Город

Они тоже пережили глобальную катастрофу.

Тема государственно-общественного устройства, вероятно, еще долго будет оставаться востребованной в литературе. Демократия или тирания? Анархия или тоталитаризм? Социализм или охлократия? В работе Юрия Симоняна «Город» нет ответа. Здесь описание человечества после некой глобальной катастрофы. Изменившийся климат вынудил выживших людей искать и находить небольшие «островки», пригодные для жизни. Кончилось проклятие Вавилонской башни, нет национальностей, люди пользуются уцелевшими остатками достижений предков, на развитие нет ни сил, ни ресурсов – выжить как-то, прокормиться, не замерзнуть короткой, но лютой зимой... Но и в этом незамысловатом обустройстве начинает проявлять себя тяга человека к самоуничтожению: война с соседним городом-поселением, жесткая автократия с молчаливого согласия большинства и одновременно стремление к личной доминанте... Об этом «Город», фрагмент которого предлагается.

– Чирей! Я когда еще говорил – чирей он самый настоящий! Вот и лопнул, должен был когда-нибудь лопнуть – себя показать. Черт подери, двадцать три человека жизни лишить только потому, что работать хотели! Чирей, будь ты проклят! И дети твои, и внуки до скончания веков!

Выговорившись, Душевич уселся на ящик из-под помидоров и сжал ладонями виски, словно мучился головной болью.

– Куда сел – штаны измажешь. На вот, подстели. – Грен протянул газету, но Душевич отмахнулся:

– Чирей, чирей проклятый! Двадцать три человека уложить ни за что ни про что! Где такое видано? И о чем теперь говорить будет? Опять о величии города и врагах-супостатах? Кто поверит?! То ли еще будет. Помяни, Грен, мое слово, не то еще будет. Всех чирей изведет ради своих прихотей.

Грену не то чтобы спорить, а и разговаривать в невероятной жаре не хотелось. Рассказ Душевича, конечно, тронул его, но Душевич мог и преувеличить. Была в нем такая склонность – раздуть любое происшествие, особенно когда дело касалось Градоправителя и управляющих. «Двадцать три – многовато. На самом деле, наверное, Блестящие Гвозди разогнали безработных┘ Ну побили дубинами – не без этого. Ну обхватили кого – тоже бывает. Может, кому неотложная помощь понадобилась – допустимо. Может, один-двое не дождались ее – не исключено. Но двадцать три погибших – все-таки вряд ли», – думал Грен.

– А ты продолжай – поставляй его величеству помидоры. Горбаться целый год, он тебе в ответ еще одну свою фотографию пожалует, – не умолкал Душевич.

На стене овощной лавки Грена в рамках висели два портрета Градоправителя Мариуша с автографом – награда за вкусные томаты, которые Грен выращивал и продавал сам. История началась, когда только взявший власть Мариуш завел порядок внезапно наведываться в различные городские объекты и лично проверять, как они работают. Он общался с горожанами, выслушивал жалобы и пожелания и в первое время даже учитывал их в делах городского управления.

В тот день Грен едва выгрузил партию выращенных на участке фруктов и овощей, как в магазин заявились четыре Блестящих Гвоздя с Младшим Предводителем. Гвозди молча, со знанием дела осмотрели все, что можно, не оставив без внимания комнатку отдыха, а Младший Предводитель, напирая так, что Грен вжался в стену, характерным для всех Младших Предводителей металлическим голосом отчеканил: «Сейчас пожалует сам Градоправитель Мариуш. Жаловаться мало. Советов не давать. Пока сам не заговорит, рта не раскрывать. Спросит о завтрашней погоде – сказать, что будет безоблачно, но прохладно и приятно. Предшественника его не сметь вспоминать, тем более славить. Ослушаешься, сделаешь по-своему – мало не покажется».

