Русский стиль

сокрушался преподававший в этой школе русскую литературу Лев Лосев. Стихотворение называется "Норвич, 1987-1997". В действительности же старейшая в Америке Русская школа Норвичского университета протянула еще три года и тишайше угасла в последнее лето ХХ века.

Норвич умер, да здравствует Норвич! Я хочу сказать: Норвич-симпозиум. Говоря "Норвич", слависты во всем мире подразумевали ежелетний литературный симпозиум, проводившийся в Русской школе под руководством Е.Г. Эткинда. Лето на лето не приходилось, но случалось, собирали и богатые урожаи - зрелых плодов жаркой русской любви к литературе. Главное же - собирались, "и в ненастные дни (читай: американская жара, помноженная на эмиграцию) собирались они...".

Симпозиум удалось спасти благодаря помощи другой Русской школы, тоже летней, тоже вермонтской.

Русская школа в колледже Мидлбери всегда была (теперь это можно смиренно признать) не слабее, чем в Норвиче. Честно говоря, мощнее - по своим ресурсам. Да и по методике изучения русского языка, как только что выяснилось. И в Норвиче обучение начиналось с торжественного обещания студентов говорить только по-русски на территории школы (включая общежитие, столовую и пр.), но там ревностный пыл администрации не доходил до того, чтобы запрещать на время обучения посещение дискотек, не говоря о прочих злачных, зычных (не русскоязычных то есть) местах.

Время проведения первого мидлберийского симпозиума определило его тему: "Начало века как культурный феномен". Во вступительной лекции Лев Лосев (Dartmouth College) размышлял не столько об означенном феномене, сколько об эстетических отношениях литературы к истории. В прочитанном им эссе "Облака истории", где на "небе" Андрея Болконского плывут "облака" Бродского, историю человечества не по лжи поглощает бездна забвения. И - поэзия: только в ней, пусть в самом широком смысле слова (и тогда в прозе, в том в ней, что не поддается критическому анализу и определяет тем самым ее художественность, по Лосеву), готов Лев Лосев видеть "историю". Все прочее - литература.

Большинство докладчиков предпочли представить феномен "начала века" не теоретически, а эмпирически, в виде конкретных историко-культурных проявлений. Условность заданных сюжетно-хронологических рамок темы отмечалась не раз. Если с "концом века" дело обстоит яснее (неизбежная неосуществленность неизбежных надежд - на прогресс или просто живую жизнь, что "вывезет", - формирует элегизм fin de siecle), то с "началом века" все не так просто: это "начало" идет настолько впритык к "концу", что переквалифицирование пессимизма в оптимизм (предполагаемая окраска культурного сознания общества в начале века) не может случиться в одночасье. И даже в одногодье.

С другой стороны, век на век не приходится. "Настоящий" XIX век, по мнению Ильи Виницкого, начался строго по календарю. Обстоятельства такого совершенного начала обрисовал его доклад "Эпоха Пробуждения в России (1800-1810-е гг.)", поставивший вопрос о культурно-историческом значении популярной в религиозной публицистике и поэзии 1800-1810-х годов метафоры пробуждения.

О постоянном интересе Анны Ахматовой к проблеме "начала века" говорила Дженифер Тишлер (Dartmouth College), привлекшая наше внимание к наброскам "Поэмы о начале века". Этих штрихов, к сожалению, слишком мало, чтобы можно было разглядеть контур бродившей в Ахматовой поэмы. Чем наброски в принципе хороши, так это побочным эффектом предоставления убежища смеху даже серьезного автора: "О это море - отрезных воланов / И шляп, как утки... или петухи, / Казалось, дама крякнет или крикнет / Ку-ка-ре-ку". Если не социализм - утешаемся, что хоть одежда приобрела в несчастном ХХ веке человеческое лицо...

Сергей Давыдов (Middlebury College) в темпераментном выступлении "Желтая нечисть" пригвоздил к позорному столбу русских символистов за то, что "мазохистски злорадно" ожидали гибель культуры от "панмонголизма".

Антитезой к "Желтой нечисти" прозвучал доклад Александра Гениса: "2001: сюрпризы глобализации". Не горячие точки политики, а прохладные глубины эстетики - китайской на сей раз - осветил докладчик, давний приверженец дальневосточной культуры. Она, оказывается, способна высвободить западное искусство из ловушки информационной инфляции в эпоху интернета. Как справляется китайская эстетика с информацией о мире, Генис объяснил, прокомментировав два актуальных события планетарной культуры: роман последнего нобелевского лауреата Гао Синцзяна "Чудотворные горы" и с триумфом прошедший по всему свету кинобоевик Энга Ли "Крадущийся тигр, невидимый дракон".

Борис Парамонов (Радио "Свобода") говорил об общих корнях у русского культурно-религиозного ренессанса в начале ХХ века и советского социализма. Одно и то же "дионисийское" начало человеческой природы проявилось в "поисках коллективного тела" на двух разных уровнях - элитарном и массовом. Доклад "Два начала - один конец?" добавил к известным парамоновским построениям сопоставление России в прошлом веке с нынешним Западом. Высказывая надежду, что Запад не разгуляется в "дионисизме" до социальных революций, а будет разряжаться в сексуальных практиках умеренно оргиастического уклона, Парамонов в качестве свежего примера привел фильм британского кинорежиссера Майка Фиггиса "One-night stand".

Хотя живописный Парамонов завершил симпозиум, не он "смеялся последним", а скорее выступивший перед ним в приличествующем началу века жанре манифеста Михаил Эпштейн (Emory University). Для симметрии с fin de siecle известный словотворец предложил свой термин debut de siecle - дебют века, не говоря о дюжине других терминов, призванных охарактеризовать не только новый век, но и следующий эон - огромную эпоху человеческой цивилизации, прорастающей на фундаменте новых радикальных научно-технических достижений. Утопичны ли гипотезы Михаила Эпштейна? Некоторые - антиутопичны, т.е. кое-какие "черные дыры" в расширяющейся техносфере Эпштейном предвидены. Алармистом его, однако, не назовешь.

Мысль Михаила Эпштейна летела на крыльях науки и поэзии, восхищая проработанностью деталей несуществующего и чаруя, пугая тотальной, крутой новизной. И - настораживая, напоминая о предостережении (и драме) Альберта Эйнштейна: "Величие ученого сводится к тому, что останется, если у него отнимут его науку".

Обаяние вермонтских пейзажей - в их идилличности, пасторальности, гармонии скромной дикой природы и культивированной земли. Особый уют души, всегда создаваемый пейзажами Норвича, вернули несколько дней, проведенных в Мидлбери. Истасканное словечко "духовность" обречено склоняться на русских сборищах. Нашему симпозиуму, благополучно обходившемуся без него, слово-пароль вернул Джеральд МакКослэнд (University of Pitsburg) в докладе "Возможна ли русская идентичность в ХХI веке?", после мучительных сомнений дав положительный ответ. Что касается "вермонтской идентичности", то она и возможна, и вероятна.

Вермонт, 2001