариант сказки.

В одном большом городе жил старый актер. Были времена, когда его улыбка заставляла сердца поклонниц трепетать от восторга, а роскошные черные усы являлись предметом зависти у мужчин. Песни, которые он пел, распевали подростки на улицах и суровые кондукторы трамваев, продавцы в магазинах и рабочие на стройках. Говорили, что в те прекрасные дни сам глава государства, втайне от подчиненных, тихонько насвистывал мотив веселенькой матросской песенки, которую исполнил актер, играя лихого пиратского капитана по прозвищу Черный Корсар.

Но годы шли, афиши покрывались пылью, один за другим умирали друзья и знакомые. Актер позабыл все свои песни, а вместо шикарных усов носил неровную бородку-эспаньолку. Не узнавали его и прохожие на улице, когда он гулял со своим дряхлым сварливым пуделем по кличке Баронет. Впрочем, иногда про старика вспоминали. Как-то раз актеру позвонили с телевидения, из ток-шоу «Пепел звезд». И уже через два дня в квартиру актера ворвался молодой корреспондент Юра Тщетный, а вместе с ним юная девушка-оператор. Корреспондент тараторил без умолку, хлопал старика по плечу, называл по имени и вообще вел себя так, будто они знакомы со школьной скамьи. Актер расчувствовался: «Не забыли! Помнят!» Однако вопросы Тщетного повергли старика в шок. Юру интересовало, сколько раз в день и какие таблетки пьет бывший кумир, где и что конкретно у него болит – а не могли бы вы показать язвочки? Чаша терпения актера лопнула. Он выгнал нахалов за порог.

Как-то раз осенним вечером актер отправился выгуливать Баронета во двор. На лестнице он встретил соседа, неудачливого предпринимателя Владика Лихачева. Тот загонял в открытую дверь своей квартиры целый выводок разноцветных воздушных шариков. Владик в очередной раз прогорел с бизнесом. Денег на газовый баллон у бедняги не было, и поэтому шары он надувал с помощью обыкновенного насоса.

– Не хотят лететь вверх, – Владик грустно вздохнул. – Детям нравится, когда вверх.

Погода была хуже некуда. Актер отстегнул поводок, и пудель отправился обнюхивать знакомую территорию. Старик решил укрыться от дождя под ржавым навесом-мухомором, но увидел, что под красной в белых пятнах кровлей уже есть обитатель.

Сначала старик решил, что перед ним бродяга. Актер привык, что обычно их сопровождает целый букет резких, неприятных запахов. Но от неподвижного маленького тела исходил легкий аромат свежескошенной травы. Он сидел, опустив голову и подобрав под себя ноги.

– Простите, – нерешительно начал актер, – вы┘ вам плохо?

Незнакомец медленно поднял голову. Перед актером сидел мальчик лет двенадцати.

Удивительно чистая бледная кожа впалых щек и высокого лба, казалось, светилась изнутри.

– Мне стыдно, – тихо произнес мальчик.

– Э┘ всем нам когда-то бывает стыдно, – актер удивлялся сам себе. Почему он стоит здесь и говорит всякие благоглупости этому малолетнему клошару?

– Все зря, зря, – мальчик замотал головой, и с его волос во все стороны брызнули холодные капли. – Я не смог. Всех подвел.

– Полно. Нет ничего непоправимого, – выдал очередное клише актер, понимая, насколько фальшиво звучат его слова. – Что, если мы сейчас отправимся ко мне и выпьем по ба-альшущей чашке горячего шоколада? Как тебя зовут?

– Птица, – мальчик неожиданно прытко вскочил на ноги. – А что такое шоколад?

***

– Так откуда ты? – наконец выдавил актер. На самом деле он хотел спросить адрес.

– Оттуда, – мальчик махнул рукой в сторону окна.

За стеклом в пасмурном небе маячила темная громада высотной башни.

– Из Министерства?!

Гость сокрушенно покачал головой.

– Смотри!

Старик хотел было надеть очки, но отчего-то передумал и, конечно, ничего особенного не увидел. Вот серый брандмауэр соседнего дома, рядом чистенький особняк бывшего посольства; светофор; магазин «Хозяйка». Дальше крыши, крыши┘ Волны намокшей жести ударяются в мрачный утес Министерства.

– Ну и что, собственно, я┘ – начал было актер и вдруг увидел.

Сначала ему показалось, что на шпиль, вырастающий из макушки чиновной башни, намотан пестрый шарф. Но потом зрение сфокусировалось и то, что выглядело огромным куском материи, распалось на отдельные составляющие. Их было множество. Сто? Тысяча? Больше?

