Виктор Широков В журнале «Наша улица» скоро будет опубликована повесть Виктора Широкова «Летние ливни». Авторский подзаголовок ее – «Венок сонетов». Небольшой фрагмент этого прозаического «венка» мы и предлагаем вниманию читателей.
1.
Нынешняя Москва побила все рекорды по непредсказуемости погоды. Парниковый эффект довершил то, что явно было не под силу недавним коммунистическим вождям. Меня словно грандиозной машиной времени перебросило на четверть века назад в псевдо-Тбилиси, микшированный Тифлис с традиционной духотой кавказского лета, шумными дождями, похожими на выбросы человеческого естества, призрачными надеждами, изнурительно лишающими сна, и редкими молнийными зигзагами, сравнимыми разве только с женскими взглядами, наполненными истинно восточным любопытством.
Заканчивался июль, седьмой по счету месяц очередного неурожайного года. Мне практически не писалось, если не считать заказных газетных статеек, публикации которых внезапно приостановил рассерчавший неизвестно на что шеф. Последнее может показаться напраслиной, ведь большинству коллег наши отношения, напротив, видятся незыблемыми и преисполненными дружеских излияний, тогда как уже около полутора лет напряжение все усиливается, и того гляди внезапная вольтова дуга может испепелить остатки былого благорасположения.
И вот именно в последний день июля, далеко заполночь, вволю наигравшись в компьютерные шахматы и в «кинга», я уселся за работу, от которой вроде бы окончательно отвык. Душе моей, видимо, понадобился сухой лабораторный анализ непрекращающейся судороги бытия, спазматической боли разросшегося размышления, помноженной на немалую толику впечатлительности олитературенного субъекта, ведь чем сильнее и свободнее индивидуум, тем взыскательнее его размышления, избирательнее любовь, в первую очередь к самому себе.
Раньше работал где угодно, чаще всего во время движения по улице. Записывал авторучкой, карандашом, шариковой ручкой, даже спичкой (послюнявив ее для верности) на любых подручных материалах. Потом переписывал в «амбарные книги», перепечатывал на машинке. Первую прозу писал на оборотах машинописи в автобусе, в троллейбусе, на скамейке у памятника Пушкину. Вечером – на кухонном столе, когда домочадцы засыпали.
Сейчас пишу на компьютере. Удобнее править, но скорость снизилась в несколько раз.
Последнее время одолевает депрессия. У жены тоже отвратное настроение. Она измучена поездками на дачу дочери, прислуживанием сразу всем: долгожданному одиннадцатимесячному внуку, его няне, дочери с зятем, да и мне грешному вкупе с ее восьмидесятидевятилетней матерью. Готов повторить за философом: каждый из нас должен быть ангелом, просто чтобы выжить. Если вы живете в других условиях, вы уж точно в раю.
Сегодня подстригся. Бреюсь через день, как и положено «классику». Пью водку и пиво, благо хватает предлогов. И без предлога тоже пью. Все меньше зарабатываю. Мечтаю, чтобы годовые приходы сравнялись с тратами. Выйти бы «в ноль». Впрочем, есть и относительные преимущества: если имеешь счастье оставаться бедным, то можешь и пользоваться льготами нищеты, в особенности самоограничением.
Почти перестал покупать книги. Читаю одни газеты. Хорошо хоть не курю. Но деньги летят с ужасающей скоростью. Жена настаивала на поездке в Турцию. На десять дней или хотя бы на неделю. Пожмотился. Она уже побывала весной в Египте, в Шерманшейхе. Мне это обошлось долларов в четыреста. Вдвое больше дала дочь (купив ей путевку).
Все, делаю перерыв. Компьютер «виснет» через каждые несколько минут. Уже трижды набирал написанное вчера стихотворение, и оно исчезало. У процессора не хватает памяти. Выкинул из «рабочего стола» десятка два файлов, не помогло. В пылу вдохновенного сражения с чем угодно можно пожертвовать даже жизнью, особенно жизнью посредственной. Уверенность в блистательном будущем, надежда на победу предполагают даже презрение к таковой. Жизнь моя, иль ты приснилась мне┘
2.
