Алексей Малашенко
Парады похожи на дежавю.
Борис Кустодиев. "Праздник в честь открытия II конгресса Коминтерна 19 июля 1920 года. Демонстрация на площади Урицкого". 1921.
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
15 минут для голоса
Семену понизили зарплату. От него ушла жена. У него развалилась почти новая машина «Победа-М».
Сын Семена женился на идиотке, которая тем не менее сообразила поселиться в его квартире. Теперь на его четырехкомнатной жилплощади обитали: его бывшая жена, его сын с женой и сам Семен. К жене время от времени захаживал благообразный старикан, который за время своего дневного гостевания обязательно разок шастал в ванную.
Наконец, Семену перестало везти в карты. Казалось, что его сослуживцы специально припирались по четвергам, чтобы лишить его некоторой части зарплаты.
Семен стал раздражительным, незаслуженно обозвал жену сына сукой, пристрастился плевать с их общего балкона, целясь в головы прохожих, и перестал читать детективы.
Зато с горя он начал читать газеты. Их раздавали бесплатно при входе в метро. И вот в одной из газет, кажется, в «Российской демократической», он прочел, что еще с конца позапрошлого года каждый гражданин России может стать и какое-то время побыть депутатом.
Депутатство позволяло высказать все накипевшее на душе, призвать к порядку правительство, дедка, ходившего к жене, террористов, которые уже два раза поджигали соседний винно-водочный магазин.
Для депутатства не надо было никаких выборов. Два года тому назад президент подписал указ «О совершенствовании российской модели демократии», в соответствии с которым в рамках Устава «Объединенной Партии Суверенной Демократии» (ОПСД) любой гражданин России обретал право на кресло депутата в Государственной Думе.
Хотя существовали определенные условия и ограничения. Депутатами, например, не могли быть лица, отбывавшие срок наказания за тяжкие уголовные преступления, лица, находящие на учете в спецбольницах, те, кто более двух раз был замечен в участии в антипатриотических выступлениях, а также водители общественного транспорта, включая машинистов метро, электричек и поездов дальнего следования. Считалось, что эти из-за депутатства могу подорвать нервную систему, что представляет угрозу для пассажиров.
Кроме того, депутатство ограничивалось по срокам – от 15 минут до двух дней. И это было вполне разумно, поскольку 15 минут нормальному человеку вполне достаточно, чтобы сказать все свои взгляды. Два дня полагалось ветеранам, людям пожилым, заслужившим право длительного присутствия в высшем органе власти.
Однако прежде чем получить пропуск в Думу, требовалось собрать пару-тройку небольших, легко добываемых справок.
Кто за кем
Семен решил пока никому не выдавать свою задушевную тайну. Он знал, что над ним могли надсмеяться и сын, и приятели, и решил удивить всех, когда дело будет уже совсем на мази.
В четверг, как всегда, собрались поиграть в подкидного дурака. Играли на деньги. На этот раз Семену везло. Он выиграл 35 руб. и про себя подумал, что если выиграет еще чуть-чуть, то сделает красивый жест – сбегает купит еще одну бутылку осетинской водки. Однако следующие два раза выиграл Иван, а после него – Петя. После того как от выигрыша осталось меньше рубля, Семен поднялся, открыл окно и затянулся сигаретой. Достал сигарету и Петя. Иван не курил – он пытался оторвать от обертки китайскую жвачку «Олимп».
– Ну и как? – произнес Семен, который хотел коротким разговором перебить карточную непруху.
– Что «и как»? – Иван захрустел жвачкой.
– Да то, что опять живем, как свиньи.
Петя пускал дым в потолок. Он не считал, что живет, как свинья. Он так жил всегда и привык к своей жизни.
– А ведь обещали, – гнул свою линию Семен. – Обещали, что обязательно будет лучше. И зарплату будут повышать.
– Тебе же, дураку, объяснили, что все это временные трудности. В Финляндии вон молоко подорожало.
