Екатерина Барабаш Фильм «Новая земля», на прошлой неделе вышедший в российский прокат, неожиданно вызвал пристальный интерес у священнослужителей Русской Православной Церкви, собравшихся на пробное заседание общественного совета по нравственности. Первый проректор Российского православного университета Иоанна Богослова, сотрудник Отдела образования и катехизации РПЦ игумен Петр (Пиголь) уверен, что «Новая земля» «дает трезвый взгляд, помогает отойти от «розового христианства» и исполнять волю Божию с мужеством и решимостью». Диакон Андрей Кураев предположил, что фильм этот – христианская антиутопия, представляющая мир без Евангелия, – мир очень рациональный, безбожный, а в итоге и бесчеловечный. Зампредседателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата протоиерей Всеволод Чаплин одобрил идею фильма – «показать вечность нравственных норм и присутствие Бога в жизни человека через шок». Сам режиссер картины Александр Мельник скромно заметил, что «Новая земля» – фильм страшный, но не скучный.
Два слова о картине. Речь в ней идет о недалеком будущем, когда во всем мире отменят смертную казнь, тюрьмы окажутся переполненными, и в рамках международного эксперимента партия пожизненно заключенных перебрасывается на далекий северный необитаемый остров. Почувствовав полную безнаказанность, новое сообщество начинает культивировать принцип «выживает сильнейший». Каждый день один из членов этого сообщества идет на обед остальным, косточки складывают на околице на радость редким северным птицам-стервятникам. Всему этому безобразию пытается противостоять один из зэков по фамилии Жилин, которого играет фактурный Константин Лавроненко. Вот, собственно, и весь сюжет. Мораль подгоняется легко: вот, смотрите, что нам светит, если мы и дальше будем┘
Будем ЧТО? Авторов фильма это никоим образом не интересует. Они не только не пытаются своим фильмом ответить на вопросы, но даже не пытаются их поставить. Модный во все времена жанр антиутопии здесь играет лишь на описание ужасов каннибализма, а 12 млн. долл., составивших бюджет картины, отработаны за счет красочных спецэффектов. Сам драматургический ход – показать наше будущее с помощью некоего сообщества зэков-смертников – мало сказать сомнителен. Он попросту не выдерживает даже самой ласковой критики. Не надо забывать, что по сюжету на остров попадают люди, совершившие самые тяжкие преступления. Да не одно. То есть самые отчаянные рецидивисты. Может, авторы фильма ожидали, что они, попав на остров, создадут школу рукоделия или курсы по изучению хороших манер? Или первым делом построят церковь и будут молиться о спасении души?
Герои фильма, попав на остров, продолжают делать то, что делали в прежней жизни, – убивать. Так что можно лишь пожать плечами и удивиться, зачем снимать фильм о том, что и так ясно. Хилость замысла очевидна.
Менее очевидны причины, по которым так возбудилась РПЦ. Впрочем, и этих причин можно найти несколько. Во-первых, Александр Мельник, никогда, заметим, ранее кино не снимавший, – председатель Фонда Андрея Первозванного, то есть свой. Своих надо поддерживать, а поддержка своих определенной группой людей есть не что иное, как лобби. Во-вторых, есть подозрение, что выступившие в поддержку этого фильма представители Церкви попросту не обладают хорошим (или пусть даже – средним) вкусом и минимальной художественной разборчивостью. Чтобы не отличить банальный эпатаж от желания действительно поставить перед зрителем, перед обществом, перед Церковью больные вопросы – для этого надо обладать изрядной художественной слепотой. И не только, кстати, художественной. И об этом – еще два слова.
Герой Константина Лавроненко – Жилин, который по сюжету противостоит распоясавшимся каннибалам, как выясняется по ходу фильма, приговорен за убийство примерно десятка человек, виновных, по его мнению, в гибели его семьи. Нераскаявшийся грешник-убийца, нарушивший сразу несколько заповедей, становится, по мнению и режиссера, и поддержавших его представителей духовенства, оплотом нравственности в этом фильме. Однако спросим себя: если нравственности, то какой? Во всяком случае, не христианской. Что ж, ничего удивительного – страна, встретившая Виталия Калоева, прототипа Жилина, как героя, заслуживает именно такого оплота нравственности. Только – извините уж – несколько смущает тот факт, что такой нравственный оплот в обществе, запутавшемся в духовных и моральных приоритетах, пытается возвести не кто-нибудь, а Церковь.
Неужто не дано ни Всеволоду Чаплину, ни игумену Петру (Пиголю), ни Андрею Кураеву, ни представителю Американской Православной Церкви архимандриту Закхею (Вуду) и многим другим, объявившим этот фильм необычайно нужной нам сегодня философско-нравственно-христианской притчей, что ни философской, ни нравственной, ни тем более христианской составляющей в картине «Новая земля» нет? Есть лишь очень сомнительного качества художественный фильм, о котором удобно поговорить на «пилотном» заседании Совета по нравственности, выдав жестокость за назидание, два часа скучнейшего действия – за философские размышления, убийцу-мстителя – за буревестника нравственного возрождения общества.
Православное духовенство лоббирует кино – абсурднее ситуацию придумать трудно. Абсурднее разве что бесконечные молебны то за победы российской сборной на Олимпийских играх, то за победу сборной России по футболу на чемпионате Европы. Ну и, конечно, выступления церковных иерархов в поддержку тех или иных политических сил. Патриарх Грузии Илия II благословляет солдат своей страны на бои против сепаратистов. Упомянутый протоиерей Всеволод Чаплин раздает интервью газетам, рассказывая о позиции РПЦ по поводу конфликта в Южной Осетии и сетуя, что газеты не публикуют высказываний Патриарха Московского и всея Руси Алексия II на этот счет. Митрополит Кирилл обменивается по телефону мнениями с грузинским Патриархом Илией II по поводу позиций двух Церквей в этом конфликте. Какие вообще могут быть позиции Церквей в военном конфликте, кроме как молиться о мире?
Чтобы услышал Бог, не обязательно возвышать голос. Чтобы услышали власти – надо говорить громче и чаще. Та часть государственной идеологии, которую нынче призвана воплощать Русская Православная Церковь, должна быть так же велеречива и словоохотлива, как сама власть, призвавшая Церковь на роль идеолога. Бесчисленным звонким сочетаниям слов «нравственность», «мораль», «духовность» и т.п. пытаются придать роль заклинаний: вдруг настоящие проблемы, услышав набор этих хороших слов, испугаются и отступят?