– Ангелы! Это ангелы? – актер смотрел во все глаза.

– Моя стая, – печально сказал мальчик. В его голосе прозвучала также и нотка гордости.

– Но этого не может быть! – заволновался актер, испытывая легкое раздражение, смешанное со страхом.

– Может, – печально сказал мальчик. – Ты первый, кому я их показал.

Старик замер, пытаясь охватить, осмыслить навсегда изменившуюся картину мира. Множество вопросов зашевелилось в голове старого человека; они происходили из той маленькой, забытой каморки, куда за ненадобностью были сосланы восхищение закатным небом, магия первого поцелуя и вера в Деда Мороза.

– А почему они там┘ э-э┘ кружат?

– Они заблудились.

***

Быстро стемнело, дождь еще усилился. Актер сидел неподвижно и слушал худенького взъерошенного паренька. Он рассказывал о гармонии пространств, заполненных чудной жизнью, о мозаике красок, опрокинутых в бесконечность. О том, что через вселенную и над ней, через сотни сотен небес летят ангелы. Они проходят невозбранно сквозь огонь и воду, крепчайший алмаз и податливую плоть. Лишь одно препятствие у них на пути: темные эмоции смертных. Их острые края ранят тела ангелов, и случается, что сияющий странник, не выдержав боли, замертво падает вниз. Чтобы миновать опасные участки пути, ангелам нужен проводник: птица особого рода, из тех, что умеют говорить и принимать иные обличья.

– А знаешь, как страшно вести за собой стаю? – продолжал Птица. – Меня предупреждали, но я┘ я не верил. Там, где они начинают путь, небо всегда чистое, а земля – как пуховое покрывало. Здесь совсем не так.

– Здесь? – артист бездумно вертел в руках чашку. – В городе?

– Город? – Птица удивленно посмотрел на старика. – Ах, да! Люди. Дома.

– Там, откуда ты родом, нет городов?

– Не нужны, – тонкая рука потянулась за пряником, – некого бояться.

Актер был в смятении. Вот оно чудо – сидит за столом напротив.

– Но почему именно птицы ведут ангелов?

– Мы видим их, умеем разговаривать с ними и способны найти проход даже в самом непроглядном мраке, – тут мальчик опять помрачнел. – Но мне не удалось. Что-то пошло не так. Уже на окраинах стало трудно, и все же проход был ясно виден. Чистые чувства еще живы в людях. Чем ближе к центру, тем сложнее становилось находить дорогу. Тьма была близко, она обступала стаю со всех сторон. Сквозь завесу мрака я видел внизу тысячи людей. Они были в ярости, а люди внутри ненавидели и боялись тех, что снаружи.

– Митинг. Это, наверное, был митинг, – пробормотал актер. – Они теперь все время митингуют.

– Нас словно затянуло в водоворот и крутило, крутило┘ Наверное, я потерял сознание, а очнулся уже внизу.

– Что будет, если не вывести их оттуда?

– Какое-то время они продержатся, но мрак причиняет им боль, я не знаю... – голос Птицы прервался, – не знаю, как им помочь.

***

Из кухни они перешли в зал.

– Хочешь, я поставлю тебе мультфильм? Это такие движущиеся картинки. Очень весело!

– Знаю, – кивнул Птица, – вы так обманываете своих детей. Очень хитро придумано.

– Обманываем? – обиделся актер. – Вовсе нет. Сказки учат детей добру и справедливости.

– А еще тому, что смерти нет и что все кончится хорошо, – кивнул мальчик.

Старик хотел возразить, но потом вспомнил свое детство и то, как мама уверенно объясняла ему, что любимый спаниель Комо просто устал и прилег отдохнуть.

***

Мальчик спал, укрытый пледом. Актер устроился в своем любимом кресле и смотрел в окно. Ночами, когда бессонница накатывала шершавой волной, он частенько сидел вот так, врастая в интерьер. Он чувствовал, как стонут и рвутся тысячи нитей, которые удерживали его в одном положении многие годы. И вот – свобода! Вполголоса что-то напевая, актер отправился на кухню, открыл холодильник, добрался до запретной банки оливок с анчоусами, одним махом выдернул крышку, вдохнул терпкий, соленый запах. Минута заполошных метаний по квартире – и вот на столе матово поблескивает бутылка «Медок» оч-чень хорошего года.