– И мороженое, – вставил Петя. – И ничего, кантуются финны.
– Нет, – упрямился Семен, – нам обещали. И Горбачев обещал, и Сталин, и Чугров, и этот, как его, Маршал Жуков┘
Наступила пауза. Все трое напряглись, вспоминая, кто за кем шел.
– Постойте мужики, – решился Иван, – Чугрова вообще не было, кажется, а был Хрулев, который был перед┘ Брежневым.
Глубина исторических познания Ивана казалась невероятной.
– Маршал Жуков воевал, он вообще был генералом и обещать ничего не мог. Значит, сначала был Сталин, потом Хрулев, потом Брежнев, потом еще человека два или три. А уже потом Горбачев Мэ Сэ.
– Точно, воскликнул Семен. И все обещали.
– Постойте, постойте, первым пообещал Ленин, – вспомнил Иван.
– Да ну тебя.
– Ленин, Ленин, его потому и в мавзолей положили.
– Нет, не Ленин. – Петя торжествующе посмотрел на приятелей. – Не Ленин, а Калашников.
– Калашников, Петенька, – это танк такой, – вновь подавил всех своей эрудицией Иван.
– А тогда почему Ленин в мавзолее?
– Хрен его знает, – сдался Иван. – Хрен их всех знает. У меня сын пятерку на экзамене получил. А что толку? Сдавай.
Семен раскидал по шесть карт и уставился на яркие картинки. Карты достались крупные, масти – красные. На тузах были нарисованы президенты, короли – были с погонами, дамы были певицами, валеты – в спортивных майках.
Петя бросил Семену пиковую семерку, и Семен хлопнул по ней тузом виней – каким-то длинноголовым с тонкими губами.
– Не жаль туза-то? – хмыкнул Петя.
– А че их жалеть, тузов?
– Тузы, это я понимаю, – вздохнул Иван, которому, видать, все еще хотелось посверкать эрудицией. Тузы это не эти.
– Какие не эти, Вань?
– Да не эти, Сеня, вон посмотри на депутатиков, как их отделали.
Семен присмотрелся к картам и вдруг обнаружил, что его восьмерка бубей составлена из мелких личиков. «Как мушки на бумажке», – подумал он и сразу надулся. Выходит, он и сам рвался в мушки, даже не в мушки, а в какие-то сезонные комарики. Постоял минутку на трибуне, пропищал и нет тебя. В смысле нет тебя как депутата. <...>
Безвозмездный свет
<...> Власть делает что-то не то. У нее, конечно, имелись определенные достоинства – цена на водку каждый год понижалась на 4,5 процента. Были прекрасные рождественские и пасхальные праздники, военные парады, во время которых над Большой кольцевой дорогой летали могучие, с широко расставленными крыльями самолеты. Центр Москвы был засажен вишнями, и каждый май проводился фестиваль «Вишневый сад» – одноименные пьесы в разных частях городского центра прямо на бульварах разыгрывали десятки театров и самодеятельных ансамблей.
Но все же что-то шло не так. Если по всем радиостанциям и телепрограммам рассказывают всегда об одном и том же, это, понятно, смущало. Странное чувство волнения вызывала классическая музыка, которую теперь транслировали зарубежные станции. Иногда Семен воспринимал музыку как большой бархатный занавес. Зато люди наконец почувствовали к ней вкус, отличали Брамса от Бетховена. Петру с Николаем нравились Сен-Санс и Губайдуллина, хотя до конца она была не понятна. Семен мог часами слушать Скрябина.
Каждые три месяца проводились конкурсы витрин: и это было фантастическое зрелище. Их оформляли лучшие художники, возле них читали стихи молодые поэты. На время конкурса магазины работали неполный день, а некоторые вообще закрывали.