Градоправитель Мариуш возник внезапно, как обычно, словно ниоткуда, и тут же широченными шагами влетел внутрь. Поскольку магазин Грена был небольшой, Градоправитель едва не врезался в противоположную стену, но успел остановиться и резко, по-военному, развернулся на каблуках. С минуту он стоял молча, кидая быстрый взгляд во все стороны. Полшага – и у прилавка, чуть не задев головой лампочку. Он вылупился на громадные арбузы, краснобокие бархатные персики, розовато-фиолетовые помидоры, блестящие прохладные огурцы. Глаза его разгорались, а по тому, как пришли в легкое движение челюсть и губы, можно было догадаться, что рот наполнился слюной. Мариуш глянул на Грена, и тому подумалось, что глаза у Градоправителя какие-то рыбьи. «Выращиваешь сам или перекупаешь?» – отрывисто спросил Градоправитель, шумно глотнув слюну. – «Выращиваю». – «Замечательно», – похвалил Мариуш и взял верхний с горки уложенных помидоров. «Вкусно», – чавкнул он. Грен хотел было рассказать, что этот сорт помидоров начал выводить еще его отец, а закончил недавно он сам и сорт намерен назвать в честь отца его именем, но Градоправитель задал следующий вопрос: «Жалобы?.. Соли нет?» – и взял еще один томат. Грен, лихорадочно собираясь с мыслями, попытался сказать что-то о непомерных, на его взгляд, налогах, снижающих рентабельность сельского хозяйства, из-за чего некоторые фермеры перестали обрабатывать наделы целиком и сузили деятельность до одной-двух культур, но Градоправитель Мариуш уже задавал следующий вопрос: «Ты вот с природой имеешь дело. А скажи-ка, какая будет завтра погода?» Грен вспомнил наставления Младшего Предводителя Блестящих Гвоздей и сказал: «Будет безоблачно. Но и не жарко. Приятная прохладная погода ожидается». Мариуш расплылся в улыбке и потянулся за третьим помидором: «А соли, говоришь, нет? Соль┘ Чтоб посолить?» Грен кинулся в комнатку отдыха за солью, прикидывая, если Градоправитель задержится в магазине еще минут на десять и не снизит темпа поедания помидоров, то сегодняшний день точно пойдет коту под хвост – дохода не будет. В действительности вышло куда хуже. Мариуш жестом пригласил многочисленных сопровождавших попробовать вкусных овощей, и те бросились к прилавку, без разбору сметая все подряд. Грен старался держать себя в руках и не выдавать расстройства, а Градоправитель продолжал лучезарно улыбаться, глядя, как челядь набивается помидорами и персиками, трещит арбузами и хрустит огурцами. «Господи, да это ж разорение. Вот привел компанию нечистый», – думал Грен. Мариуш же вдруг взял очередной помидор, схватил за шиворот ближайшего из сопровождавших, со всего маху залепил ему помидором в лицо и размазывал, пока все лицо не стало красным – то ли от сока, то ли от крови. Городские управленцы замерли ненадолго, но тут же, словно обезумев, кинулись повторять штуку патрона. «Вы чего? Да что вы творите?!» – Грен, не вынеся, как уничтожаются плоды многодневных изнурительных забот, бросился спасать оставшееся, но его тут же обхватил один из Блестящих Гвоздей, впившись в тело бесчисленными остриями. Грену доводилось слышать, что высвободиться из объятий Блестящего Гвоздя невозможно, только себе больнее – каждое движение оборачивается тем, что острия впиваются еще глубже. Теперь в мертвой хватке Гвоздя он убедился на своей шкуре. Оставалось только закрыть глаза и хотя бы не видеть, как уютный чистенький магазинчик превращается в свинарник, как в дурацком развлечении гибнут овощи и фрукты, в каждый из которых Грен вложил душу, как вымазываются в липком соке городские управленцы, азартно бомбя друг друга персиками и помидорами, и как над всем этим бедламом возвышается Градоправитель Мариуш, естественно, остающийся незапятнанным. Когда был раздавлен последний плод, он щелкнул пальцами. Запыхавшиеся в бою управленцы, отталкивая друг друга, устремились к патрону, а Блестящий Гвоздь ослабил хватку. «Мы очень, очень, очень много работаем – ни на что времени не хватает, – пожаловался Градоправитель Мариуш, повернувшись вполоборота к Грену. – У нас иногда возникает желание развлечься. Вы простите нас за шалость. Убытки будут возмещены. Наградить магазинщика!» – распорядился он на выходе. Кто-то из сопровождавших сунул Грену бумажный пакет, внутри которого было что-то твердое. Так в магазине появился первый портрет Градоправителя Мариуша. Два дня Грен устранял последствия неслыханного визита, наводил чистоту и порядок в магазине, посылал куда подальше остряков типа Душевича, предлагавшего отныне не торговать помидорами, а устроить аттракцион по их метанию и продавать на зрелище билеты, и ожидал обещанной компенсации убытков. И дождался. На третий день пришли два мелких управленца из Всегородской Конторы и вручили предписание, скрепленное подписью Градоправителя Мариуша и большой городской печатью. В предписании говорилось о пользе помидоров в целом, о климате и местности, в которых произрастает этот овощ, о необычной вкусности выращиваемых Греном томатов и восхвалялся его талант. Столь длинное вступление насторожило Грена. И не зря. В самом конце предписания содержалось прямое указание: с момента получения документа на имеющемся наделе разводить только помидоры, и ничего другого, и доставлять их еженедельно во Всегородскую Контору по два-три, а иногда четыре (по возникшему желанию) ящика. За целый год у Грена такого желания не возникло. Скрепя сердце он исправно отправлял в Контору лишь по два ящика сочных розовато-фиолетовых крупных томатов. Острослову же Душевичу Грен сказал: «В принципе я сам собирался заниматься только помидорами». Душевич тогда в ответ усмехнулся: «Верблюд говорит, что специально горб отрастил». А в конце года Грену по почте прислали второй портрет Градоправителя Мариуша. В знак благодарности.

