История одного графа

Граф Николай Петрович Шереметев. Личность. Деятельность. Судьба. Этюды к монографии. - М.: Наш дом, 2001, 291 с.

В 2001 ГОДУ в Москве отмечали 250-летний юбилей графа Николая Петровича Шереметева (1751- 1809). Приуроченные к круглой дате научная конференция и внушительное издание - такой чести в России обычно удостаиваются либо государственные деятели и полководцы, либо известные ученые, писатели и художники, чье громкое имя служит символом, флагманом и т.п. Имя Шереметева известное, но не скажешь, что громкое┘ символом чего оно служит?

Шереметев известен почти что каждому школьнику - граф, вопреки морали своего века женившийся на собственной крепостной актрисе Прасковье Ковалевой, а после ее смерти выстроивший в Москве Шереметевский странноприимный дом. Этим поступком, собственно, расхожие познания о графе и ограничиваются. Вдохновитель и составитель "этюдов к монографии", директор Останкинского музея Геннадий Вдовин не случайно назвал собственную статью в шереметевском сборнике - "Опыт оправдания автора одного поступка".

Конечно же, Шереметев, давно окончивший свой земной путь, не нуждается ни в каких оправданиях. Психологические "оправдания" нужны, скорее, исследователям, сошедшим с проторенных троп отечественной исторической науки. Сборник 2001 года делает предметом исследования именно жизнь Шереметева, а не его роль в судьбе Прасковьи Ковалевой, художников Аргуновых, архитектора Кваренги и т. д. В этой книге граф Шереметев - герой авансцены, а не статист или характерный актер второго плана. Как пишет в своем "Опыте" Геннадий Вдовин, целью книги было извлечение Шереметева из мифа о его собственной жизни.

А жизнь графская была значительно богаче мифа, шире истории "одного поступка". При дворе Павла I Шереметев служил обер-гофмаршалом и камергером, он присутствовал на последнем ужине несчастного императора в Михайловском замке. Граф подавал проекты упорядочения барщины и, говоря современным языком, обуздания инфляции; он учился в Лейденском университете; много путешествовал в молодости по Европе; изучал основы наук по специальной программе, составленной для него знаменитым профессором Я.Штемным.

Граф строил храмы в Петербурге, Москве и провинции. Он выписывал из Парижа партитуры новомодных опер и лирических трагедий, чертежи декораций и описания сценических эффектов. Граф устроил первый в России частный архитектурный конкурс проектов своего "Большого и красивого дома" на Никольской улице в Москве. Граф Н.П. Шереметев запомнился Истории все же не государственными заслугами, не успехами в искусствах и науках, а чертами своей личности, которая выглядит уникальной даже на фоне богатого на даровитые и деятельные натуры Екатерининского века.

Личность графа, насколько можно судить по "Этюдам", была весьма своеобразной. Принадлежность к высокородной и богатейшей аристократии мешает нам зачислить его в ряды первых русских интеллигентов, но это был, если можно так выразиться, человек размышляющий. Временами впадал он в "беспокойство ипохондрическое", от которого избавляли его театральные хлопоты, часами, забыв обо всем на свете, он мог играть на виолончели, запершись в кабинете. В графском "Завещательном письме" сыну лишь раз - и то вскользь - упоминается наследственное имущество: весь текст - нравственные рассуждения и наставления.

"Этюды к монографии" не могли, конечно же, обойти молчанием и пресловутый шереметевский миф - историю женитьбы графа на крепостной актрисе и строительство Странноприимного дома. Бесстрастный читатель "Этюдов" отметит некоторые важные детали. Отец графа, Петр Борисович Шереметев, имел внебрачных детей от крестьянки Маргариты Реметевой, (что, конечно, в те времена не было редкостью, как и усеченные дворянские фамилии - Бецкие, Пнины и т.п.). От первого упоминания Парашеньки в письме 1782 года до свадьбы с ней в 1801 году прошло без малого двадцать лет. Нет, конечно, причин сомневаться в искренности и глубине графских чувств к своей крепостной актрисе, но длительность романа дает исследователям повод думать, что к официальному бракосочетанию 50-летнего графа подтолкнула скорее забота о правах наследника. Да и вызов строгой морали дворянского "золотого века", конечно же, преувеличение школьных учебников. Венчание было тайным, и решился на него Шереметев уже после смерти Павла I, с которым был дружен еще с отрочества. Бракосочетанию сопутствовала щекотливая история фабрикования дворянской родословной Прасковьи Ивановны: поиск бедных дворян Ковалевских, которые за определенную (означенную в документах шереметевского архива) мзду должны были официально признать Прасковью Ковалеву своей родней┘ Жизнь графа Николая Петровича после смерти супруги представляется обычно полною скорби и христианского смирения, так оно и было - письма и бумаги последних лет Шереметева наполнены горестными замечаниями и размышлениями, он достраивает Странноприимный дом в Москве, издает по-русски созвучную его настроениям книгу французского аббата Ронсара "Утешение христианина"┘ Тем не менее "Хронограф жизни" Шереметева, опубликованный в "Этюдах", бесстрастно отмечает появление на свет в эти же годы новых внебрачных сыновей графа - от "танцовщицы Казаковой", от Анны Погодиной, последний сын, Александр, родился в 1809-м уже после смерти графа.