Давно перестали расти цены, бесплатно распределялись газ и свет. Их количество ограничивалось соответствующими указами. Большинству газа и света хватало. Когда хотели пригласить гостей и посидеть подольше, то стоило подать прошение, и энергию можно было расходовать, но уже на коммерческой основе. Это было дороже, но ведь гости приходят не каждый вечер. <...>
Розовая справка
Сегодня должно было состояться небольшое событие. Надо было взять справку из поликлиники. Он состоял в ведомственной поликлинике, до которой надо было проехать шесть остановок и три светофора. Семен поднялся в автобус, бросил в кассу семикопеечную монетку, оторвал билет, сунул его в автомат, автомат мигнул зеленым глазком. В конце на заднем сидении сидел контролер. Это был его сосед по дому. Иногда он заходил к Семену перекинуться в картишки. Семен подошел к контролеру, протянул ему билет, контролер надорвал бумажку и пригласил сесть рядом.
Обязательное контролерство было объявлено гражданским долгом года три тому назад, и раз в два или три месяца этот долг приходилось выполнять. Семену больше нравилось дружинить: он любил прогуливаться по вечерним улицам, особенно если в напарники доставалась симпатичная женщина.
– Все берут билеты, – пожаловался контролер. – Сознательные теперь все. Даже дети.
– Так, может, пора отменить контроль? – спросил Семен.
Контролер задумался, а потом сказал:
– Во-первых, если б было надо, давно бы отменили. Во-вторых, не так скучно жить. А в-третьих, вдруг кто проскочит, не заплатит, что тогда?
– А что тогда? – машинально спросил Семен.
– Ну, беспорядок.
– Да, – сказал Семен, – беспорядок это плохо. Надо будет эту мысль тоже сказать, когда я стану депутатом.
– А вы куда едете-то?
– Я-то в поликлинику.
– На бюллетене?
Семен вдруг растерялся. Сказать, что за справкой – спросит за какой. Надо что-то тогда выдумывать. И что он выдумает?
Славу богу, наступила его остановка.
В поликлинике Семен отстоял пять минут в очереди, а в кабинете терапевт быстро выдал ему розовую справку о состоянии здоровья. В правом краю бумажки доктор шлепнул красную в виде пирамидки печать, в центре которой красовалось слово «годен».
– Желаю удачи на экзамене, – улыбнулся врач.
– Спасибо, – ответил Семен и вышел на улицу.
Экзаменов было два – русский язык и история. Русский был, понятно, пустой формальностью, потому что это был устный экзамен. Экзаменатор задавал вопросы на самые разные темы, а речь фиксировалась на магнитофоне. И если во время разговора экзаменующийся ошибался менее четырех раз в ударении и менее пяти раз неправильно расставлял падежи, то его пропускали без звука.
Экзамен по истории был труднее. Однако он проводился по десятибалльной системе, и даже 1 (один) балл считался проходным.
История была для Семена «делом чести». Не то чтобы он был уверен, что знает ее на десятку, но уж на восьмерку-то точно. Он вызубрил битвы последних войн и с детства любил рисовать их. По вечерам, сидя за круглым неудобным столиком, он тщательно вырисовывал стрелки направлений главных ударов. Эти стрелки вели к победе, они втыкались, они придавали силу.
Но знать про войны все-таки мало. Надо знать больше. Надо знать всю историю, и он решил посвятить ей всю следующую неделю. Он пойдет в Исторический музей, он пойдет в Музей армии, он пойдет в галерею. В Москве есть такая галерея имени Третьякова. Семен вдруг сообразил, что не помнит, кем был этот Третьяков – любителем живописи или не то журналистом, не то писателем. Там висит много картин про историю. Он вдохновится, почувствует, что такое история.
И поедет он в галерею прямо сейчас, прямо от врача.
Добрыня и полотно
Третьяковка его потрясла. Она была маленькой, чистой, на ее стенах висели большие картины. Первая же картина художника Иванова поразила его наповал. Она была огромной, простиралась от дверей до дверей. Чтобы рассмотреть картину, нужно было ходить вдоль нее. Еще больше поразило Семена ее название «Явление Христа народу». Семен, конечно, знал, кто такой Христос, но, во-первых, почему ему поменяли имя на Христа, во-вторых, он не мог понять, для чего этот Иванов вообще ее нарисовал.