Депрессия утром не уменьшилась. Конечно, читающий этот текст знает массу собственных способов излечения, но, увы, мне-то они помочь не могли. Я мог бы погибнуть от каждого отдельного болевого толчка; одно счастье: сталкиваясь, они гасили друг друга, и я выживал. И как иначе, ведь еще только предстоит закончить летнюю повесть, пристроить ее в какой-то журнал, и тогда, возможно, получится рассчитывать на читательскую помощь.
Вяло досыпая, осваивая очередной скомканный сон, скудно завтракая (чего бы никто не предположил, глядя на мои могучие телеса), кое-как все-таки пошкандыбал на службу. Звонил коллега по поводу очередных публикаций, надо было быть на стреме, а главное – планировался небольшой корпоративный междусобойчик.
По дороге в очередной раз листал первый том своего собрания. Ошибок там до черта. Вылавливаю. Удалось проскользнуть между несколькими ливнями. Удача невероятная, тем паче что зонтик не захватил.
Первый ливень миновал, пока ехал в метро от «Петровско-Разумовской» до «Сухаревской». Второй пересидел в редакции. В офисе почти никого не было. Саша-коллега почти сразу при встрече сказал, что опять стали тырить деньги. Несколькими днями ранее уперли кошелек у библиотекарши Вики, а то ли вчера, то ли сегодня – у него. Конечно, нельзя быть раззявой и оставлять бумажник в жилетке прямо на стуле в кабинете с открытой дверью. Но каково ворье! Любопытно, что дня два тому назад или даже чуть ли не вчера я подумал, что давненько никто у нас ничего не таскал, с тех пор как не стал работать один человечек. Стыдно грешить на соседа, но ведь кто-то шустрит. Мои сильнейшие качества – самоирония и самопреодоление. И еще мне всегда внутренне стыдно слушать подобные известия, словно сам напрокудил, сам упер. Неловко как-то. И смерть уже приблизилась настолько, что жизни можно окончательно не страшиться.
Вот ведь реальный сюжет под ногами. Или между пальцами. Но не осваиваю. Не мое. Может, описать то бухалово, которое отгромоздилось позавчера? Но зачем это потенциальному читателю? У него такого добра своего немерено.
Роднит меня с ним, читателем, только странное грозовое лето со скоропостижными ливнями, похожими на затяжные женские регулы. Образ мелькнул не совсем случайно. Под окнами редакции облюбовали выгороженный пустырь проститутки. Стоит задержаться на работе, как через много лет немытое стекло виден неторопливый променад молодых сикушек. Бандершу на расстоянии отличить невозможно. То ли охранники и шоферы, то ли «крышующие» покуривают на отлете. Приваливаясь к обтертым вылинявшим наружным стенам ближайшего дома, чей фасад выходит в соседний переулок.
Кого могут соблазнить эти профурсетки, нелепо размалеванные и скверно одетые (вернее, раздетые, ибо лето достаточно жаркое), постоянно курящие какую-то дрянь? И все-таки какие-то флюиды носятся в воздухе. Заведующий соседним отделом, молодящийся пенсионер, тягостно вздыхает, чешет затылок, похожий на волосатую коленку, и издает гнусавое бормотанье, больше похожее на сплевыванье.
Я же в пандан насыпал в чашку концентрат облепихового напитка, развел его кипятком и долго глотал мелкими дробными порциями, то ли опохмеляясь, то ли утоляя пополуденную жажду. Если бы я мог излить то, что воистину было на душе, то немало бы удивил коллег и знакомых. Я ведь уже давно ничего не хочу. Ничего конкретного. Ни этого напитка, ни этих женщин, ни скопища книг, окружающих меня дома и на работе.
Я бы хотел, чтобы с первым закрытием глаз, со смыканием век весь этот сумасшедший мир наконец исчез навсегда. Исчезло бульварное кольцо, исчезли всевозможные здания и в первую очередь мастодонт «Лукойла», исчезло попеременно нахмуренное небо с вялыми заскорузлыми тучами, напоминающими использованные кондомы; исчезло растекшееся, словно недожаренный яичный желток, солнце и аналогичная луна, колыхающаяся, как белок яйца.
