Ближе к трубе

Клумботопы и урнолизы прячутся на кладбище.
Василий Перов. "Старики-родители на могиле сына". ГТГ, Москва

Представляем читателям «НГ-EL» рассказы из новой книги Игоря Яркевича «Темная сторона России»

Темная сторона России

Неуспешному писателю часто бывает стыдно. Я это хорошо знаю. Я сам неуспешный писатель. Мне самому часто бывает стыдно.

Стыд рядом со мной всегда и везде. Я почти постоянно чувствую себя виноватым. Мне можно в этом верить. Можно – нет. Многим я представляюсь мужчиной, априори лишенным чувства стыда. Но я уже устал повторять, что мне часто бывает стыдно. Очень часто! И очень стыдно! И стыдно почти за все. Мне не стыдно только за одно. За то, что я – неуспешный писатель. Я люблю неуспешных писателей.

И не только потому, что я сам – неуспешный писатель.

Я их люблю просто так. Как любят цветы. Как любят водку или минет.

Раньше нас, неуспешных писателей, было больше. Теперь нас все меньше. Нас почти не стало совсем. Все неуспешные писатели стали олигархами. Или работают в «Газпроме». Или в риелторских конторах. Или стали успешными писателями.

Из неуспешных писателей остался только я.

Все признаки неуспешного писателя у меня налицо. У меня редко выходят книги. Мне платят за книги, даже когда они выходят, мало. Меня не инсценируют в театре. Не экранизируют в кино. Не дали ни одной литературной премии. Редко переводят на иностранные языки. Не приглашают в западные университеты. Мало показывают по телевизору. Не предлагают вести колонки в гламурных журналах. Вообще часто посылают na huy. И если еще есть люди, которые сомневаются в моем неуспехе, то они ничего не понимают в неуспешных писателях. С ними уже бесполезно разговаривать. Их надо сразу чем-нибудь ebnut. Только тогда они, может быть, начнут разбираться в неуспешных писателях.

Впрочем, успешные писатели ко мне относятся с пиететом. Они говорят, что я выше успеха. Что они мне завидуют. Что они бы променяли мой неуспех на любой их успех. Что у меня огромное влияние на современный литературный процесс. Что они мне дадут взаймы сто рублей, и если надо, то дадут и еще.

Успешные писатели дали бы мне еще больше, если бы знали, главное достоинство неуспешного писателя: неуспешный писатель не боится столкнуться с темной стороной России.

У меня неожиданно все умерли. Все родственники. Все друзья. Все знакомые. Все, кто только мог. Все по разным причинам. Кто много пил. Кто принимал наркотики. Кто от глобального потепления. Кто от порывов северного ветра. Кто не верил в будущее России. Кто, наоборот, верил в него слишком сильно.

Пришлось заниматься похоронами и всеми околопохоронными ритуалами. Семь дней. Девять дней. Сорок дней. Венки. Траурные речи. И все остальное, что связано с кладбищем. Переговоры с кладбищенской бюрократией. Перевоз урны из крематория на кладбище. Выбор места для могилы. Рытье могилы. Захоронение гроба или урны с прахом. В основном, конечно, урны. В России почему-то больше доверяют кремации. Хотя в последние пятнадцать лет все чаще и чаще обращаются к церкви за отпеванием. Надгробие. Надгробие из мрамора или гранита; чаще, конечно, из гранита. Надпись и фотография на надгробии. Еще клумба. О клумбе тоже надо помнить. Поэтому земля и цветы для клумбы. Полив клумбы. Выкапывание из клумбы сорняков. И вообще уход за могилой.

Я практически не вылезал с кладбищ. Кладбища Москвы взяли меня в кольцо. Каждое было неповторимо. На каждом – свой стиль, своя экология, свои ритуальные нюансы. Свое неповторимое имя Николо-Архангельское. Митинское. Хованское. Троекуровское. Кунцевское. Донское. Миусское. Ваганьковское. Новодевичье. Слава Богу, никого не пришлось хоронить у Кремлевской стены.

Был День города. Я пошел посмотреть, что же построили нового ко Дню города. Неуспешному писателю не надо смотреть, что же там построили нового ко Дню города. Неуспешному писателю все это не понравится, и неуспешный писатель скажет, что все это govno. Что все это дешевая эстетика московского гламура. Что лучше бы ничего-ничего ко Дню города не строили. Ни новую станцию метро «Трубная». Ни новый пешеходный мост через Москву-реку от Якиманки до Театра эстрады. Ничего. Неуспешный писатель может только ныть, что простому москвичу все это na huy не надо. Но неуспешного писателя никто не боится. На нытье неуспешного писателя ответ один: пусть неуспешный писатель сидит в своем govne, а строить будут то, что строят.