Подошел старый Хасан, глянул ценники и заворчал:

– Ты, Грен, обезумел или совесть потерял? В самый сезон кило помидоров по четыре драля продаешь, как перекупщик долбаный.

Душевич отвлекся от причитаний и не дал Грену и рта раскрыть:

– А что ему, Хасан, остается делать? Легко, думаешь, каждый день по два ящика за просто так в Контору отправлять, вот и латает дыру за наш с тобой счет.

Грену обидно было слышать, но как возразить, если Душевич говорил правду.

– Ты, балабол, помолчал бы, не с тобой разговариваю, – перекинулся на него Хасан. – Шатаешься который год, языком мелешь – делом бы занялся. Отец твой с небес, небось, спуститься бы рад и надавать тебе по затылку за безделье. Сам он работящий был человек, а ты с братом – два сапога пара – все прожрали-просрали и палец о палец ударять не желаете, ждете, сами не знаете чего.

– И чего пальцами-то бить, чтобы задаром сволоту конторскую кормить?

– На язык ты шустрый – спору нет. Доведет он тебя до Наказательного Места, будешь камни дробить до старости лет.

– Сейчас, Хасан, в Наказательное Место уже не отсылают – карьер переполнен, мест нет. Теперь сразу жизни лишают. Слыхал, ночью Гвозди двадцать пять человек положили за просто так? Люди работы просили, а их поубивали за это. Где такое видано?!

Страх – неотъемлемое чувство автократии. Кадр из мультфильма «9»

– Полчаса назад двадцать три было, – вмешался Грен, радуясь, что разговор с высоких цен свернул в сторону. – Увеличивается у тебя число убитых, как в войну с ухогорцами. Кричали десять тысяч, потом двадцать тысяч, потом, мол, с двух сторон тридцать пять тысяч полегло. А и ста убитых не нашли.

– Дурень! – Хасан сверкнул глазами. – Правильно – не нашли. А не нашли, потому как трупоеды пожрали!

– Трупоеды! Скажешь тоже, – засмеялся Душевич. – Где эти трупоеды? Я столько лет живу – ни одного не видел. Придумали себе – чуть что, так сразу трупоеды. Ты Зарема почитай, что он пишет в «Исследованиях», и делай выводы. А пишет он, что в тот год рекордное количество мяса животноводы сдали, так много, что в выходные и на гуляньях Всегородская Контора бесплатно пирожки и чебуреки раздавала. Кумекаешь, к чему я?