Семен стоял и размышлял над тем, зачем Христосу вообще надо было являться народу. Совершенно необязательно ему народу демонстрироваться. Он – Бог, то есть как бы самый главный, и ему нет необходимости просто так приходить к людям, ходить между ними.
Семену очень понравилась природа на картине. Она чуть-чуть напомнила ему Алтай, куда он с женой два раза ездил в отпуск. Воздух на картине заставил его почувствовать духоту в зале. Семен заглянул в соседний зал, надеясь, что там воздух свежее. Он, конечно, ошибся – там было также душно. Зато там были другие картины, поменьше и поразнообразнее. На одной тонул корабль. И Семен сразу вспомнил, что пришел сюда не из-за явления народу Христоса, а из-за истории.
Семен вдруг сообразил, что не помнит наизусть ни одной картины на историческую тему. Хотя нет, одну все-таки вспомнил, почти вспомнил – «Три богатыря». Да, «Богатыри». Он пойдет их искать. Хотя зачем искать, когда можно просто спросить.
Словно угадав его мысли, как из-под земли появился моложавый, с прямой спиной служитель:
– Вам что-то конкретное, можете приобрести проспект, – служитель протянул Семену сложенную вчетверо плотную бумагу.
Семен принялся ее разворачивать – проспект походил на огромную штабную карту, сотни стрелок на которой указывали маршруты движения. У Семена стали разбегаться глаза.
– Нет, спасибо, мне бы попроще. А может, вы и так знаете, про богатырей, такое большое полотно, – слово «полотно» подвернулось как-то вовремя и сразу возвысило Семена в собственных глазах.
– «Три богатыря»? Так я вас провожу, здесь совсем неподалеку. Она такая красивая, внушительная прямо.
Картина на самом деле висела совсем рядом. На ней было нарисовано поле. На трех лошадях сидели три героя. Посредине Илья Муромец, который прикладывал руку к козырьку. У его соседа справа лошадь пыталась щипать траву. Третий богатырь┘ Что-то в третьем богатыре было симпатичным. Из всей троицы он казался самым нормальным, будто загримированный артист. Добрыня, – вспомним Семен. – Хорошее имя, не злое.
Семен уставился на полотно. Он не пробуждало интереса к истории. Оно было ужасно бессмысленным. Семен смотрел на богатырей откуда-то издали и сбоку, как раз с той самой стороны, куда глядел Илья Муромец. Семен мог бы подойти с той стороны к богатырям, а они, если бы увидели в нем врага, могли бы убить его. Было непонятно, зачем они здесь: чтобы защищать или чтобы нападать. Не так надо было рисовать, не так. Надо было нарисовать Невского Александра, Кутузова, который сказал «не ходите к нам мечом», и маршала Жукова. Вот это была бы картина. Вот это была бы история. И почему никто до сих пор не сообразил. Почему никто? Я вот сообразил. Семен даже похолодел: вот это я им всем предложу.
– Почему вам нравится эта картина? – служитель никуда не уходил и смотрел на Семена.
– Она мне не совсем нравится.
– Что? Да вы знаете, сколько мы имеем о ней позитивных отзывов. Даже от иностранцев. А вы что?
– Шучу, шучу. Нравятся мне богатыри. Особенно Добрыня Никитич.
– Да? А почему он? Напишите о нем. Это будет так замечательно, так необычно. У нас никто еще не писал о Добрыне Никитиче. Подождите секундочку, я только спрошу, о нем можно писать.
Служитель вернулся через пять минут. Он сиял.
– Мне, знаете, поощрение пообещали за умение работать с посетителями. Спасибо. Он протянул Семену широкий кожаный блокнот со вставленной ручкой и зашел сзади.