Потом снова надо было на кладбище. Снова похороны. Уже не похороны. Уже то, что после похорон. Уже захоронение урны.

Там, за воротам кладбищ, оставался большой и сложный русский мир со всеми его противоречиями. Противоречиями между газом и нефтью. Между ФСБ и прокуратурой. Между риелтором и олигархом. Между успешным и неуспешным писателем. Между гламуром и простым москвичом. От этих противоречий и можно было скрыться за воротами кладбищ. Там уже таких противоречий не было. Там было только противоречие между мрамором и гранитом. Ну, еще между урной и гробом.

Но там тоже все было сложно. Копателям никак не удавалось вскопать могилу и сделать над ней красивый холмик; рядом с неуспешным писателем всегда что-то не так. Неуспешный писатель всегда создает вокруг себя поле дисгармонии. Копатели были пьяные, лопаты – тупые, а земля мокрая. Копатели постоянно роняли урну в пустую могилу, а когда не роняли, то урна выскальзывала туда сама. Урна заваливалась то вправо, то влево, то еще куда-то вбок, а то вдруг собиралась взлететь, как волан.

Я не ругал копателей. Русских не надо ругать. У русских слишком много было всего, чтобы их еще можно было ругать. У русских был Пушкин. Лев Толстой. Сталин. Большой театр. Ельцин. Дефолт. У русских впереди президентские выборы. Русские так натерпелись! Поэтому русских можно только жалеть. Даже когда они не могут вскопать могилу и опустить в нее урну с прахом.

Тем более копатели подгоняли себя сами.

– Давай скорее, Вась, – торопился копатель, который был менее пьяный. – Скоро уже час клумботопа. Вчера клумботоп уже и в это время пришел. Смотри, на соседнем участке все могилы затоптаны! А скоро клумботоп снова пойдет. Если мы могилу не сделаем, нам клумботоп всю работу испортит. Он нам потопчет тогда все тут. Нам завтра снова надо будет всю могилу рыть.

– Да ты, Коля, не спеши, – не торопился Вася. – Для клумботопа еще рано. Клумботоп обычно позже приходит. В это время только буквотер может прийти. Ну, еще урнолиз.

– Как не спеши? – не понял Коля. – На той неделе клумботоп в это время уже приходил. Клумботоп тогда все незакрытые могилы испортил.

– На прошлой неделе жарко было, – Вася снова уронил урну. – Вот клумботоп и пришел пораньше. Он всегда, когда жарко, раньше приходит. А теперь уже жары такой нет. Поэтому клумботоп только ближе к ночи придет. Или уже совсем ночью. Клумботоп из темноты приходит. И потом обратно в темноту идет.

– А кто такой клумботоп? – удивился я.

Копатели замялись.

Неуспешного писателя не надо злить. И не надо раздражать. И не надо мешать ему узнать то, что он хочет узнать. Неуспешный писатель этого не любит. Тогда неуспешный писатель сходит за водкой, выпьет с копателями, и все равно узнает то, что хочет узнать неуспешный писатель.

– Так кто такой клумботоп? – спросил я после того, как мы выпили с копателями.

– Народ к смерти хочет быть ближе. Народ тянется к смерти. Народ без смерти не может жить. Поэтому здесь много разного народу ходит. Вот и клумботоп здесь тоже ходит, – уклончиво ответил Вася.

– Клумботопа сильнее всех к смерти тянет. Клумботопу больше других смерть нужна. Клумботоп, чтобы почувствовать смерть, клумбы на могилах топчет. Пока всю клумбу не затопчет – не успокоится. А если на могиле клумбы нет, тогда клумботоп могилу топчет. Он и по пустой могиле ходит. И по незакрытой. Ему все равно что топтать. Ему po huyu что топтать. Ему лишь бы оргазм получить от того, что он к смерти так близко подошел, – более охотно заговорил Коля.

– Не один клумботоп топчет. Урнолиз тоже топчет. И клумбожуй топчет, – вставил Вася.

– Урнолиз топчет? – удивился Коля. – Урнолиза, Вась, не трогай. На урнолиза жаловаться грех. Клумботоп всю могилу разворотит, а урнолиз могилу не трогает. Урнолиз в могилу ужом проскользнет, урну оближет, оргазм от того, что урну облизал, получит, и – наверх. Урнолиз, если nasral, всегда уберет после себя. А клумботоп, если nasral, никогда не убирает. Клумботоп показывает, как, мол, он на смерть может nasrat. Урнолиз стесняется, что он урнолиз и от смерти оргазм получает, а клумботоп, что он от смерти оргазм получает как клумботоп, не стесняется. Клумботоп всю могилу спермой зальет. А после урнолиза все чисто. И потом урнолиз только после дождя приходит. А клумботоп всегда приходит. Клумботопу погода не важна. Урнолиз к тому же не так давно появился. Урнолиз только после того, как президент на второй срок пошел, появился. А клумботоп еще при советской власти был. И клумбожуя, Вась, не трогай. Клумбожуй что попало не жует. Это клумботоп что попало топчет. Есть на могиле клумба или нет – ему все равно. Он все равно могилу топтать будет. А клумбожуй, если на могиле клумбы нет, спокойно мимо пройдет. Он тогда к другой могиле пойдет. Где клумба есть. И где жевать что есть.