Актер сделал долгий глоток, катая вино по небу, с наслаждением проглотил, а затем аккуратно опустил мокрую блестящую оливку на язык. Он поднял голову, уставился в сумрак за окном. Стая была там. Нужно было действовать быстро.

***

Люся жила на втором этаже. Всю жизнь она пудрила, подводила, подтягивала, клеила фальшивые бороды. Неумолимая машина кинематографа выбросила их на обочину почти одновременно. Ночной звонок не разбудил ее. Бессонница царствовала и в этой квартире. Если старушка и удивилась черному плащу и пыльной, но все еще шикарной шляпе, то не подала виду.

– Нужно лицо, – он сказал это почти без отдышки, а Баронет издал сиплый гавк, подчеркивая слова хозяина.

– Прошу, – Люся произнесла это так, словно давно ждала ночного визита.

***

Владик сначала не хотел открывать – думал, пришли кредиторы. И вновь голос Баронета спас положение. Потом заспанный бизнесмен долго разглядывал мужчину в черной шляпе и плаще со спящим мальчиком на руках и никак не мог понять, что от него требуется, а когда понял и узнал – так удивился, что впал в ступор. Пришлось угощать его оливками и вином.

***

Водитель Ахмед ничему не удивился. Мало ли сумасшедших в городе. Его система ценностей была четкой и простой, как молоток. Открываешь дверь – говори «Садись!» На вопрос «сколько?» – отвечай «триста!» И все будет хорошо. Однако увидев, что пассажиры желают везти груз – да еще какой! – Ахмед произвел в уме чрезвычайно серьезные и нехарактерные для него подсчеты и, с трудом выговаривая незнакомые слова, прохрипел: «Сэмсот нормално будет!»

***

Единственный конкурент старого актера по шикарности усов Семен Робертович был гением эпизодической роли. Он играл задорных проводников, смелых пожарных и веселых прорабов. Гонорары Семен почти не тратил и за много лет скопил изрядную сумму, а затем ошеломил всех неожиданной покупкой. Вот эта безделица и интересовала старого актера.

Восьмой склад нашли не сразу и потом еще долго стучали, прежде чем массивная дверь со скрипом отворилась, явив миру кряжистую фигуру Семена Робертовича. Был он в ночной рубашке и старомодном колпаке, из-под которого торчал внушительных размеров шнобель в обрамлении тех самых усов-конкурентов. Разумеется, совершенно седых.

– Капитан! – взревел пожилой здоровяк, завидев плащ и шляпу. – Чтоб мне свисток проглотить! Это ж капитан!

В приснопамятном фильме про пиратов Семен играл боцмана.

– Привет, Робертыч, – актер сжал крепкую шершавую ладонь и потом тихонько, чтобы не будить спящего Птицу, добавил, – свистать всех наверх!

***

Ночной звонок застал Юру Тщетного в попытках накропать вступление к репортажу.

– Вы знаете, который час?! – начал было заводиться Юра, но, услышав знакомое имя, поутих.

Назревала сенсация.

***

Пузыря никто не любил. Так повелось еще с детского сада. Было нечто такое в невысоком, кругленьком, аккуратно одетом мальчике, что раздражало буквально всех. Только в институте Михаил Пузырьков, наконец, понял суть своего дара. Оказалось, что человеческую ненависть можно направлять и даже регулировать.

Оратор набрал воздуха в грудь и выплюнул в мегафон очередную реплику. Толпа отозвалась глухим раздраженным ревом – люди, коротавшие ночь в мокрых палатках, были далеки от безмятежности.

Пузырь почувствовал себя дирижером большого оркестра ненависти. Он вдохнул поглубже, готовый продолжить речь, и вдруг замер с раскрытым ртом.

Над крышами домов вставало солнце. Огромное, рыжее, неторопливое, оно появилось совсем не там, где ему положено.

«Да это же воздушный шар! – догадался Пузырьков. – Ты смотри, какой огромный!» – он с ужасом понял, что сказал это вслух.

Человеческая масса заволновалась. Голос страшного зверя-толпы распался на отдельные реплики. Михаил хотел напомнить людям о цели их собрания, но вдруг совершенно некстати вспомнил, как давным-давно мама водила его кататься на аттракционах в парк. Там были карусели, горки, комната страха и еще вот такой же здоровущий шар┘ Мама давно умерла, и больше никто в целом мире не называл этого обрюзгшего неприятного человека Мишуткой.

Шар проплыл над головами людей и вплотную приблизился к зданию Министерства. Острый крюк тускло блеснул в свете пасмурного утра и вонзился в ящик кондиционера.