Семену было неприятно, что за его спиной стоят и смотрят. Но в то же время ему было наплевать: пусть смотрят, пусть этот смотрит, что он будет писать. Хватит бояться, ведь скоро он всем и этому тоже все скажет открыто.
«Я гляжу┘ я смотрю, я┘» «Я знаю, что┘» «Мы, наконец, должны понять, что мы раньше не так видели этот пейзаж», нет, «картину». Нет, нет, не картину, а поле. Наше поле. Да, «мы никогда не видели, что это поле и люди на конях на нем – это мы, это наша история, глубоко запрятанные в чувстве художника (потом посмотрю, как его фамилия) мотивы нашей истории». Именно «на нем», нет, «по мотивам нашей истории».
Семен перечитал написанное, расставил запятые и приписал «самое большое впечатление производит Добрыня Никитич, который┘» Ну, в общем, который. Он захлопнул блокнот, пробормотал служителю что-то вроде извинения и вылетел из галереи.
«Дурак, дурак, убогий дурак», – бормотал он, несясь в такси домой. Он шептал это, поднимаясь на лифте, тыкая ключом в дверь. «Учиться, учиться и учиться». Войдя в комнату, он сбросил пиджак и сел за компьютер. «Здесь должно быть все, что нужно, он сядет и все прочтет. Все-все, что надо».
Речь на стадионе
Вспыхнул толщиной в картонку из-под трюфелей экран. Семен машинально нажал на почту: после 18-и-реклама-после 18-и-налоговая-Гаи-пос 18-и... И вдруг: «Уважаемый депутат! Ваш текущий номер 19 (1 000 8999 7777 от общего списочного состава). В 00.09.12.08.2030 просим выступить на предварительном заседании Государственной Думы Российской Федерации. Время доставки 00.07. Средство доставки авт. ГДум за гос.ном. 111 6666 ПСХ».
«Как они узнали? – ужаснулся Семен. Кто сказал? Ах да, врач, да и тот в галерее, а может» еще сосед-кондуктор? Да-да, кто-то, кто-то из них. Информация. Я ж сам проболтался, всем намекал. Дурак, дурак. Ведь не готов, не знаю, не хочу, наконец. Машина придет, а тут – жена, старикашка ее хмыкать будет, сынова сучка из-за двери выглянет». Семен выскочил в коридор, открыл общий семейный холодильник, глотнул из бутылки. Не полегчало.
Утром в назначенное время пришла короткая серая машина с шофером. Его встретили сразу три человека: один открыл дверь машины. Другой дождался, когда Семен протянет ему руку. С третьим они шли по коридорам, которые Семен много раз видел в американских фильмах.
Его ввели в просторную кабину, в дальнем конце которой стояла трибуна. Он вступил на трибуну, и перед ним сразу вспыхнул длинный, вогнутый экран. На экране был стадион. Стадион был заполнен до отказа. Все смотрели в одну сторону. Все смотрели на другой гигантский экран, на котором на трибуне стоял Семен.
В середине трибуны зажглась желтая лампочка.
– Начинайте, – сказал мягкий голос женщины.
Семен молчал. Его ждали, а он молчал. Потом заговорил. Заговорил и понял, что говорит, словно пишет отзыв на «богатырей». Он слышал шум своего голоса и видел неподвижные трибуны. «Слушают они его или нет? Лучше бы не слушали». Он замолчал. «Ну же, ну, скажи что-нибудь. Скажи».
– И последнее, друзья мои, и самое главное┘ Из-за чего я сюда пришел...
Экран перед Семеном погас. В кабину вошел человек и мягко, но твердо сказал:
– Большое вам спасибо. Запись вашего выступления вы получите на выходе.
Идя по коридору с одинаковыми дверьми, Семен обратил внимание на то, что вместе с ним в том же направлении движутся еще несколько человек с потерянными лицами.
Когда он покидал Большую спортивную арену, вместе с диском ему выдали красивую трехцветную грамоту с водяными знаками. Вверху стояло: «Выдана гражданину России, депутату Государственной Думы».
