Вещь

Ницше-Ктулху с черепом и штангенциркулем...
Рисунок автора

– Теперь я отдаю это тебе. Ты уже большой и можешь вести его дальше. Мне подарил его мой отец, твой прадед┘

И немного помолчав:

– В общем-то, это было все, что он мне привез из Германии. Не то что┘

Она осекается и, улыбнувшись, протягивает десятилетнему Нарциссу ежедневник в черном кожаном переплете. На корешке золотое тиснение – 1940. Он толстый и небольшого формата, удобно ложится в руку мальчика. Внизу, на обложке надпись – Paul Stetin. Нарцисс уже знаком с латинским алфавитом, но не умеет читать по-немецки. «Пауль Стетин», – читает он. Он любит редкости и свою бабушку. Он любит бумагу и старинные вещи. Он любит музеи и тему ВОВ. Он заранее очарован далекой и мрачной Германией. Уверенность его очарования растет, когда он улавливает подсознательный, но явный трепет в отношении его бабушки к этой немецкой вещи, привезенной из враждебной страны. Эта вещь мгновенно становится центром их сегодняшнего пространства – пространства, в котором ни сегодня, ни когда-либо вообще такие вещи невозможны. Мгновенно и властно. Трофей, который сам берет в плен своих обладателей.

Нарцисс одет в рубашку из серебристого атласа и подпоясан поясом с витиеватой бронзовой пряжкой – бабушка сшила. Все редкое, иное, старинное и странное ему кажется принадлежащим ему по долгу, как его имя, которое отец, кажется, дал сыну шутя. Впрочем, сначала он вообще хотел назвать мальчика Нестором.

Бабушка смотрит с улыбкой, как Нарцисс проводит пальцами по обрезу книги – рельефно зазубренному с одной стороны. Сочетание черного и золотого, а внутри пожелтевшие листы, исписанные, как он сразу замечает, не шариковой ручкой, а перьевой. Трепет передается Нарциссу. Он узнает неверный нервный подчерк бабушки под напечатанными черным шрифтом датами и названиями месяцев на немецком. Бабушка рассказывает ему, что решила записывать в книжицу все понравившиеся ей цитаты – наивная привычка средней интеллигенции. Вот и ты записывай, говорит она.

– Может быть, прочитаешь, и тебе что-то понравится из того, что я записала. Когда вернешься к маме и меня не будет рядом, можешь молиться вот так, как тут написано. Мне моя тетя рассказала про эту молитву.

Она тычет сухим пальцем в записанную в тагебух апокрифическую русскую молитву к Богородице, Сына которого «жиды распинали», слезы которой «в Иордан проливали». Это молитва против тоски и печали, напоминает бабушка, а Иордан – река. Нарциссу видится прозрачный соленый стеклянный Иордан, где утопает, пропадая, тоска и печаль Богородицы, Женщины в черном.

Сквозь выцветшие грязно-белые шторы в крупную красную клетку в комнату рвется солнечный луч – абстрактный прожектор щупает совершенно безразличное к нему пространство. Они сидят на стареньком диване, листая немецкий ежедневник. И чего в него только не успели внести – вот цитаты из Белинского («Они пригодятся тебе для сочинений в старшей школе», – назидательно сообщает бабушка), вот Герцен, есть, конечно, Пушкин и что-то из Бальзака. Много о любви. Даже мелькает слово «эротика». Эти страницы Нарцисс быстро пролистывает, не желая смущать бабушку, – в болезненной и часто молчаливой атмосфере этого дома он давно научился отлично чувствовать скользкое и тонкое – все, составляющее нутрь собеседника – трепещущее, краснеющее, то, что принято не замечать. Вежливый мальчик. Линялые шторы. Старенький диван. От немецкого ежедневника, приспособленного под цитаты, веет чем-то другим┘ В легком запахе бумажной затхлости улавливается таящийся прорыв. Нарцисс научился чувствовать не только людей, но и вещи. Тактичным нужно быть даже к вещам.

Вдруг он видит перечеркнутую крест-накрест цитату. Подписано – тов. Сталин. Цитата выведена чернилами, но перечеркнута карандашом.

– А зачем ты зачеркнула Сталина?

Бабушка снова улыбается и даже посмеивается. Она посмеивается так, когда речь заходит о чем-то важном и большом. Нарцисс выучил этот ее смешок, немного жеманный, немного неуклюжий – реверанс, отвешиваемый, когда речь заходит об истории, государстве, церкви или даже его, Нарцисса, маме. Наверное, бабушка так бы посмеивалась перед ответом, если бы он спросил ее несколько лет тому назад, откуда берутся дети. Но об этом он не спрашивал. Тактичнее ему казалось сразу высказать свое мнение. Сейчас он вспоминает, как заявил бабушке, находящейся в гостях у его мамы, что дети вызревают в животе. Тогда она покружила его по комнате и согласилась. Теперь Нарцисс слушает про то, что Сталина «развенчал» Хрущев. Вот цитату и перечеркнули. Пока он не очень улавливает связь; через несколько лет, когда он снова наткнется на это место в тагебухе, ему покажется, что карандаш – это на всякий случай: то ли чтобы можно было стереть, если развенчают хрущевское развенчание, то ли потому, что перечеркивать Сталина темными и явными чернилами все-таки нельзя┘

Вдруг бабушкин почерк обрывается. Кто-то другой пишет. Но не цитаты. Таблицы соответствия между греческими и римскими богами и духами – витиеватой такой вязью с сильным нажимом и неверными прямыми линиями в таблицах.