Вместо осуществления столь дьявольского желания я разражаюсь трюизмами, поддерживаю обыденный треп и еду домой на метро и автобусом, на сей раз не прикупив бутылку пива «Балтика № 6». По прибытии ужинаю горячим харчо с изрядными мясными кусками, копченой курицей с помидорами и огурцами, употребив на десерт персик и огромную грушу. Кайф по лайфу! И пусть всю ночь льет, как из бездонной бочки.
3.
Сегодня – воскресенье. С описанного ливня миновало то ли две, то ли три недели. Газета именно две недели не выходила. Всем сотрудникам дали неиспрашиваемый отпуск без содержания. Большую часть его я провел на даче.
Там тоже лили ливни с ужасающей монотонностью тюремного существования. Сейфовые двери основного жилища подчеркивали изолированность нашей дачной подлодки, трюмное уединение обитателей и неизбежное усиление моей клаустрофобии.
Хотелось в блеск витрин, в шумность ресторанных зал и в предконцертную какофонию консерватории! Хотя бы на посольский прием заглянуть. Мой английский смокинг так и пылится невостребованно в рижском платяном шкафу.
Неужели я завидую шестереночной уверенности клерков разного уровня, уверенно снующих по зеркальной паркетности однообразных учреждений? Неужели мои 136 килограммов плотоядной массы сызнова подкарауливают аромат снеди, а, по сути, это маскарадные ухищрения безжалостной мировой энтропии?
Я постоянно чувствую в себе склонность быть обворованным, обобранным, оболганным. Но как только все начинало идти именно в эту сторону, как просыпалась жажда жизни, прямо-таки кошачья изворотливость, и я падал с неимоверной высоты непременно на четыре лапы, пружиня позвоночником.
Амеба в поисках дополнительной протоплазмы. Лишь жалкие удостоверения свидетельствуют, мол, их обладатель – журналист, писатель, опереточный академик. То-то и лето квелое, пропитанное испарениями прелой небесной подмышки, подтекающей регулярно липкой потностью очередного ливня.
Природа, безусловно, безразмерная самка, четырехлапо ожидающая капканного щелчка, извещающего о поимке вожделенной добычи. Испытывает ли она хотя бы подобие угрызений совести? Или дожди и ливни все-таки ее безразмерные слезы?
4.
С каким бы удовольствием я бы уволился, зажил свободной жизнью советского пенсионера или заграничного рантье, только это уже никогда не сможет произойти. Конечно, всегда можно выйти «на улицу», но сколько дней или недель удастся продержаться? Я ненавижу нищету гораздо больше, нежели рабство.
Писанина моя никому не нужна. Вернее, нужна только единственному человеку, которого она поддерживает и из которого льется столь же естественно, как небесная влага. Как это, наверное, благородно – испытывать смущение оттого, что совершенно незаслуженно обладаешь сокровищем. Сподобился Божьего дара, заплатив за это сломанной судьбой.
Свою характеристику, мол, писатель, я давно и многократно отработал и заслужил. Посмотрите мне прямо в глаза и немедленно окрестите: сочинитель. Что ж, что у меня уши аристократа, глаза гипнотизера, нос отставного боксера, усы рыночного торговца и губы наивного подростка. Все равно я – вылитый сочинитель, даром что кисти мои то и дело сводит судорога писчебумажного спазма. И это при том, что я давно не пишу от руки, дешевой шариковой ручкой, а, словно заправская секретутка, постукиваю по компьютерным клавишам почти всеми пальцами с коротко обрезанными ногтями. Ненавижу сидеть на цепи и сам же цепляюсь за любую возможность провести время за монитором.
Лето на редкость однообразное, душное, как среднеазиатская кошма или южноказацкая перина. Пульсация локтевых или височных артерий напоминает о недавних (или вскоре предстоящих) терактах. Женское соседство заставляет думать о шахидках, придерживающих свои обременительные пояса. Эта имитация беременности, разрешающейся взрывообразным ливнем ржавых болтов и гаек, дважды противоестественна и вызывает тошноту.