Все это, конечно же, не предмет для банально-пошлых рассуждений о противоречивости русских барских натур двухсотлетней давности, напротив, мы имеем в данном случае дело с натурой весьма цельной: постичь эту цельность, понять, как уживаются в одной биографии строительство храмов и устроение театров, издание благочестивых книг и постановки новомодных опер, приступы "ипохондрии" и беспокойная служба при дворе. К услугам гипотетических авторов научной биографии Шереметева и многочисленные воспоминания современников, и исследования графских потомков, и богатейший фамильный архив, равного которому - по разнообразию и сохранности - пожалуй, не осталось в России. "Этюды и монографии", естественно, сослужат тем же гипотетическим авторам верную службу. Но уже сегодня читатель "Этюдов" может размышлять над образом графа Шереметева, гораздо более близким к реальности, нежели упомянутый выше миф. Книгу иллюстрирует большое количество портретов Шереметева - от самых ранних, где он изображен еще мальчиком в преображенском мундире, до поздних, с которых смотрит на нас вельможа, с орденскими лентами и в мантии Мальтийского ордена. Недостает, пожалуй, лишь одного портрета - хотя бы небольшого портретного очерка, где авторы "Этюдов" попытались бы, опираясь на все успехи "шереметевоведения" последних лет, создать цельную версию графских "личности, деятельности и судьбы". Было бы, например, крайне интересно прочесть таковую версию Геннадия Вдовина, автора глубокой книги об образе города и человека XVIII столетия. Впрочем, возможно в "Этюдах" не зря нет такого очерка-портрета - авторы отдельных статей дают читателю взглянуть на Н.П. Шереметева в самых разнообразных и неожиданных ракурсах, - и оставляют аудиторию наедине с ее собственными выводами.

Однако же нужно сказать несколько слов и о самой книге, благо даже внешний вид ее того заслуживает. Внушительный фолиант, мелованная бумага, римские цифры MMI (2001) на титульном листе, несколько неэкономичный макет явственно напоминают о фундаментальных изданиях Академии архитектуры 1930-1950-х годов. Как сказал автору этих строк Геннадий Вдовин, этот "архаизирующий" дизайн - сознательное и совместное решение редактора и художника издания. Возможно, он пробудит в читателе должное чувство почтения к предмету исследований. Несколько странно в контексте такой стилистики выглядит краткое напутственное слово столичного мэра Ю.Лужкова, видимо, неизбежное для всех московских исторических изданий с середины 1990-х годов. Впрочем "странно" - не значит "инородно": слова Лужкова как бы заменяют здесь украшавшие издания Академии архитектуры ценные указания другого корифея всех наук.

"Этюды", впрочем, интересны не только как части складываемого читателем по мере их изучения мозаичного образа Шереметева, но и по отдельности - как весьма дотошные исследования, из которых можно почерпнуть множество интересных фактов и суждений о русской политической, культурной и бытовой истории, архитектуре, живописи, прикладном искусстве России XVIII - начала XIX века. В "Этюдах" исследуются история и начальных, и последних лет жизни графа, и его архитектурные и музыкальные предприятия, и убранство его "Старых хором", и его знакомства, и иконография его портретов. Диапазон штудий велик: от тщательного описания графских стульев и фонарей до эссеистического фрагмента Рахматуллина "Н.П. Шереметев в структуре московского любовного мифа" (интересного не столько шереметевской конкретикой, сколько общим подходом к "топографии московской любви" - такого в москвоведении еще не было). Недоверчивый же читатель может поверить выводы исследователей первоисточниками - благо они составляют в "Этюдах" специальный раздел "Публикации": здесь и "План воспитания молодого кавалера", и "Программа Большого и красивого дома", и переписка Шереметева с иностранными корреспондентами, и "Завещательное письмо".

В общем, хорошие книги, как правило, делятся на два разряда: "надо иметь" и "надо прочесть". "Этюды к монографии" Шереметева, несомненно, принадлежат к обоим разрядам.