– А! Это Петр Анатольевич, мой брат. Ну, ты его знаешь. Он у меня забрал эту книгу даже без спроса. Я уж потом увидела, когда навещала его в больнице. Смотрю – на тумбочке мой цитатничек («цитатничек!» – реликвия получила название). Да так небрежно заляпан чем-то. Смотри, какое пятно оставили. На обложке вот тоже – от чего-то горячего, видимо. Забрала. Зачем это? Без спроса и пятно! Вот┘ А потом твой папашка стал записывать. Ну, вот тут его некоторые стихи. Это он еще в школе учился. Влюблялся тогда.

Идет немецкий в шестом

классе.

Ирина Эдуардовна,

Была ль когда ты влюблена?

Тебе все упражнения, ученье.

А мне – любовь

Да плюс мученья! –

и дальше в том же духе, про розы, любовь и девчонок. Отец, видимо, особого интереса к дневнику (иногда бабушка называет книгу дневником, иногда цитатничком) не имел.

– Спасибо, бабушка! Я прочитаю и запишу свое!

Она оставляет его с «дневником», уходит на кухню. Нарцисс внимательно рассматривает обложку: внутри поверх кожи наклеен крепкий коричневатый картон. На кожаном переплете полукруг вздутия (от горячего стакана неаккуратного родственника – Петра Анатольевича), наталкивающий Нарцисса на мысль, что в переплете может быть что-то спрятано. Вскрыть он не решается. Первые двенадцать страниц – календарь. Некоторые даты подписаны. Нарцисс уже знал про Гитлера и многое про Третий рейх. Наверняка здесь должен быть отмечен день рождения Гитлера! – осеняет его.

Гитлер. Бабушка его ненавидит. Сразу всплывают слова «война» и «пережили». При таких разговорах Нарциссу всегда мерещилась сеть мокрых белых нервов, трепещущих и жалких. Белая нежная боль, к которой нужно испытывать такт и которую действительно было жалко. А за ней, в темно-коричневой дали, – зловещая и загадочная Германия во главе с Гитлером. Там пахнет железом и еще чем-то. Может быть, истиной. Истиной, которую откроет он, Нарцисс – это для него было важнее всего. «Папашка», хороший знаток истории и библиофил, о Гитлере плохо не говорил. Но и не хвалил. Враг, хороший для своего государства. Тайно внутри себя Нарцисс шел дальше – в эту темную гладь прошлого, за сеть трепещущих нервных тканей, на которых ему виделись распятыми все советские взрослые и предки взрослых. И этот «цитатничек», запутанный в трепете бледных рук, вывезенный из гитлеровской страны – теперь у него в руках, – частица далекого и влекущего. Иного. На что он имел право. По долгу. Внутри.

April┘ Так┘ «1 April. Der Tag der deutscher Arbeit»... Вот! «20 April. Adolf Hitler, des Fuehrer des deutsches Volkes Geburstag». Нарцисс знает, как пишется фамилия фюрера по-немецки. Еще во втором классе, когда провинциальная учительница рассказывала детям, что свастика произошла от четырех «Г» – «Гитлер, Геббельс, Геринг, Гиммлер», он поставил ее в тупик напоминанием о том, что в немецком другая «Г», да и «Гитлер» пишется через H. Мальчик лихорадочно, но осторожно листает крепкую бумагу – месяц за месяцем. Добрался. 19 апреля. Переворачивает с замиранием сердца┘ 21 апреля. Лист выдран. Лист с днем рождения Гитлера – единственный выдранный во всем тагебухе лист. Кто это сделал? Его прадед, бывший хозяйственным комендантом «освобожденного Кенигсберга»? Бабушка ли? Спросить у нее он не решается.

* * *

Сегодня он запишет три первые свои цитаты. Надо вспомнить самое любимое. Шариковой ручкой. Стараясь немного овзрослить свой подчерк:

«Цель оправдывает средства».

Игнатий Лойола

«Не всем тем пренебрегают, чем брезгуют».

Рамона, из сериала «Богатые тоже плачут»

«Человек есть нечто, что должно превозмочь!»

Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра»

Нарцисса в школе дразнили, особенно за имя. Фото Марианны Корниловой

Нарцисс еще не читал Ницше. И даже не знал, где его взять. Но он слышал о нем. Он знал, что Ницше – это «духовный прародитель фашизма». Или фашизма и человеконенавистничества. Философ XIX века, придумавший Сверхчеловека и белокурых бестий. Про бестий и саму цитату о человеке Нарцисс вычитал в биографии Гитлера «Преступник номер 1», довольно объемной книге, которую по его просьбе ему купила бабушка. Ницше представлялся Нарциссу почему-то человеком в треуголке и с косичкой. А примерно так же и некий фон Трейчке, «идеолог прусского милитаризма». Все эти фамилии, их слова и дела, просачивающиеся и всегда сопровождаемые нелицеприятными, но заманчивыми определениями, казалось Нарциссу, бряцают и звенят. Гром. Эполеты. Сапоги. Чей-то страх. Железо. «Цитатничек».