Судорожно сглатывая остатки слюны, я пытаюсь не смотреть на целлюлитные туши окружающих теток, не вдыхать запах отсыревшего сала и аммиака. Ненавижу толпу с ее законами торжища и гульбища. Даже пиво наводит на меня тоску своим соломенным цветом и глазастой пеной, которая столь сродни человеческому отстою. Нет уж, надо пить только водку. Впрочем, если бы было больше денег, я бы пил коньяк Hennessy или золотую текилу, слизывая с тыльной стороны ладони соль и закусывая лимончиком.
Недавно одна юная красотка была не прочь выпить со мной на брудершафт непременно мексиканской текилы. Впрочем, удовлетворилась отечественной водкой с шампанским. Грудь ее на ощупь напоминала несколько разношенный от ударов жизни теннисный мяч, да и сама она, кажется, была неплохой теннисисткой. Что ж, девушка с веслом давно вышла из моды, эдакий спортивный антиквариат.
Увы, моей новой приятельнице не понравились мои глубокие поцелуи, и она, несколько раз откликнувшись на рулады мобильника, выбрала наиболее подходящий вариант и улетела на стремительной серебристого цвета «Альфа-Ромео». Бета-Джульетта XXI века. Я даже не успел помахать ей вслед, тем более поцеловать на прощание в щечку. Впрочем, живя в одном городе, все равно столкнемся не в Доме журналиста, так на очередной презентации в ЦДЛ или в Доме кино.
Зачем только глаза мои различают идеалы других людей, они же, близорукие, уверены, что это – мои грезы. Зачем только прорываются из меня стихотворные строки, прерывистые, как дождевые струйки, и обжигающие, как самогон тройной очистки? Как только благоразумие начинает поучать меня, как следует себя вести, я немедленно поступаю вопреки ему.
Водитель «Альфа-Ромео», мюнхенский призрак, увез мой недописанный сюжет на другой край города, в душную ночь, пропахшую бензином и французскими духами, оставив меня на краю бездны под невидимым ливнем инфракрасных лучей, долетевших из другой, недоступной галактики.
Что ж, придя домой, пропущу еще рюмочку-другую, заливая даже не горе, а некий на него намек. Беда мудреца в том, что именно он способен мгновенно попасть в дурацкое положение. Ненавижу обывателей, судящих других по себе. И даже память моя сегодня устала от духоты большого города, когда призраки легко увозят самые сокровенные твои идеалы и мечтания.
5.
Проснулся в ужасе от нескончаемого сна: я висел над бездной, раскачиваясь, как маятник. Хорошо читать об этом в романах, но с моим испорченным с рождения вестибулярным аппаратом только в вестибюле прогуливаться, а пытаться сохранить равновесие, пусть даже и во сне, невыносимо. Вспомнились вдруг ставшие давно родными слова из запретной в детстве книги: «Лестница моих чувств высока, и вовсе не без охоты усаживаюсь я на самых низких ее ступенях, как раз оттого, что часто слишком долго приходится мне сидеть на самых высоких: оттого, что ветер дудит там пронзительно и свет бывает слишком ярким».
Небо сегодня чистое, ни облачка, только ветер, идущий упругой жаркой волной, подталкивает мое тело, заставляя искать укрытие. Придется посидеть дома. Что ж, суббота, можно и расслабиться. Ключиком отпер дверцу почтового ящика и помимо обычной газеты вытянул сложенный вдвое листок бумаги с двумя закурсивленными надписями «Важно». Развернув его, понял, что это один из вариантов «письма счастья», только не написанный от руки, а набранный на компьютере (техника далеко ушла вперед):
«Посылаю тебе это с пожеланием, чтобы все действительно сбылось. И китайское наставление, и деньги.
Можно купить дом, но не очаг. Можно купить кровать, но не сон. Можно купить часы, но не время. Можно купить книгу, но не знание. Можно купить положение, но не уважение. Можно купить доктора, но не здоровье. Можно купить прописку, но не судьбу. Можно купить секс, но не любовь.
Китайское наставление приносит удачу. Оригинал хранится в Нидерландах.
Это наставление уже восемь раз облетело вокруг мира. И, однако же, на этот раз оно принесет удачу тебе. После получения этого письма ты станешь счастливым. Это не шутка. К тебе придет удача.
Перешли по почте или по интернету письмо тем людям, которые нуждаются в счастье. Не посылай деньги, потому что счастье не купишь. Не храни письмо более 96 часов, в течение этого времени его нужно переслать.