– Клумботоп самый неприятный из них, – согласился Вася. – Урнолиз, конечно, лучше. Но мне фототер больше всех нравится. Ему для оргазма только фото на плите потереть надо. И все! Больше от фототера на могиле никаких следов. Приятно посмотреть! Полный порядок! Только фото новое надо на плите сделать.

– А мне и буквоед нравится, – Коля выпил еще водки. – Буквоед – он нежный. От него тоже много govna на могиле не будет. Ему ведь только буквы съесть надо! Буквоед даже цифры не трогает! Буквоед дату рождения и дату смерти никогда не съест. Буквоед их уважает. Он только имя, отчество и фамилию съест. Он только слова ест. Где буквы есть. Ну, если еще какие слова на могиле будут, – он, конечно, и там буквы съест. Если бы в словах букв не было, буквоед бы и слова не трогал. Он ведь слова только из-за букв ест.

– А фототер с буквоедом дружат? – Вася тоже выпил водки.

– Дружат, – подтвердил Коля. – Чего им делить? Они друг другу не мешают. Им на одной могиле не тесно. Фототер фото трет. Буквоед слова ест. Но оргазм у них разный. Фототер оргазм получает, когда фото трет, а буквоед, когда буквы ест, не получает. Он потом, когда все слова съест, получает. Фототер и с урнолизом дружит. Им тоже вдвоем на одной могиле хорошо. Фототер фото трет, а урнолиз урну лижет. Гармония. Зато фототер буквоеда не выносит. Фототер с буквоедом никогда на одну могилу не пойдет. А с клумботопом никто не дружит. Клумботопа никто не любит. Клумботоп сам внешне на могилу похож. Лысый. Толстый. Очкастый. Весь как будто из govna сделан. Кто же с таким дружить станет?

– Люди по-разному смерть любят, – задумался Коля. – На плиту, конечно, многих тянет. Но и под могилу многих тянет. Groboebu на плите ничего не надо. И на клумбе не надо. Ему и урна не нужна. Ему только гроб нужен! Groboeb могилу, где гроб есть, найдет, могилу вскроет, доберется до гроба, гроб viebet, – и только тогда успокоится. А иначе groboeb не успокоится. Иначе groboeb беспокойный будет ходить. Вася посмотрел, сколько в бутылке еще осталось водки.

– Все по-разному любят, – согласился он. – Плитовик плиту обнимет, но под могилу не пойдет. Плитовику хватает, что он плиту обнял. С самой плитой плитовик ничего делать не будет. Плитовик плиту не трогает. Только обнимает, и все. А плитобой – будет! Плитобой еще как тронет! Плитобой плиту до оргазма будет бить. И плитосос будет. Только плитосос сосать будет, пока всю не обсосет. И плитогрыз будет. Плитогрызу плиту грызть до тех пор надо, пока он ее всю не изгрызет. А вот плитокрота и под могилу тянет, и на могилу. Плитокрот плиты не тронет. Но плитокрот для оргазма еще и под землю должен уйти. Плитокрот под плиту целиком зароется, как крот, и только тогда доволен будет. Huy их знает, куда их всех тянет, Коль!

– Пусть их куда угодно тянет. Мы все потом сделаем, Вась, – махнул рукой Коля. – Все, Вась, будет хорошо. Плиту поправим. Могилу подравняем. Клумбу эту ebanuyu новую посадим. Фото наклеим. Буквы вырежем. Лишь бы они нас за собой не тянули, Вась! А то на меня как-то groboeb напал. Я тогда ночью через кладбище за водкой шел. Он меня за собой вниз в могилу потянул. Гроб вместе ebat. Слава Богу, у меня лопата была. Я еле отбился тогда. Я ему лопатой сильно vyebal. Я его там же, вместе с гробом, который он ebat хотел, закопал. А в другой раз, когда я через кладбище обратно с водкой шел, клумботоп напал. Я об него бутылку разбил. Мне потом снова пришлось за водкой идти. И еще клумботоп воет сильно по ночам. Я сначала думал, что это ветер воет. Но это не ветер. Это клумботоп. Клумботоп, когда ему топтать уже больше нечего, воет потом всю ночь.