– Тьфу-тьфу-тьфу! И ты, дурень, умолкни, – вскипел Хасан. – Зарем твой – засланный оказался, потому и чушь такую писал. Недаром его разоблачили и за причинное место подвесили – так и висел, пока не подох. Говорю тебе, трупоеды тому виной были. А трупоед тебе воробей, что ли, чтоб на каждом шагу попадаться?!

Грена чуть не стошнило от идиотского разговора. И без того состояние с утра ни к черту, так еще Хасан с Душевичем гадости говорят.

Выпивку Грен и в малом количестве переносил плохо, а вчера с кумом Антоном на его чесночных грядках сладкого вина ежевичного немерено употребили. Кум Антон позвал его помочь чеснок собирать. Но работать не пришлось – куму выпить хотелось. А поскольку от жены он за это дело схлопотать мог, то загодя тайком вынес бутыли в огород, благоверной же сказал, что работать идет. Так и засели в огороде на солнцепеке. Кум Антон выдергивал из земли чеснок, обмывал его водой из поливочного шланга, им и закусывали. «Эх, Грен, – то и дело вздыхал кум Антон, – а представь, если каждое утро в кармане брюк обнаруживаешь десять дралей! Много ведь не прошу, всего десять! Но каждое утро. Так ведь говорят, что бывают чудеса – пусть со мной такое чудо произойдет. Так нет же – работай, горбаться, волчи. А чего ради? Чтоб пару дралей подкопить да зимой на торф иль уголь пустить, чтоб не околеть от холода?! Это жизнь разве?!» Грену сетования и болтовня кума быстро надоели, но уходить и обижать родственника не хотелось. В итоге приходилось вяло соглашаться с ним, пить негодное сладкое ежевичное вино и заедать его едким чесноком. К ночи допились до того, что народившийся месяц в глазах Грена развернулся, как если б уходящим был, и обратно. И так несколько раз. Вдобавок от съеденного чеснока сердце малость прихватило. А куму Антону хоть бы что – сильный, как лошадь ломовая, когда выпивка закончилась, усы подкрутил и хотел рейд в погреб устроить, но Грен каким-то чудом его отговорил – немыслимое, к слову, дело. А потом случилось непонятное. Грен так и не осознал, во сне это приключилось или наяву. Побрел он домой на нетвердых ногах, мурлыкая песенку, которую сочинял на ходу. Но поскольку пьян был изрядно, а сердце то и дело давало о себе знать чрезмерной торопливостью, то решил немного передохнуть на лавочке недалеко от дома. И, сидя, почувствовал – его совсем развезло: месяц опять развернулся боком, звезды заплясали, все шумы вдруг затихли, и раздалось какое-то сипенье. Грен открыл глаза и окаменел: за ворот куртки его держало слизистое клыкастое существо, явно изготовившееся впиться в шею. Но едва ли не больший кошмар был в том, что в чертах лица или чего там на самом деле было у слизняка несчастный Грен узнал Градоправителя Мариуша – те же рыбьи глаза, узкие в тонкую ровную полоску поджатые губы. Грен завопил в ужасе, а слизняк, отшатнувшись, отшвырнул самого Грена так, что он ударился головой о стену. «Чесссснок!» – прошипев, быстро исчез, превратившись в некую туманную субстанцию. Грен очухался только на рассвете, но так и не мог сообразить, что произошло. Как пьянствовали на чесночных грядках кума Антона, он помнил почти в деталях, а дорогу домой – хоть убей, лишь обрывочными фрагментами. «Сон», – успокаивал он себя. «А шишка на затылке?» – ехидничал его же голос. «Допился – упал и ударился об стену или камень», – объяснял Грен самому себе. «Ну а про засохшую на воротнике слизь что скажешь – еле отмыл?» – «Стошнило от кумовской ежевичной – заляпал», – отбивался он. «Ага, только и именно ворот?» – И Грен цепенел от накатывавшего страха. Мало этого, так и башка продолжала трещать от выпитого вина, от чесночного послевкусия мутило, а тут еще Хасан с Душевичем дурацкий спор никак не заканчивали.

– А какие они из себя, эти трупоеды? – спросил Грен.

– Иди над бабушкой своей насмехайся. – Старый Хасан вдруг обиделся и пошел прочь.