Несколько примеров того, что произошло.
Константин получил письмо в 1953 году и попросил свою секретаршу сделать с него 20 копий. Через 9 дней он выиграл 9 миллионов марок в национальную лотерею.
Карло, служащий, получил это письмо и забыл о нем. Через несколько дней он потерял работу. Тогда, осознав происшедшее, позднее он переслал это письмо, продолжив цепочку, и к нему пришел успех.
В 1967 году Бруно получил это письмо и со смехом выбросил его. Через несколько дней у него заболел сын. Он отыскал письмо, сделал с него 20 копий и разослал их. Через 9 дней он получил известие о том, что его сын выздоровел.
В 1987 году письмо получил молодой калифорниец, который заметил, что оно было неразборчиво написано. Он пообещал себе перепечатать его на машинке, однако отложил это на потом. То есть он не освободился от письма в последующие 96 часов. Позже он переписал и переслал его, как и было обещано, продолжив счастливую цепочку, и получил новый автомобиль.
Не забудь, не посылай деньги и не подписывай письмо.
Просто пошли 20 копий и подожди, чтобы увидеть, что случится через несколько дней.
Наставление это было написано миссионером с Антильских островов.
Я посылаю его тебе, потому что ты должен помочь ему обойти вокруг Земли. Пошли 20 копий своим знакомым, друзьям и подругам.
Спустя несколько дней ты получишь добрые известия или у тебя случится сюрприз. Это правда, даже если ты не суеверен.
Этот листок был послан в качестве удачи. Благодаря кому-то, кто любит тебя, счастье сохранится от твоей пересылки.
Удача придет к тебе примерно в течение 4 дней после получения этого письма, которое предназначалось тебе.
Счастье пришло из Венесуэлы, и оно было написано Энтони де Крудом, южноафриканским миссионером. Теперь твоя очередь переслать его.
Посылай не деньги, а только его копии тем людям, которые могут нуждаться в счастье.
Не посылай деньги, потому что у веры нет цены.
Не храни письмо, оно должно покинуть твои руки в течение 96 часов.
Я прошу тебя послать копии, и ты увидишь, что случится в течение 4 дней.
Помни: не посылай деньги. Не забудь об этом письме. Это действительно действует».
Прочитав это письмо, я задумался. Я вспомнил «письма счастья» моего детства. В них была настоятельная просьба переслать один рубль. Лет через десять стоимость счастья возросла, просили пересылать уже три рубля, а вскоре и пять. Инфляция, о которой тогда слыхом не слыхивали, набирала обороты. Такая первая советская «пирамида».
В сегодняшнее во многом виртуальное существование общества деньги уже мало значат, важнее психологическая зависимость, ощущение незримой власти.
Я дома, в тепле и сухости, а виртуальные ливни льют «по ящику», заливая антиподов и недоступные в силу многих причин части земной суши. Только «письмо счастья» может преодолеть тысячи километров и поддержать цепочку людских усилий. Мой вклад, надеюсь, превысит 20 копий, но хорошо ли это с точки зрения морального равновесия? Не перетягиваю ли я на себя виртуальное одеяло воздаяния?
Шум ливня в телевизоре заглушает шорох моих шагов и шевеление мыслей. Наверное, удаче присуще презрение к обыденной жизни. Что там пыльные салфетки или неначищенные сапоги, в пылу вожделения жизнью можно и пожертвовать! Остается лишь вопрос: что потом?
6.
Неожиданно спокойный теплый день: ни палящей жары, ни стремительных ливней. Покапал грибной дождичек сразу после полудня, и тут же высохли размазанно-разбросанные водные капли, словно кто-то сверху вытрясал-вытрясал остатки влаги через решето лейки, да и бросил это занятие, осознав его бессмысленность. Кончилась водица, кранты.
А так недавно еще длинные прозрачные прохладные гвозди ливней приколачивали мешковину пыли к асфальту и редким газонам по всей округе, стараясь пригвоздить ее поплотнее. Впрочем, солнце-гвоздодер, выкарабкиваясь из-за туч, с хрустом и треском выламывало вколоченные стержни, и снова бархатно-плисовая тканина радовала глаз своим переливчивым отсветом.