Нарцисс чувствовал себя обязанным записывать все высказывания Ницше, какие только найдутся. Ему сама подпись «Ницше» казалась значимее, чем любая фраза. Это магическое слово, в котором слышался отчетливый приказ, он видел записанным золотым цветом. А с этой первой ницшевской цитатой – «Человек есть нечто, что должно превозмочь!» – Нарцисс впитал муки познания: «Должну или должно?» Не знал. Решил, что «должну». О том, что ошибся, узнал только через несколько лет, уже юношей, внимательно читающим своего кумира детства. Треуголки не было, были усы. Но, кстати, оправдал себя: даже и в таком варианте я чувствовал, что главное в человеке – воля, которая может превозмогать и побеждать, не знал тогда, конечно, что в том числе и самого человека.

* * *

Бабушка первые записи внука никак не откомментировала. На следующий день был уже у мамы. Мама за лепкой вареников воспитывала Нарцисса. Рассказывала про его старшую сестру, которая из нелюбви к учителям и одноклассникам стала пропускать занятия: не любить их можно, можно даже плакать иногда, а пропускать – нельзя! Нарцисса в школе дразнили, особенно за имя. Но не сильно. Он хорошо учился, был в фаворе у классной, несмотря на возражения по поводу «Г» и других заумностей. Слушая маму, вставил: «Человек есть нечто, что должну превозмочь», – сказал Ницше».

– Очень мудро. Какой ты умный у меня.

Он осторожно, почти шепотом:

– Но это говорил Ницше┘

– Ну, ничего. Главное, что фраза – правильная.

Нарцисс одержал маленькую победу, тайно легализовав для себя «идеолога германского варварства и провозвестника белокурых бестий» и осторожно перевел разговор на другую тему. Перед сном полистал тагебух, который привез с собой. Хотелось к бабушке, в город, в столицу. Там интереснее. Попытался от тоски прочесть молитву Богородице. Но почерк сложный – не стал.

Мама была завотдела писем в районной газете. Следующим днем Нарцисс прочитал письмо, пришедшее в редакцию и опубликованное накануне 9 мая. Написали его Геринг и Борман. В поселке жило немало высланных в военное время советских немцев, и – поди ж ты совпадение! – два соседа среди них с такими фамилиями. После Штирлица все знали, кто это такие, и членов семей Геринга и Бормана, честных советских граждан, работавших на сахарном заводе имени Ленина, дразнили и обижали. И детей, и взрослых. «Мы – не фашисты!» – писали Геринг и Борман. «Капитуляция┘» – пронеслось в голове Нарцисса.

– Мама, это ведь часть их истории!

Мама не вслушивалась, он надоедал. Прислушалась, резко сказала:

– Какой фашист ты, оказывается! Смотри, станешь, как твой отец еще!..

Нарцисс аккуратно вел «цитатник», часто играл с ним, иногда представлял его магическим фолиантом. Через несколько лет он решился отслоить картонный подклад обложки от кожаного переплета. Вдруг там тайные нацистские документы?! Или еще что┘ Аккуратно ногтем отслоил. Кожа приклеена внутри не была. Оттянув ее, можно было безопасно для книжки заглянуть внутрь или пролезть тонким предметом. Там было пусто. И шероховато┘ Аккуратно оторвав четвертинку тетрадного листа, написал на ней:

«Эта книга была вывезена в 1945 году из нацистской Германии моим прадедом майором Красной армии Алексеем Георгиевичем П., затем передана моей бабушке Тамаре Алексеевне П., потом, в 70-х гг., велась родственником Георгием Анатольевичем В. и моим отцом Василием Александровичем П. Теперь она принадлежит мне. Пройдя путь, она вернулась для того, для чего предназначалась изначально. Теперь здесь есть цитаты Ницше, Лойолы и Новалиса. Нарцисс П., 13 сентября 1995 г.».

Листочек сложил вдвое и вложил между картонной основой и кожаным переплетом.

Он любил слово «документ». Так же, как любил слова «приказ», «реестр», «превзойти», «венец», или так же, как слова «тотальный» и «изъять». Он вложил в пустоту записку – «документ». Представил, что кто-нибудь когда-нибудь получит эту немецкую удобную маленькую толстую книгу в свое распоряжение и найдет там, в переплете, этот, Нарцисса П., автограф, сообщающий историю и смысл предмету, как ток – электрическим приборам.

Спустя еще несколько лет на крепких страницах появилась запись:

«Все повторилось вновь: Сириус, паук, твои мысли в этот час и эта твоя мысль, что все опять вернется. Ф.Ницше».