– А на меня урнолиз напал, – Вася снова посмотрел, сколько в бутылке осталось водки. – Он меня облизал всего и убежал сразу. На меня и плитовик нападал. Он меня как плиту обнимал. И клумбожуй. Он меня как клумбу жевать стал. И фототер. Он меня как фото тереть хотел. Все было, Коль! Все и не вспомнишь, что было, Коль!

– Ну их всех на huy, Вась. Давай копать, Вась, – Коля взял лопату. – А потом водки выпьем, Вась. А то уже скоро клумботоп пойдет. А клумботоп и копать не даст, и водки выпить не даст.

Копатели наконец зарыли урну. Мы допили водку. Мы все успели сделать до часа клумботопа. Пора было возвращаться на светлую сторону России. Туда, где гламур. Туда, где нефть. Туда, где мэр, не обращая внимания на нытье неуспешного писателя, все строит и строит Москву.

Газ блюз

Труба, мама. В смысле труба, мама, не музыкальный инструмент. И не pizdets, мама, всему. Все еще хуже, мама. В смысле труба жизни, мама. В смысле, мама, Россия и ее полезные ископаемые ресурсы. Нефть, мама. Такая черная жидкая липкая вонючая, мама, дрянь. И еще, мама, газ. Такая, мама, жидкая бесцветная дрянь. А по трубе, мама, они текут. Еще, мама, русская литература. Типа там, мама, Пушкин. Тоже, мама, липкая беcцветная дрянь. Тоже, мама, полезное ископаемое. И тоже, мама, течет. По трубе, мама. Еще, мама, русская душа. Такая маленькая бесцветная, мама, дрянь. Как, мама, газ. Но только газ, мама, не воняет. А русская душа, мама, воняет. И сильно, мама! Особенно когда она, мама, начинает говорить о России, президенте или евреях. Она, мама, течет по трубе, как газ, но воняет так же сильно, как нефть. Еще, мама, русская pizda. Маленькая такая, мама, потная самодовольная дрянь. Течет она, мама, по одной трубе вместе с нефтью и пахнет нефтью больше, чем пахнет нефтью сама нефть. Еще, мама, русская jopa. Огромная такая, мама, подземная река. Из нее как раз и выходит та труба, по которой течет и нефть, и газ, и русская литература, и русская душа, и русская pizda, и сама, мама, русская jopa. Теку там, мама, и я. Теку из русской jopi вместе с русской литературой по русской, мама, литературной трубе. Раньше, мама, нас текло много. А теперь, мама, я теку один. Остальные, мама, больше не текут. По тем или иным причинам, мама. Кто-то утонул, мама, в нефти. Кто-то, мама, отравился газом. Кого-то засосала, мама, русская jopa. Русская jopa, мама, иногда из трубы засасывает обратно в себя. Кого-то, мама, ebnulo об трубу. А кто-то, мама, теперь течет в совсем иных направлениях. Так что давай, мама, вспомним тех, кто больше не течет. Не течет Пушкин, мама. Только не спрашивай, мама, где же Пушкин? Это очень тяжело, мама! Убило Пушкина, мама! Ebnulo, мама, Пушкина об трубу. И Лермонтов, мама, не течет. Не спрашивай и про Лермонтова, мама! Убило и Лермонтова, мама! Тоже, мама, ebnulo что есть силы об трубу. Мама, и Гоголь не течет! И Гоголя, мама, нет! Тоже, мама, об трубу. И Достоевского нет, мама! Blyad, и Достоевский, мама, не течет! И его, мама, значит, тоже об трубу. Ты не поверишь, мама, – но даже и Толстого, eb tvoyu mat, нет! Куда-то делся и Толстой, мама! А вроде бы совсем недавно тек плавно рядом, мама, по трубе. Но все, мама. Больше, мама, нет и Толстого. Тоже, наверное, мама, судя по всему, об трубу. И Чехова, мама, нет тоже. А тоже вроде бы совсем еще недавно тек рядом, и тоже, мама, теперь не течет. А об трубу или что еще – не знаю, мама. За всеми, мама, не уследишь. Не течет и Розанов, мама. Засосало Розанова, мама! Засосало русской jopoy, мама! Засосало как миленького, мама! Жалко Розанова, мама! Хороший, мама, Розанов был мужик. Нет, мама, и твоего любимого Мандельштама. Мандельштама, мама, тоже засосала русская jopa. И Веничка Ерофеев, мама, не течет. Веничка Ерофеев, мама, тоже был засосан русской jopoy. Не течет и Зуфар Гареев, мама. Зуфар Гареев, мама, в эротической журналистике. <...>