Господи, только что думалось, что прохожу по жизни безучастным служкою, мало что успевая разглядеть и заметить в рыночной сутолоке своей продажной судьбы, разве что встречные женские взгляды, какие-нибудь кукольные ужимки, ну и, конечно, откровенный бабий наезд.
В ранней юности, в подростковом угаре я часто не мог справиться с химической реакцией вожделения, бледнел, краснел, терял дар речи, особенно в близком присутствии объекта влечения; не мог подавить своей чувственности, так и подбрасывающей над замшелой рутиной бытия. Отводил глаза в сторону, глядел исподлобья, повторял без конца банальности, одним словом, нес ахинею.
Сейчас не то: я давно знаю наизусть и выучил назубок все уловки, ужимки и прыжки кокетливых дамочек, нутряным чутьем осознавших оленье томленье по лани на чистой поляне. Колыхаясь, а впрочем, даже пытаясь сорваться с тугой натянутой невидимой лесы, эти мелкие и крупные рыбины, скрывая в толще тела переливающуюся самородным блеском икру, лишь вынужденно показывая оголенные белые свои части, навроде рук, ног или изящных маленьких ушек, пытаются утянуть на глубину самого неожиданного рыбаря, опутав его собственной же стойкой и крепкой леской.
Собственно, именно это самое – игра на перекатах, солнечные блики в окружающей воде, холод влаги, несмотря на тщательно подогнанную обувку, тяжесть близкой добычи в подсекающей азартно руке, дрожание длинного удилища, совпадающее ритмом с гулко бьющимся сердцем, податливое касание неизвестно чего неизвестно чем, сладкий полуобморок усталости – и ложится в заветную шкатулку памяти утомленного прожигателя жизни.
И это при том, что работа отнимает почти все свободное от сна и сладостных мгновений ничегонеделания время. Каторжное галерное шевеление веслами, которые олицетворены то в шариковых авторучках, а то в клавишах современного компьютера, прерывается либо спонтанной ежевечерней пьянкой в кулуарах служебных нор, либо выходами «в свет».
7.
Подряд посетил некий очаг культуры, где маразм полупрофессиональных речей о давно почившем в бозе деятеле отечественного кинематографа несколько скрасил бурный поток красного вина, утрамбованного в бумажные фляги; затем отметился на слете чернорубашечников, поющих осанну возможному будущему президенту и опасливо лягающих официального нынешнего вождя; наконец, добрался до Дома литераторов, где малый зал едва вместил массу полузнаменитостей, рвущихся однообразно лизнуть, при всей внешней непохожести словечек и жестов, заезжего графомана, пообещавшего щедрый фуршет в ресторанном вестибюле. Вообще-то люди качества стремятся к малому, но на этот раз было явно не до философствования.
Выступления, то бишь облизывания, я благополучно пропустил, располовинив водочную полулитру с начинающим романистом, закусывая хмельно-жалящие глоточки паточно-слащавым шоколадом. А рванув в застолье, обнаружил рядом с собой любительницу текилы, которая на этот раз благополучно тянула обыкновенную «горькую», запивая алкоголь апельсиновым соком. Конечно, в пылу хлебосольного азарта можно пожертвовать пристрастиями, но жертвователь тогда остается навсегда снедаем сильнейшим искусом отшвырнуть от себя даже идеалы. Каждой жертве сопутствует отказ от самости, до самоотречения и самоотрицания.
Я немедленно предложил изготовить доморощенную «отвертку», смешав те же самые ингредиенты, но девушка отмахнулась, тем не менее благосклонно глянув мне прямо в глаза. Может, впрочем, мне просто почудился этот вызов в неожиданном развороте женской головки, в слепом поглаживании пальцев одной руки, держащей рюмку, другой, с зажатой маслиной в троеперстии или же никонианском двуперстии. Кто обладает величием, тот непременно стремится к простоте.
Как хорошо, однако, что я в предыдущем свидании ограничился банальными поцелуйчиками, не достигнув общепринятой цели! Голубая лагуна грез открылась моему внутреннему взору со всеми ее красотами типа скученного кустарника, прикрывающего наиболее глубокую расщелину, или песчаных отмелей, загоревших до египетской неузнаваемости.