– Я захватил это судно, – возвестил хриплый голос, – балласт за борт!

И тут из темнеющей гондолы прямо на митингующих посыпались разноцветные воздушные шары. Удивительным дождем падали они в толпу. А люди ловили их и смеялись.

– Это же Черный Корсар! – воскликнула пожилая дама из свиты Пузыря. В ее руке трепыхались три воздушных шарика. – Я была по уши влюблена в него!

На краю гондолы возникла фигура в долгополом плаще и шикарной шляпе с пером.

– Я одержал славную победу и желаю спеть нашу старую пиратскую песню! Что скажешь, боцман? Восславим море за богатую добычу!

И песня тут же зазвучала, потому что слова капитана никогда не расходились с делами. Ах, что это была за песня! Яростная, веселая, живая. От нее веяло нездешним теплым морем и соленым ветром, нагретой на солнце палубой и хмельным ромом.

Люди внизу принялись подпевать, легко подхватывая старый мотив. И вот уже вся площадь в едином порыве громко восклицала: «Йо-хо!»

***

– Вставай, юнга. Мы на месте, – боцман Робертыч тронул дремлющего Птицу за плечо. Мальчик вскинулся на ноги и принялся с интересом оглядываться по сторонам.

Актер спел завершающий куплет и почти упал в гондолу, едва не перевернув хрипящий усилитель. Расторопный матрос Лихачев вовремя подхватил обессилевшего капитана.

«Получилось!» – пронеслось в голове у актера, и тут же свет в глазах начал меркнуть, вдруг стало невыносимо душно, очень хотелось снять шляпу и тяжелый плащ.

– Мрак совершенно рассеялся, – Птица удивленно смотрел на улыбающихся людей. – Ненависть превратилась в радость. Я думал, так не бывает... это... это настоящее чудо!

Он ловко вспрыгнул на край гондолы.

– Теперь путь как на ладони – бледное лицо мальчишки озарила озорная улыбка, – Свистать всех наверх!

***

Юра и девушка-оператор расположились у ног монументальной фигуры сталевара, украшающей фасад Министерства. Отсюда не только открывался отличный вид на утренний город, но также хорошо просматривалась площадь с поющими демонстрантами, оранжевая туша шара и даже гондола.

Свой текст про сумасшедшего артиста, желающего на старости лет эпатировать публику, Юра уже отговорил, и теперь они снимали виды.

– Когда дед на край корзины полез, я думал: трындец коту Ваське, ща грохнется, – усмехнулся репортер. – Он же совсем плохой был, когда нас из квартиры выставлял. Того и гляди хвоста нарежет. А мухомор-то оказывается бодрячком┘

– Смотри! – прервала его напарница. – Я про пацана в серой куртке. Эй! Он что, прыгнул?!

– Нет там никакого┘ – начал было Юра. Тут сильный порыв ветра буквально вбил слова обратно в рот прыткого телевизионщика. Что-то происходило вокруг. Что-то незримое, но очень важное. В свисте ветра едва угадывался мягкий шорох, словно разматывался большой шерстяной шарф.

Холодные капли обрызгали Юре лицо. Сквозь пелену дождя репортер увидел прекрасное сияющее существо. Оно величаво взмахивало огромными пушистыми крыльями и даже не летело, а словно плыло по воздуху. Огромные глаза на мгновение задержались, разглядывая оторопевшего Юру. Бесконечность зрачков ангела явила Тщетному всю его короткую жизнь. Просто, без утайки и прикрас. И телевизионщику впервые за много лет стало невыносимо стыдно.

***

Весной на могиле актера расцвели маки... В конце кладбищенской аллеи показались трое посетителей. Степенно вышагивал «боцман» Робертыч, рядом, поддерживая под локоть Люсю, семенил бледный после гриппа Владик Лихачев, вокруг, триумфально помечая территорию, бегал пудель. Им навстречу со скамейки поднялся непривычно застенчивый Юра Тщетный.

От темного гранитного основания отталкивалась волна из белого мрамора, на гребне которой красовался сверкающий бронзовый фрегат. Скульптор мастерски выполнил паруса, снасти и орудийные люки.

– Красота-то какая! – восхитилась гримерша. – И кто же так потратился?

– В письме было сказано «от Михаила», – откликнулся «боцман», занимавшийся похоронами старого друга. – Наверное, поклонник┘

На гранитном монолите надгробного камня, перечеркивая дату смерти, лежало серое перо.