Наша встреча могла бы пойти в обычном кафейно-ресторанном русле, если бы не шум, гвалт и всеобщее броуновское перемещение гостей, осатаневших от трехчасового бдения-слушания друг друга. Фуга с вариациями.
Кто не живет в возвышенном постоянно, тот воспринимает возвышенное как нечто жуткое и фальшивое, особенно если его воспроизводят другие, а не он сам, вынужденный довольствоваться одним количеством. Однако моя прелестница вовсе не наигрывала свой аппетит, она, словно в ускоренном чарличаплинской фильме, сгребала и проглатывала все, что лежало поблизости, в пределах мановения рук, а также успевала совершать набеги на весьма отдаленные части стола. Вообще девушки обладают совершенно феноменальными способностями набивать свой желудок не только до отказа именно сейчас, но и впрок, так сказать, на вырост.
Вспоминаю вальпургиевы ночи презентаций на заре так называемой перестройки. Тогда люди, словно одержимые бесами, саранчой сжирали всевозможные яства. Сегодня у большинства имеющих возможность посетить на халяву обжорные ряды появились степенность и раздумчивость в поглощении как общеупотребительной закуски, так и различных лакомств.
Конечно, Москва – не Нью-Йорк, не Токио и не Париж с их фантастической живописью поедаемых натюрмортов; Москва – скорее Вавилон накануне крушения, дефолтом назовется он или очередным путчем, зато классика мясных пирожков или грибных жульенов особенно хороша после «Гжелки» и «Русского размера». Желать чего-то и добиваться этого все еще считается признаком сильного характера и хорошего воспитания.
Однако несовпадение по возрасту, равно как и по склонности к той или иной азартной игре, весьма мешает совпасть в нецеломудренной разблюдовке. Губы любительницы текилы работали, как хорошо отлаженный механизм. Зубы, иногда мелькавшие в проеме, исправно перемалывали пищу. Мне даже показалось, что я различаю струйку апельсинового сока, вперемешку с пищевой кашицей текущую по пищеводу.
О, сладострастница, пьет и пьет она до потери сознанья, ибо звезды долго горлом текут в пищевод, соловьи же заводят глаза с содроганьем, осушая по капле ночной небосвод! Дева явно не воспринимала меня настолько всерьез, чтобы в конце концов полюбить надолго и безрассудно.
Рано ли, поздно ли осушены были все ресторанные заводи, прелестница ускользнула то ли в кабинет задумчивости, то ли в очередную «Альфа-Ромео», а я обнаружил себя в окружении дам крайне почтенного возраста, настойчиво требовавших, в свою очередь, мужского внимания и дружелюбной трепотни.
Донельзя испуганный, я бежал в ближайшее метро и, чуть погодя, уже в автобусе до самого дома лакировал купленным в палатке бутылочным пивом свою разноцветную и разноградусную палитру.
Маленький пенный ливень, вспучиваясь, высовывал свою светлую шапочку и, не успев облить бутылку снаружи, сползал по внутренним покатостям, тараща глазастую пену, словно привидение, влипая и всматриваясь в запотевшее от усилий стекло...
8.
Очередное утро встретило почти осенней хмуростью, мелким леечным дождиком и внезапно выросшими до высоты человеческого роста грибными шляпками зонтов. В отличие от лесных эти – городские – грибы ускоренно двигались в различных направлениях и только изредка скучивались на обочине, очевидно, продолжая необходимый разговор.
Выглянув в окно, я решил никуда не выходить, включил радио на кухне, телевизор в гостиной, а сам присел к компьютерному столику и начал для разгону играть попеременно в шахматы и карточные игры. Игра не ладилась.
Стал листать журналы. Публикации читал с отвращением. Запущенный в начале перестройки конвейер по воспроизводству угодных журнальным чиновникам текстов давно гонял уже даже не вторичный, а третичный продукт. Возможно, и я такой же бумагомарака, как авторы этих однообразных произведений; однако мои излияния всегда либо исповедь, либо проповедь, во всяком случае они – не только добровольный отчет, но и преодоление будущих козней...
